Телохранитель моего мужа (СИ) - Ночь Ева. Страница 10
11. Рина
Важная встреча тогда прошла так себе. Мне не хватало опыта, но хватило выдержки, а главный немец почему-то был терпелив, хоть в лице его читалось чванливое высокомерие.
— У меня дочь вашего возраста. И я вдруг подумал, что кто-то может быть с ней невежлив лишь потому, что она ещё не имеет достаточного опыта, — признался он на дружественном ужине, где, крепко приняв на грудь, его потянуло на откровения.
— Вы умеете располагать к себе людей, Катерина Санина. Есть что-то такое в вас… беспомощно-жалкое, но очень притягательное.
Я тогда не оскорбилась и не насторожилась. Но слова Алексея никогда не произносились даром. Такой он увидел меня. Такой я ему приглянулась.
К его чести, он никогда не протягивал руки, не зажимал в коридорах, не лапал, не тискал, не бил по заднице и не пытался залезть в трусы. Марков был всегда выше офисной пошлости и грязных поползновений или намёков.
У него выработалась собственная тактика ухаживаний и покорения намеченного объекта. Так умел только он: внешне оставаясь невозмутимым, приручал, надавливая на нужны точки. А их он вычислял мастерски.
Он начал с малого. Таскал с собой на все мероприятия, где могла понадобиться моя помощь. Натаскивал меня и помог устроиться на очень хорошие языковые курсы, где я получила колоссальнейший опыт. Во всех его действиях не просвечивалась доброта душевная: он выжимал из меня все соки, но в то время я была ему благодарна. Счастлива до соплей.
Он притягивал меня своей неприступностью. Каждая его улыбка была как награда или поощрение. Я радовалась свету в его глазах намного больше денег, которых, кстати, тоже стало больше.
Я оставила позади технические переводы и коллег, что поглядывали на меня и с завистью, и с ненавистью.
— У тебя не должно быть подруг, — учил меня Марков. — Не бывает дружбы в рабочей среде. Бизнес не терпит выбора. Или он, или слабость. Дружба — это выбор слабаков. Потому что однажды она потребует от тебя гораздо большего, чем ты сможешь дать. Поставит перед выбором: или ты, или уступи место тому, кто тебе друг. А если ты уступаешь, значит не сможешь удержаться, рухнешь вниз и вряд ли кто-то протянет тебе руку помощи. Утопят — будет вернее.
Меня коробило от его рассуждений, но я оправдывала его тем, что на работе так и есть. Личное — отдельно, карьера — отдельно.
Так постепенно он очищал поле, оставляя мне лишь вакуум. Работу, что поглощала меня с головой. И его, что стал то ли кумиром, то ли наваждением.
Марков снился мне ночами. Днём я разглядывала его мужественный профиль и тихо умирала от любви. Любила его тихо, беззаветно, без памяти. Он казался мне почти богом. Ему хватило полгода, чтобы полностью поглотить меня.
А затем он перешёл ко второму этапу. Явился внезапно ко мне домой с цветами. Я растерялась до слёз. А он молча оглядел скромную «двушку», где мы жили с сестрой. Не выказал ни удивления, ни брезгливости. Просто знакомился и словно вёл какие-то свои внутренние подсчёты.
Кажется, я тогда умирала со стыда, а он спокойно пил чай из старой кружки в горошек.
— Значит вы живёте одни? — мастерски вёл Алексей беседу.
Да, так получилось. Мама и папа погибли, а я осталась с Лялькой на руках. Мне тогда было двадцать два, Ляльке — тринадцать. У меня последний курс института, у сестры — сложный переходный возраст. Но мы как-то выжили. Я старалась изо всех сил, чтобы мы ни в чём не нуждались. Но Алексею о маленьком аде своей семьи подробно тогда я рассказывать не стала. Отделалась односложным объяснением.
Он не стал охать или расспрашивать. Он умел слушать и коротко кивать там, где надо. Словно точки ставил в конце предложений, которые произносил внутри себя.
Я тогда понятия не имела, как быстро он делает выводы, как часто он проверяет информацию, как умеет не упускать ни единой детали.
— Катерина? — его голос вырывает меня из воспоминаний. Да, я слишком задержалась в ванной. Алексей беспокоится. Я кидаю взгляд в зеркало. Хорошенькая. Только сильно наштукатуренная. К сожалению, этого не избежать.
— Да, Алексей, — шагаю из двери, чтобы попасть в его объятия. Почти нежные. По утрам он бывает добр.
— Ты хотела увидеть мальчика. Я могу тебя отвезти. Сейчас. Другого времени у меня, к сожалению, не будет. А без меня ты туда не поедешь.
Я это знаю, поэтому покорно киваю. Да, дорогой. Я буду очень хорошей. Потому что очень соскучилась.
У мальчика есть имя — Серёжка. Когда он родился, я хотела назвать его Дмитрием.
— Вряд ли выживет, — безразлично и бездушно кинула мне в лицо тогда акушерка, у которой я пыталась хоть что-то выведать. — Не жилец. Готовьтесь.
А ночью мне приснился сон. Явился ко мне старец белобородый в длинных одеждах.
— Назови Сергеем, — прошептал и исчез.
А я долго бродила в лабиринте тёмного коридора, спотыкалась и падала, пока не вышла на свет.
Я назвала младенца Сергеем, как и просили. Позже узнала, что родился мальчик в день Сергея Радонежского.
Мужчина из моего сна не очень походил на изображение с икон, но я почему-то была уверена: это он пришёл и уберёг. Мальчик выжил вопреки всему.
Алексей знает, как зовут ребёнка. Но упорно называет его мальчиком — безлико. И запрещает мне произносить вслух его имя.
— Так проще, Катерина, — сказал он мне один раз. — Нет привыкания. Ты же знаешь: я не соглашусь его усыновить. Поэтому смирись.
Всё, на что он соглашается, — это изредка давать мне возможность видеться с малышом. Ещё один короткий поводок, позволяющий мной управлять. Сколько их у него? Не один. Алексей любит подстраховаться, чтобы легче было манипулировать.
Серёжке на днях исполнится три года. И скоро из дома малютки его переведут в детский дом. Я всё ещё не теряю надежды однажды уломать Алексея, понимая, что он обязательно заломит слишком большую цену. Если мне всё же удастся. Очень маленький, почти призрачный шанс.
Его шикарная машина въезжает в чистенький дворик. Тормозит на парковке.
— Иди, Катерина, у тебя минут сорок, — Алексей демонстративно смотрит на дорогой «Rolex».
Он, конечно же, никогда ради мальчика не оторвёт свой шикарный зад. Впрочем, я к нему не справедлива: он вложил достаточно денег, чтобы у ребёнка в доме малютки было всё. Но никакой комфорт не заменит малышу любовь и тепло, которое сердце Алексея при всём желании дать не может.
Я нежно целую мужа в щёку. Если я это не сделаю, в следующий раз он припомнит мне мою чёрствость и неблагодарность и накажет. Запретит видеться с мальчиком. Поэтому я искренне проявляю чувства. Ему это нравится. А мне ничего не стоит.
Выскальзываю из машины и спешу. У меня слишком мало времени.
Я слышу, как топочут маленькие ножки, и сердце моё заходится в галопной скачке.
— Пливет, Лина, — говорит моё сокровище и тянет ко мне ручонки.
— Привет, привет, моё сокровище, — подхватываю его и прижимаю к сердцу, целуя в тёмные кудряшки. — Привет мой Серёженька.
12. Рина
— У нас настали не лучшие времена, — ставит он меня в известность, как только я возвращаюсь. Минута в минуту. По мне можно таймер сверять.
Я знаю: Алексей выпишет штрафные очки и обязательно заставит отработать просроченное время. Так, как захочет он. А он никогда не упускает шанса выбить из меня дурь. Он учит меня пунктуальности, ответственности, умению угождать мужу. Впрочем, я давно всему этому обучена ещё в то время, когда работала на него, но Марков изобретателен. У него всегда в запасе козырь, который он вытаскивает из рукава почище фокусника.
— И что сие значит? — вежливо спрашиваю я, хотя мне совершенно неинтересны подробности. Но поддерживать беседу я обязана. Зря я не насторожилась. Очень зря.
— Это значит, что нам придётся затянуть поясок, — в голосе Алексея ноль эмоций. Констатация факта.