Телохранитель моего мужа (СИ) - Ночь Ева. Страница 15
Дверь открыта. Где-то там Алексей. Странно, что он не пришёл проверить. Но, наверное, здесь полно камер, а у него есть возможность следить. Я обмираю, представив, как он трахает меня здесь, а камеры записывают наши совокупления во всех ракурсах и подробностях. Становится гадко, до горечи во рту.
Я всё равно ничего не могу изменить. Придётся и это глотнуть и надеяться, что кроме мужа записи не будет никто смотреть. Или он всё же проявит милосердие и станет отключать видеонаблюдение, когда будет приходить сюда за порцией обязательного для него секса?
Меня зовут Артём, — я вздрагиваю от звуков его голоса и поднимаю глаза. Смотрю на мужчину, что однажды на одну ночь стал моим любовником.
Нужно всё забыть и вычеркнуть. Жить дальше, представляя, что ничего не было, привиделось, приснилось. А я не могу. Его запах. Голос. Присутствие. Мука. Как всё это выдержать?
— Теперь я ваш телохранитель, — простые слова.
Кажется, я переоценила степень своего везения. Никогда нельзя хвастаться. Потому что вслед за этим находится тысячи причин, чтобы наказать или посмеяться над самонадеянными дурочками, которые считают, что могут обмануть и избежать наказания.
Он смотрит на меня не отрываясь. И тогда внутри рождается огненный шар. Желание выжечь из себя всю грязь. Ради него — молодого и красивого. Сильного самца с литыми мышцами и короткой стрижкой. Ради этого рта с чёткими линиями. Его губы целовали меня с нежностью, с томительной почтительностью. А руки дарили блаженство. И никакого насилия. Всё добровольно. Единственная ночь, когда я хотела и получала удовольствие.
— Рина, — короткое слово царапает горло, выходит сильным чистым отрывистым. Прекрасным. Моё имя. Я называю его — единственное, что я приемлю. Так меня называли родители и сестра. Больше никто. — Меня зовут Рина, — повторяю, не замечая, что произношу его не своим голосом, а тем, низким и хриплым. Тем самым, который он, наверное, помнит.
Его глаза. Моё дыхание. И ничего не прочесть на лице, что высечено каким-то гениально-сумасшедшим скульптором. Нельзя создавать такие правильно красивые черты. Это опасно.
17. Артём и Рина
Артём
Никогда не считал себя кровожадным. Наоборот: предпочитал дела решать миром. Дипломат, а не вояка. Может, поэтому всё во мне противилось семейной традиции идти по стопам отцов и дедов, что из поколения в поколение выбирали профессию военного.
Сейчас же я готов был убивать. Нагнуть. Сделать больно. Зажать руку в захвате, чтобы эта холёная морда скривилась, краснела, изошла потом. Чтобы гусь этот упал на колени и противным голосом просил о пощаде.
Никто и никогда не будил во мне такую тёмную ярость. Меня удерживало одно: моя карьера телохранителем бесславно закончится, не начавшись. А я не собирался отсюда сваливать, пока не выясню, почему моя девочка живёт с подобным уродом.
Ей нравится скотское отношение к себе? Вряд ли. Она не такая. То, какой она была той ночью, говорило о другом. Я десять раз уже оправдал её за измену, за неподобающее поведение.
Кажется, я восхищался её храбростью. Моралисты меня бы не поняли. А её бы осудили и приговор суровый влепили. Я же сейчас думаю лишь об одном: как она вляпалась в такого мужа. Что заставляет её быть с ним рядом и терпеть скотское к себе отношение?
Рина. Её зовут Рина. Не Катерина, как цедит её мудак. Не Екатерина — слишком холодно и по-царски величественно. Не маленькая Катя, а Рина. Я уверен: она не зря себя назвала именно так — отличительно, непривычно. Это что-то глубоко личное. Такое не скажешь всем. Мне сказала. Может, потому что знает, кто я? И думает, что я не знаю, кто она? Да я, если бы до этого не узнал, сегодня бы точно догадался по голосу.
Это как ловить лучи солнца лицом. Тёплые поглаживания. Мягкие прикосновения. Я не знаю, как сохранить лицо и удержать себя подальше от женщины, к которой меня неумолимо тянет.
А ещё этот Марков — настоящий маньяк. Камер везде натыкал столько, что впору подумать о его больной голове. Даже в ванной стоят. Хорошо хоть в туалете нет.
Я слышу, как он ругается с кем-то по телефону. Голос у него гавкающий, как у злобного пса. Что-то летит и разбивается о стену. Наверное, тот же телефон. А может, он вазочкой какой-нибудь запустил.
Он вылетает, волосы растрёпаны, морда пятнами, взгляд безумный. Никогда не интересовали страсти в мире большого бизнеса, но сейчас бы я не прочь быть в курсе событий. Они касаются не только Маркова. Что настолько могло его заставить обосраться? От него же воняет страхом за километр.
— Я вынужден уехать. Все инструкции ты знаешь, — бросает он мне. — С тобой остаются двое, будут охранять снаружи. Катерина! — кричит он и широким шагом направляется в спальню.
Я выхожу вон из дома. Мне нужно остыть и подумать. И лучше не видеть и не слышать, что этот гусь будет творить там, за закрытыми дверьми.
Я не знал, что будет так тяжело. Зачем, зачем я влез во всё это? Даю себе мысленно пинка. Я знаю, зачем. Но очень важно знать, что об этом думает та, ради которой я сунулся не пойми куда.
Рина
Алексей уехал. Свалил. Бегал по комнате, махал руками, бормотал проклятия, шипел на меня, но, слава богу, не стал ни руки распускать, ни трахать. С него бы сталось. Что-то подсказывало мне: ему сейчас даже не до секса, которым он всегда снимал любое напряжение. Видимо, есть в жизни вещи, способные и у Маркова отбить охоту спариваться.
Я давно научилась пропускать мимо ушей его бешенство. И то, что он говорит в минуты помутнения. Важно сидеть не шевелясь. Не задавать вопросов, чтобы не провоцировать. Тогда есть шанс избежать его гнева.
— Сиди тихо и не высовывайся. Дальше ворот — ни шагу. В доме еды хватит на месяц. Тебе и тем бугаям, которых я оставляю с тобой. Они тебя защитят, вдруг чего. Вернусь — проверю! — грозит Марков мне кулаком, а я сижу со взглядом куклы и кивнуть боюсь.
Когда он уходит, я кутаюсь в плед и прикрываю глаза. Что за дичь он нёс? Месяц? Он исчезает на месяц? Я, наверное, что-то прослушала или не так поняла, но было бы здорово, если б мой персональный монстр свалил подальше и исчез хоть на какое-то время. Я так устала. Но он никогда не покидает меня на долгий срок.
Ему постоянно нужен секс и разрядка. Он питает слабость к жестокости, но статус и положение не позволяют Алексею светиться и насиловать или избивать каких-то левых баб или проституток. Как он говорит — всегда найдутся доброжелатели, что изваляют его доброе имя в дерьме.
Зато дома можно всё. У него есть персональная отдушина, куда можно слить и сперму, и своё плохое настроение. Почесать кулаки и унизить, когда душа требует размахнуться широко.
Я зарываюсь поглубже в плед, и непрошенные воспоминания жалят меня осами, злыми шмелями атакуют измученный мозг. От них бы я тоже избавилась, если бы могла. Но память не поддаётся уговорам. Она живёт, чтобы я помнила.
Ничего не изменилось после того, как он заявился ко мне с цветами. Словно и не было его прихода. Будто и не сидел Марков на нашей кухне и не пил чай. Я терялась в догадках. Мучилась неопределённостью. Хотелось вопросы задать, что это значило? Может, он просто приходит вот так к сотрудницам, как ходят учителя по домам, чтобы узнать, в каких условиях проживают их ученики?
Но я не смела спрашивать. Зачем? Ничего не произошло такого, чтобы я почувствовала: Алексей Степанович относится ко мне по-другому. Изменилось лишь одно — моя зарплата. Она стала значительно выше.
У меня появилось больше работы. Я получала какие-то премии, а немного позже повысился оклад. Я всё это объективно заслужила. Особенно, если учитывать, сколько сил приходилось вкладывать на благое дело процветания его компании.
Никто, ни одна душа не могла меня упрекнуть в том, что я получаю деньги за красивые глазки или особое расположение начальства. Марков относился ко мне, как и прежде. Лишь иногда я ловила в его глазах жадный интерес. Голод. Правда, эти моменты были столь редкими, что я убеждала себя: показалось. Я выдумываю то, чего нет и не может быть.