Живой проект (СИ) - Еремина Дарья Викторовна. Страница 35

LPI

всегда защитит и отблагодарит. А эта женщина, как и все присутствовавшие на планерке, была по уши... своя.

Посмотрев на часы, Михаил связался с Арктикой-1. – Здравствуй, Миш, – приветствовал Степан Денисович. Он привык к тому, что руководство в головном офисе иногда забывает о разнице во времени и может звонить в любое время суток. Глядя на президента корпорации, Степан Денисович невольно подобрался. – В графике? – спросил Михаил просто. – Начинаем отставать по гуманитарным дисциплинам. – Плохо. – Я предупреждал. – Слава справляется? – Более чем. – А ваши опасения? – Оправдываются в полной мере, – Степан Денисович поморщился. – И кто? – Ольга Петровна. Степан Денисович прекрасно понял, почему президент корпорации отклонился. Он наблюдал, как тот медленно достает сигарету и закуривает. Потом добавил: – Не думаю, что стоит беспокоиться по этому поводу. Когда Ольга Петровна покинет станцию, Слава, скорее всего, сохранит позицию и новых целей не появится. Встретиться же в будущем с куратором ему вряд ли представится возможность. Впрочем, даже если так, он не материализует агрессию. – И как Ольга Петровна? – Сдает... – вздохнул руководитель проекта, – слава богу, осталось всего два месяца. – До чего? Степан Денисович удивленно взглянул в глаза президента. – До окончания контракта, – ответил, пожимая плечом, – Карпова же будет заменена другим куратором? Михаил помолчал. – Это вам сама Ольга Петровна сказала? – Да, вчера. Я думал, ты в курсе, Миш. – Хорошего вечера, Степан Денисович. Постарайтесь не допускать отставаний, я верю в вас.

Еще один день на полигоне со Славой вверг Ольгу в состояние, граничащее с отчаянием. Подавив желание нажаловаться руководителю проекта, Ольга решила поговорить с Максом. Около пяти часов вечера они вошли в один из трех кабинетов проектной группы Степана Денисовича. – Макс, извини... – начала Ольга, проходя в кабинет, – я понимаю, что ты не тот человек, кому я могу жаловаться. И я не собираюсь жаловаться, я хочу понять. Мне работать тут еще два месяца, но если я не разберусь в происходящем... он сведет меня с ума. – Успокойся. Ты о Славе? И почему два месяца? До сдачи проекта больше года, – инструктор по физподготовке устроился в одном из кресел. – Да, о Славе. Я не буду продлевать контракт, Макс... – Бросаешь нас, – улыбнулся он, заставляя Ольгу расслабленно засмеяться. – Да вы рады от меня избавиться. – Ну, не скажи. К тебе мы, по крайней мере, привыкли. Кто знает, кого пришлют на замену. – Макс, что я сделала? Почему он ненавидит меня? – Оль, не говори ерунды. Он никого не ненавидит, – Макс вытащил из пластикового органайзера маленькую отверточку и начал крутить ее в пальцах. – Просто, Слава лишен условностей... на общепринятом языке это называют воспитанием. – Это уж точно! – горячо согласилась Ольга. – Воспитание не позволяет реагировать на людей так, как они того заслуживают. Воспитанный человек для сохранения привитой картины мира и душевного равновесия старается вместить все происходящее вокруг в привычные шаблоны, отрезая все неуместное, выходящее за рамки общепринятой нормы. Так делаешь ты, так делаю я и любой социально адаптированный человек. Слава не такой. – Он в джунглях вырос? – Почти. – Макс, ты так говоришь... сколько ты его знаешь? Не похоже, что вы знакомы пару месяцев. Инструктор усмехнулся и склонил голову. – Оль, ты уедешь отсюда через два месяца? – Да. – Что я могу сказать такого, что успокоит тебя и позволит доработать это время без ущерба для собственных нервов? – Лишь причину, почему он так обращается со мной. Я вижу, как он общается с другими сотрудниками. Я не сказала и не сделала ничего, чтобы заслужить подобную... нелюбовь. – Я примерно понимаю ход его мыслей и могу попытаться ответить его словами... ну, как я вижу. – Ну, давай, вы же типо друзья. – Что ты сделала, чтобы заслужить любовь? – это раз. И почему другие сотрудники станции, не сделав ничего, чтобы заслужить твою нелюбовь, не одарены тогда и любовью – это два. Ольга, широко раскрыв глаза, смотрела на инструктора. – Он ненавидит меня за то, что я ничего не сделала для того, чтобы он... относился ко мне нормально? – Мм... – Макс опустил голову и вздохнул, – ну, не совсем так. Слава не ненавидит тебя. Вовсе нет. Ему просто наплевать... извини, Оль... так вот ему просто наплевать на тебя во всей совокупности твоего существа, включая работу, а причина этому – покопайся сама, не знаю. – Ну, если у нас пошел такой разговор, я никого не прошу себя любить. Меня вполне устроит, если он не будет мешать мне нормально работать, а так же станет хоть немного повежливее. Я поверю, что тебе наплевать на меня или любому другому человеку на станции. Но вы не говорите и не делаете того, что говорит и делает Слава. – Ты мешаешь ему выполнять поставленные задачи и этим ставишь себя в позицию врага. Он так воспитан, Оль, – Макс посмотрел на дверь, на стык потолка и стены, откуда за сотрудниками станции наблюдала Липа, и печально вздохнул. – И ты не пыталась это изменить. Не пыталась и не пытаешься. Это все равно, что травить тараканов, а потом принять тараканью веру и начать им поклоняться, не очистив жилище от яда. Ольга тряхнула головой, не понимая аналогии. Макс поднялся, запустил отвертку обратно в стакан и посмотрел на Ольгу. – Надеюсь, я как-то помог тебе... – Не знаю... – она тряхнула головой, не глядя на куратора. На лице Макса расплылась кривоватая улыбка. – Надеюсь, я как-то помог тебе... – проговорил он тем же тоном. Ольга подняла взгляд. – Спасибо, Макс, – ответила в замешательстве, – кажется, у меня стало еще больше вопросов, чем было. – Это хорошо. Будет над чем подумать. Здесь не так много развлечений. Кивнув куратору на прощанье, Макс вышел из кабинета. Ольга некоторое время смотрела на дверь, затем вышла за ним. У Валета на сегодня остались лишь гуманитарные занятия: психология и языки – Ольга посещала их через одно. Зайдя к себе, женщина направилась в тренажерный зал. В этот час там было свободно.

– Дело твое, Санек, но я на что хочешь готов поспорить: у тебя сотрясение. А показания в таких случаях одно: постельный режим. – Мне нужны хотя бы очки. Шурик засмеялся. Глеб Саныч, сидевший в дверном проеме, обернулся. – Разных наркоманов повидал на своем веку... – Я не наркоман, – невнятно проговорил Александр: лицо все еще было опухшим, переломанным, губы разбитыми, несколько зубов были повреждены, двух или трех не хватало. У обитателей “дома у свалки” был старенький планшет, питающийся от ветро-генератора, сварганенного Шуриком из старого домашнего вентилятора.. С утра Александр позвонил Федору Ивановичу. Ученый не поверил, что хозяин невнятной шепелявой речи – Александр. Вероятнее всего, живому проекту было бы не сложно убедить профессора, если бы тот не разорвал связь. На второй звонок заряда не хватило. Сев, Александр уставился на замотанную руку. Сейчас, два дня спустя, он чувствовал, что рана находится посередине предплечья. Боль будто локализовалась, сосредоточилась, отползая от локтя и запястья к центру. Кроме необходимости увидеть, что с рукой, Александр понимал, что не мешало бы сменить повязку. Уцепившись за узел, он начал его развязывать. – Погодь, я помогу, – подошел Шурик. – Глеб Саныч, давайте перевяжем пациента. Когда повязка была снята и глазам открылась рана на внутренней стороне предплечья, Александр какое-то время тупо и неподвижно смотрел в нее, будто мог залечить взглядом. Потом он застонал и откинул голову назад, ударяя здоровой рукой по матрасу. – Ты че, парень, брильянты тут прятал? – спросил Шурик. Александр промолчал. Только теперь он понял, почему не отвечает ни Липа, ни другие сервисы – из него вынули паспортный идентификационный чип. – Дайте зеркало... – попросил он. – Не стоит, парень, потерпи. – Зеркало... – проговорил Александр глуше, практически неразличимо. Шурик пожал плечами и принес живому проекту старую щетку-расческу, с одной стороны которой еще сохранились несколько зубьев, а с другой – зеркальце. В строении было довольно темно. Александр поднялся с залеженного матраса и вышел под дневной свет. Несколько минут он молча разглядывал свое отражение. Вернувшись затем в дом, живой проект передал расческу Шурику и медленно опустился на матрас. Вытянув руку, он позволил промыть ее, обработать и снова забинтовать. Дотемна, когда бомжи отходили ко сну, живой проект не произнес ни слова. Хозяева не беспокоили его. То, что найденный мужик не скоро оправится и уже никогда не будет похож на себя прежнего, было очевидно. Удивляло одно: как при столь добросовестной “работе” его череп остался цел. На следующее утро первым вопросом живого проекта стало: “Где я?” Бомжи посчитали, что парень повредился головой и забыл последние дни. Шурин начал рассказывать, как они с Глебом Санычем нашли его на свалке, но был прерван. – Нет, Шурик, что это за дорога? В какой стороне Москва и как далеко до нее? – переспросил Александр. – А, ты об этом! В шести километрах железнодорожная станция. Сядешь на поезд и через час уже будешь в городе. Только я бы тебе в таком виде не советовал туда суваться. Слушай, а ты кто вообще? Александр не отреагировал на вопрос. Его немного лихорадило, толи от прохлады минувшей ночи, толи от волнения и злости, толи от полученных травм, а может ото всего сразу. – Вы помните машину? – спросил он. – Глеб Саныч, вы помните машину, привезшую Санька? – крикнул Шурик в проем в соседнее помещение, где предположительно находился второй бомж. – Микроавтобус это был! – донеслось оттуда. Александр поднялся и пошел на голос, снимая по пути наручные часы. Напрягать поврежденную руку было больно, он поморщился и зашипел. – Их? – спросил коротко, передавая браслет старику, зашивающему свою рубаху под сквозной дырой оконного проема, больше напоминающего бойницу. Приняв часы, старик покрутил их на свету и, не сразу сообразив, что золотистый контур на циферблате является логотипом, кивнул. – Да, такой же был на машине. На улице было пасмурно и свежо, накрапывало. Подойдя к выходу, Александр посмотрел в клубящуюся туманом даль. Ступил на пластиковый ящик, неуклюже зашатался и спрыгнул на землю. С досадой почесал след от комариного укуса. Подставив лицо ветру и мелким каплям, он закрыл глаза. Прежде ему нечасто приходилось испытывать боль. Ныне она сопровождала его постоянно. Все лицо, опухшее и воспаленное, болело и саднило. Глеб Саныч вправил нос, но тот продолжал гудеть. Ломило скулы. Рука горела изнутри, пульсируя и взрываясь. Александр пытался спланировать следующие шаги, но накатывающая досада и боль мешали. Он пытался думать, но мысли не слушались. То, что он считал неприемлемым для себя в принципе, выползало на первый план – живой проект желал мести. Он хотел прежнего, но мотивы изменились. Александр мечтал раздавить тех, кто сделал это с ним. Заставить их отплевываться собственными зубами, потерять лицо, почувствовать себя униженными. Но обернувшись в темный дверной проем полуразрушенного здания, Александр невесело усмехнулся. Волею судьбы он оказался спасенным двумя изгоями общества, стоящими на порядок ниже его, живого проекта, на социальной лестнице. По их меркам, в закончившейся с ударом ДЭШО жизни, у Александра было все, что нужно человеку. Чего же он требовал в итоге, если естественное рождение и свобода от корпорации не являлись необходимыми условиями для того, чтобы чувствовать себя человеком? Кем он хотел тогда стать? Он перестал понимать. Позже, ближе к полудню, Александр не выдержал и спросил: – Как вы можете так жить? Глеб Саныч привычно сидел в дверном проеме с биноклем на коленях. Шурик грел обед: собранные вчера грибы и подкопанная на дачных участках ближайшего поселка картошка. Пахло необыкновенно вкусно, у всех троих урчали животы. – Как “так”, Саня? – добродушно спросил Шурик. Глеб Саныч на вопрос не отреагировал. – Вы – изгои общества. Вы бесправны. Вы воруете и перепродаете. Ваши условия существования неприемлемы для цивилизованного человека. У вас нет возможности пользоваться общественными благами, медициной и образованием. У вас нет ни воды, ни электричества. Правоохранительные органы – ваш враг. Зима – ваш враг. Вы не уверены ни то, что в завтрашнем дне, но даже в том, что потолок этого сарая не обвалится на ваши головы через минуту. И вы не пытаетесь ничего изменить! Шурик усмехнулся. Глеб Саныч чуть склонил голову набок, но продолжал молчать. – Может, я чего-то не понимаю? – настаивал Александр, – но, кажется, даже живые проекты живут лучше и имеют больше прав, чем вы. Шурик заржал, Глеб Саныч тоже не сдержал улыбки. С минуту они молча занимались своими делами. Потом заговорил старший: – Вся эта шумиха вокруг живых проектов берет начало из двух серьезных заблуждений и одной не менее серьезной глупости, – проговорил Глеб Саныч и поднял бинокль, чтобы внимательнее рассмотреть действия водителя остановившейся перед мостом машины. -Заблуждения заключаются в убежденности, что понятие “человеческие права” имеет смысл в мире, выходящем за рамки государства, а свободы можно лишить на законных основаниях. Глупостью же является то, что куча народа кинулась защищать эти заблуждения по одной единственной причине: их собственные человеческие права не соблюдаются даже в пределах государства и они не чувствуют себя свободными несмотря на то, что таковыми вроде как являются. Им кажется, что если они помогут осуществить замыслы этого возомнившего себя революционером живого проекта, то в мире станет чуть больше справедливости. Но справедливости на всех никогда не хватит – это уже проверенная веками истина. Кто-нибудь всегда останется у разбитого корыта и в цепях. Правда же, Александр, заключается в следующем: все перевороты абсолютно всегда были направлены не на завоевание свободы угнетаемых, но имели конечной целью получить власть. Александр внимательно смотрел на бомжа, неторопливо осмысливая сказанное им. – Власть? – брезгливо поморщился вскоре. – Брось, Саша, – продолжил Глеб Саныч ему в тон, – по земле ходят сотни, если не тысячи частных живых проектов. Мы даже не догадаемся, что человек перед нами – искусно смоделированный генетиками по заданным параметрам живой проект. В него вшит стандартный паспортный чип, и он имеет все эти высоко ценимые в твоем обществе права. И ты хочешь сказать, что когда этот парень, Александр, начал бучу за свои права, ему не предложили их поиметь и заткнуться? Не верю! И если он продолжил, то вывод один: не собственные права и свобода ему нужны, а власть, та самая, хорошо знакомая, сочная и соблазнительно прекрасная – власть! – Пожалуйте к столу, господа! – усмехнулся Шурик, снимая кастрюлю с огня. 5 Шестнадцатого августа Юлия Владимировна доложила президенту, что дела в Манте практически улажены. Вместе с тем Михаилу стали доступны файлы с записями всех разговоров с Николаем Крышаевым и его людьми. Во втором часу президент лично спустился на шестой этаж, где размещался отдел кадров, и отдал следующее распоряжение: подготовить дела всех сотрудников во всех офисах и на всех станциях корпорации, у кого в графе “рекомендации” значится Н.Крышаев. Директор по персоналу переспросила: – Всех? Это не одна сотня людей, Михаил Юрьевич. – Всех, – ответил президент и покинул кабинет. Спустившись к проходной, Михаил под удивленными взглядами охранников вышел на улицу. Это было совершенно несвойственно президенту: желание пройтись по территории. Огибая основное здание, Михаил шел к кампусу. Должно быть, сотрудники в это время устраивали себе обеденный перерыв. На территории было немало народу. Кто-то сидел на лавочках, кто-то неторопливо гулял по аллее. Все встречные люди затихали и вежливо здоровались. Остановившись у подъезда кампуса, Михаил посмотрел на часы. Пробежавшись взглядом по дорожке, перевел внимание на аллею. Когда секундная стрелка сравнялась с двенадцатью, президент корпорации двинулся вперед легкой трусцой. Украдкой следившие за ним сотрудники разинули рты. – Здравствуйте, Михаил Юрьевич, – слышалось периодически. Михаил кивал, поглядывая на часы. Спустя ровно одиннадцать минут, Михаил остановился, тяжело дыша и кашляя. Рядом оказалась лавка, на которой сидели две сотрудницы. Михаил не знал их имен, но помнил лица. Когда президент остановился, девушки смущенно поднялись. – Здравствуйте, Михаил Юрьевич, – проговорили они практически хором и поспешно направились к зданию офиса. Михаил пробежался взглядом по дороге и в очередной раз пожалел, что не сделал этого раньше – две недели назад. Присев на корточки, президент заглянул под лавку. Ничего примечательного на мелком гравии не обнаружилось. Тогда мужчина сел на лавку и начал осматриваться. Сверху припекало солнце, заставляя морщиться. На какое-то мгновение он почувствовал себя глупо: ведь он платил специалисту – Виктору – за то, чтобы тот узнал то, что Михаил пытался выяснить сам теперь, две недели спустя. В отличие от Петра, президент предпочитал полагаться на профессионализм сотрудников корпорации. Иначе на что тогда вообще можно полагаться? Невесело усмехнувшись самому себе, Михаил опустил взгляд. Когда в поле зрения появились стройные женские ножки, щурясь, посмотрел на их обладательницу. – Вы, ведь... – девушка поперхнулась. Она стояла против света, Михаил практически не видел лица, лишь абрис ее прически и плеч, затянутых в элегантный жакет. – Вы найдете его? – Кого? – Александра. Я знаю, что вы этого не делали. Вы не списали его. Вы не могли его убить. Михаил морщился, глядя вверх. Ему стало любопытно и несколько неловко, будто кто-то застукал его за чем-то неприличным. Как же... владелец почти полутора миллионов клонов ищет следы одного из них, уже вряд ли живого, доставившего ему массу неприятностей, ставшего причиной немалых финансовых потерь. Михаилу показалось, что буквально все окружающие считают, что президент занят поиском своей нечаянно утерянной любимой игрушки. Поднявшись, он посмотрел на девушку сверху вниз и насмешливо спросил: – С чего вы взяли, что я ищу его? – и, наблюдая, как она отводит взгляд в сторону, добавил: – сколько же у нас в офисе длится обеденный перерыв? Как вас зовут? В каком отделе вы работаете? – Рита. Рита Иванова. Я экономист, – ответила она с испугом. Михаил дернул подбородком, выражая напускное недовольство. Рита приняла этот жест как приказ удалиться и, почти по-военному кивнув, поспешила в направлении главного входа. Подняв подбородок, Михаил наблюдал за стремительно удаляющейся ладной фигуркой экономистки. Ему стало смешно и грустно одновременно. Неужели Александр стал кому-то дорог? По меньшей мере, это забавно. Вздохнув, президент пробежался взглядом по отрезку газона между местом, где стоял и стоянкой, стихийно образовавшейся у подножия офиса в течение первых лет и отвоевавшей себе право на существование. Сойдя на газон, он поворошил мыском траву. Неторопливо направился к стоянке. Кроме того, что Михаил взмок после пробежки, ему казалось, что на улице становится все жарче и жарче. Меньше чем через час Людмила доложила шефу, что прибыл курьер. Не без удивления она пригласила молодого парня пройти в кабинет президента. Раньше Михаил доверял отправку даже очень важных пакетов секретарю. Людмила посчитала, что это отголосок его недовольства ее работой и в очередной раз с беспомощным беспокойством подумала о перспективе скорого увольнения. Около семи вечера президент спустился в конференц-зал, где уже собрались сотрудники, список которых он переслал директору по персоналу двумя часами ранее. Если не считать личной охраны президента, от которой теперь Михаил не стал отмахиваться, в помещении собралось семь сотрудников СБ корпорации. У четверых из них был выходной день, и они приехали из дома, но были, как и все, в форме. – Я попрошу вас достать служебное оружие и положить на стол. Когда сотрудники СБ выполнили распоряжение президента, живой проект, служивший в личной охране, начал проверять обоймы. Переходя от одного мужчины к следующему, он говорил: “Вы можете идти”. Пропустив одного из присутствующих, живой проект двинулся дальше. Через несколько минут в конференц-зале остались лишь президент, его охрана и один сотрудник СБ. – Здесь не хватает одной кассеты, – сказал живой проект, возвращаясь к оставшемуся сотруднику, забирая его ДЭШО и передавая устройство президенту. Михаил просмотрел его дело и снял иночи. – В кого стрелял, тезка? – спросил он, неторопливо закуривая. – Дочке показывал, как работает, Михаил Юрьевич. Готов понести ответственность... – Понести ответственность? – усмехнулся Михаил и поднял взгляд. Сотрудник СБ хотел поправиться, но замер под придавливающим взглядом главы корпорации. Вытащив из внутреннего кармана пиджака небольшой предмет, Михаил положил его на столешницу. Приглядевшись, присутствующие узнали стрелу ДЭШО. – Вика, как зовут дочку Михаила Вышутина? – У Михаила Вышутина нет детей, Михаил, – ответил поисковик. – Спасибо, Вика, – Михаил с видом глубочайшей печали разглядывал иглу. – Тезка, ты не знаешь, как так получилось, что у мишени твоей дочки и живого проекта за номером двести восемь дробь два оказалась идентичная ДНК? – Да нет у меня дочки... – огрызнулся служащий и, украдкой взглянув на двух охранников у двери, сделал каменное лицо. – Мне нужны ответы на три вопроса, тезка. Кто приказал? Что ты сделал с живым проектом? Где он сейчас? – и, направляясь к выходу, добавил: – Можешь не торопиться. Президент не мог знать, почему Вышутин дернулся. Обернувшись, Михаил вскинул ДЭШО, но, увидев лежащие на столешнице ладони, положил устройство на стол и покинул конференц-зал. “Уволить их всех” – хотел сказать Михаил директору департамента кадровых ресурсов, поднявшись к себе. Но ее на рабочем месте уже не было, не было и ее секретаря и, вообще, как вдруг понял президент, рабочий день уже закончился. Написав HR-у сообщение, он подошел к окну и с удивлением посмотрел на пустую стоянку. За время, которое Михаил занимал кабинет отца, он ни одного дня не потратил так бездарно, не принеся компании ни одного даже растянутого во времени, гипотетического рубля. Но при этом прошедший день показался ему насыщенным, полным свершений и побед, открытий, справедливых наказаний и тепла от не успевших угаснуть надежд. Впервые за прошедшие в этом кабинете годы Михаил чувствовал не гордое и усталое удовлетворение, а ни чем не обоснованную радость. Впервые оконные стекла кабинета главы Live Project Incorporated отражали улыбку молодого президента. – Вы планируете меня уволить? Михаил стремительно обернулся. Лицо еще хранило тень той радости и той улыбки. Когда в кабинетных сумерках он разглядел напугано-решительное лицо своего секретаря, улыбка вернулась. – С чего вы это взяли? – Вы недовольны моей работой: я не сообщила об исчезновении живого проекта, и вы не доверили мне отправить пакет. Михаил подумал, что Людмила как-то изменилась в последние месяцы, но не мог понять как. Потом, выудив из памяти картинку из прошлого, когда он проходил мимо ее стола в кабинет отца, чтобы принять поздравления с окончанием учебы, поздравление с защитой, поздравление с первыми успехами в работе, поздравления... когда он приходил к отцу и кидал взгляд на Людмилу, она была более... матерая, жесткая, строгая. Секретарь перешла к нему вместе с кабинетом, но если он ничего не хотел и не смел менять в этом помещении, Людмила почему-то изменилась. Стала более яркой, женственной, мягкой. Все это пронеслось в голове Михаила, так и не дав ответа. Он успокаивающе махнул рукой и засмеялся. – Нет, я не собирался. – Спасибо, – выдохнула она с видимым облегчением и направилась к двери. Когда женщина повернулась к президенту спиной, он понял что изменилось. – Люда, вы изменили прическу? – спросил он. – Д-да, – обернувшись, она в замешательстве притронулась к волосам. – Захотелось что-то изменить. Мне кажется, так лучше. Взгляд Михаила похолодел, став более привычным для нее и, вместе с тем, более пугающим. – Нет. Я не хотел бы, чтобы вы что-либо меняли... здесь. Поспешно кивнув, практически сделав небольшой поклон, Людмила удалилась.