Машина страха - Чиж Антон. Страница 2

Прибытков с Погорельским переглянулись, будто сообщники.

– Господин Иртемьев на днях вернулся из Парижа, где два года изучал различные дисциплины, связанные с важнейшими научными вопросами современности, – ответил Прибытков. – Собрал нас, чтобы рассказать об удивительных опытах, свидетелем и участником которых был…

Устраивать просветительские чтения на частных квартирах полиция не запрещала. Если просвещали насчет физики, химии, стихов и прочей ботаники. Не касаясь политических вопросов, социального неравенства или того хуже – марксизма. Все равно Вильчевский не понимал, как могла Иртемьева незаметно умереть. И проявил в этом настойчивость:

– Мадам стало плохо, никто не заметил. Вот, значит, как… Что за научная лекция такая интересная?

– Несчастье случилось после лекции, – ответил Прибытков.

Приставу не нравились уклончивые ответы. Полиция их вообще не терпит.

– Прошу держаться фактов.

– Виктор Иванович, не таитесь, – потребовал Погорельский. – Пристав чего доброго решит, что у нас тут заговор…

Замечание было верным. Господа, конечно, благородные и состоятельные, но убивать никому не позволено. Как утверждал Закон, а пристав с ним соглашался. Недомолвки только укрепляли желание разобраться до конца.

– У нашего кружка проходил спиритический сеанс, – сказал Прибытков с таким значением, будто признался в главном, а подробности – пустяк.

Вильчевский слышал о моде, которая вернулась в Петербург: вертеть столы и задавать вопросы духу Пушкина. С армейской прямотой он считал, что подобная дурь пристала незамужним барышням, которые пугают друг дружку по ночам загробным воем. С замужеством мистическая дурь слетала как пыль. Но ведь тут собрались не только барышни и дамы, что утешали Иртемьева, а солидные с виду господа: доктор и капитан в отставке. Чем только у людей голова забита… Все от жары…

– Собрание, значит, устроили… А позволение имеется?

– К вашему сведению, господин пристав, четыре года назад, в 1894 году, при журнале «Ребус» был образован наш кружок, который тогда же получил официальное утверждение своего устава министерством внутренних дел. Можете проверить… Мы не тайное общество, а кружок расширения научных знаний. Собраний не проводим, только сеансы…

– Допустим, что ничем не дозволенным не занимаетесь. А что тут происходило?

Погорельский изобразил руками бурный фейерверк.

– Феноменально! Да поясните же приставу, как проводят сеанс! Он же, чего доброго, нас в участок потащит! Охота вам ночь за решеткой сидеть?

Такая мысль в самом деле мелькнула у Вильчевского. Возглас доктора умерил праведный порыв.

– Раз это так важно… – Прибытков еще не мог решиться. – Мы садимся за столом, который перед вами, господин пристав. Дамы чередуются с мужчинами. Во главе стола медиум…

– Какой медиум? Откуда взялся?

По детским книжкам пристав помнил, что факиры и медиумы водятся в Индии. Заговаривают змей, играют на дудочках, залезают к облакам по веревке, а сами ходят исключительно в набедренной повязке и чалме. В таком виде медиум успел бы прогуляться в Петербурге до первого городового. А не то что войти в «Версаль».

– Медиум тот, кто ведет сеанс, – терпеливо пояснил Прибытков. – Для этого ему нужно впасть в транс…

– Опьянение?

– Нет, особое бессознательное состояние. Как сон…

– Кто играл в медиума?

Прибытков обменялся с доктором взглядом, прощавшим безнадежную тупость полиции.

– Играть невозможно, медиумом надо быть, это дар свыше. Или проклятие, как вам будет угодно, – ответил он. – Сегодня трудную и почетную миссию взял на себя наш уважаемый Иона Денисович…

Господин Иртемьев, вдовец, окруженный заботой, не проявлял интереса к общению с полицией. Хоть пристав поглядывал на него выразительно. Видимо, общество трех дам и вдобавок трех мужчин, утешавших его, было предпочтительней.

– Значит, медиум, – повторил Вильчевский. – Что же дальше?

– Проведение сеансов требует тишины и темноты, – продолжил Прибытков.

– Зачем?

– Чтобы манифестации были сильнее…

Страшное слово, за которым маячили красные флаги, толпа демонстрантов, призывы к свержению царизма и прочие радости. Тяжкая головная боль полиции.

– Что еще за манифестацию устроили? – строжайшим тоном спросил пристав. И мог спросить еще строже.

– Господин пристав, манифестация в спиритическом сеансе – самопроисходящие явления! – чуть не выкрикнул Погорельский. – А вас, Виктор Иванович, прошу использовать более простые слова…

Вильчевский ощутил, как у него на лбу вспыхнула надпись «глупец». Во всяком случае, видимая этим господам.

– Проявление различных необъяснимых эффектов, – пояснил Прибытков.

– Каких именно?

– Различных… Звуковых, световых, тактильных, иногда вплоть до частичной или полной материализации…

Капитан первого ранга в отставке нес всю эту чушь с глубокой убежденностью. Вот до чего гражданская жизнь офицера может довести.

– Окна закрывали? – спросил пристав, жалея спятившего бедолагу.

– Непременно… Шум улицы – существенная помеха…

– Что же дальше, господин капитан первого ранга?

– Начался сеанс… В темноте, разумеется…

– В полной темноте?

– Почти… Свеча горела на столе.

– Свеча горела? Для какой надобности?

– Чтобы видеть, на какую букву алфавита указывают… силы, – ответил Прибытков, старательно сдерживая раздражение. – Таким образом на сеансе происходит общение с… непознанным.

– А потом?

Терпение доктора Погорельского лопнуло. Не дав Прибыткову рта раскрыть, он стал рассказывать, что сеанс проходил как обычно. Участники задавали вопросы и получали на них ответы. Сеанс длился минут сорок, после чего явления стали ослабевать, медиуму нужен был отдых. Включили электрический свет. Участники поднимались из-за стола, чтобы перекусить, чай был накрыт на ломберном столике в углу гостиной. Вскоре заметили, что Серафима Павловна осталась на месте. Сначала подумали: заснула. Но она не отзывалась. Погорельский первым догадался, что случилось, подбежал к ней, не нашел ни пульса, ни дыхания, зрачки не реагировали. Конечности похолодели. Мадам Иртемьева была мертва не менее получаса, любая помощь бесполезна. Тело трогать не стали до приезда санитарной кареты. Все внимание и забота достались Иртемьеву, который впал в отчаяние.

Объяснения казались правдивыми. Придраться не к чему.

– Какова причина смерти, господин доктор? – только спросил Вильчевский.

– Жара и духота… Для сердечного больного самое опасное сочетание, – ответил Погорельский. – Нынешнее лето уже собрало печальный урожай, поверьте мне, я знаю статистику… Серафиму Павловну отговаривали, просили остаться в малой гостиной у окна, в прохладе. Она настояла на участии в сеансе…

Опыт подсказывал приставу, что на этом дело закончено. Не доверять заключению доктора оснований нет. Расследовать нечего. Еще и явился незваным. Глупейшее положение…

Но просто так уйти Вильчевский не мог. Чтобы не уронить честь полицейского мундира. Подойдя к столу, взглянул на несчастную, для порядка осмотрелся. После чего примостился у стола и, страдая от жары, составил протокол, занеся всех участников сеанса, добавив к известным лицам двух юных барышень, жгучую брюнетку, общительного господина, широкого в плечах, не забыв кратко опросить каждого. Включая нотариуса семьи Иртемьевых, который тоже оказался любителем спиритизма.

Пристав выразил хозяину дома полагающееся сочувствие, обещал прислать санитарную карету, отдал честь и отбыл в участок.

Возвращаясь по ночному Екатерининскому каналу и наслаждаясь прохладой, Вильчевский вспомнил, что в гостиной мелькнула какая-то мелочь. Он еще подумал: что за странность. К чему это здесь… Но теперь никак не мог вспомнить, что именно привлекло его внимание. Ему взбрело на ум сообщить утром о происшествии в сыскную. Но шальную мысль прогнал. Не хватало в глазах сыска выглядеть простофилей, который не может отличить сердечный приступ от злодейства. Не стоит добрым соседям по полицейскому дому лишний раз голову морочить.