Летописи Ванильного некроманта. Том первый (СИ) - Тулинова Лена. Страница 30

…И когда он увидел потолок спальни над собой и пятна света от настольного светильника, и ночь, подступившую к самому краю его сознания, наступившую на горло, забившуюся в уголки глаз, он протянул руку к свету и посмотрел на свои маленькие детские пальчики. Запястье с повязанной красной ленточкой. И маленькое клеймо храма Свободных, которое никогда не исчезает, появившись однажды. В его голове мелькнула коротенькая, печальная мысль: "Мне не больше пяти лет!"

Но она тут же угасла. Нот Уиндвард ничего не помнил, кроме ночного кошмара: он один, в лесу, и у ног его корзина, опрокинутая набок, и чей-то меч с каплями крови на острие. И никого вокруг. Это так непередаваемо страшно. А ещё у него ныли зубы, ныли так, словно он очень долго и изо всех сил стискивал челюсти. И слышно было, как внутри него текла кровь, толкаясь, словно ища пути наружу, и эти толчки отдавались в ушах тихим, но опасным рокотом. Темно. Темно. Это потому, что он закрыл глаза. Открывать их так же страшно, как и держать закрытыми.

— Мама! — с трудом и очень жалобно сказал Нот.

- Я здесь.

— Мне приснилось, что ты меня бросила. Что ты меня не любишь!

Он услышал вздох. Открыл глаза. Оказывается, ночь уже прошла — в окне брезжил рассвет.

И слова капали медленно, словно нехотя:

— Нет, сынок. Я тебя не бросила.

Нот вцепился в руку мамы. Она тёплая, мозолистая, и о неё так приятно тереться лицом.

— Я болен?

— Теперь уже нет, — сказала мама. — Теперь всё будет хорошо.

* * *

Дыхание осени в каждом шаге и на каждой ветке чувствовалось настолько сильно, что при вдохе холодело в груди. Вдохнёшь синеву, выдохнешь лёгкий белый пар, и его облачка соединятся в небе в силуэты сказочных городов. Уже не ляжешь на тёплую землю, ощущая всем телом её могучую силу — холодно, холодно, слишком холодно. Уже не прижмёшься к замшелой сосне, пачкающей одежду золотистыми чешуйками коры и янтарными потёками смолы: мох впитал слишком много влаги, чуть коснёшься — и намокнешь.

Улетали к югу последние косяки птиц. Протяжно кликали запаздывающих друзей гуси и утки. Серые цапли летели величаво и беззвучно, и взмахи их крыльев будили в груди беспокойство. Сбрызнутые дождём жёлтые и красные листья казались такими яркими, что приходилось щурить глаза.

Осень! Время, когда летать хочется уже с такой силой, что боль во всём теле заставляет выпрямиться навстречу к небу и тянуться в него, тянуться, ожидая, что оно подхватит тебя на широкую синюю ладонь…

— Сначала отбираешь все жидкие составляющие зелья и ставишь их справа. Пустая колба у тебя где? Балда! — вспылил Омегыч. — Она должна быть чистой, чистой и сухой! О боги, вы посмотрите на этого чудика, у него в колбах пыль и комары… Стой, не выкидывай комаров, они пригодятся для зелья от насморка! Теренций, кто тебя учил алхимии и зельеварению?

— Когда папа Карло, а когда никто, — процитировал начитанный Ванильный Некромант.

Омегыч книг не читал. Точнее, он читал только те книги, которые его интересовали в связи с магией. Но магия его интересовала не всякая, и недочитанных трактатов на его совести имелось куда больше, чем прочитанных от корки и до корки.

Поэтому он только тяжело вздохнул и погляделна стопку книг на столе. Ванильный Некромант в сто раз менее опытен во всех магических науках, и вообще как практик довольно слаб, но что касается теории — тут Теренций вне конкуренции.

— Все сухие ингредиенты разложи по порядку слева от себя, — ворчливо сказал Омегыч. — И вообще, чтоб в следующий раз в комнате и на столе был порядок!

В комнате, спасибо хоть, тепло — на этот раз Теренцию удалось протопить свой домишко. Кроме того, он уговорил подмастерий помочь с дровами, а окна заклеил полосками бумаги. Поэтому в доме уже уютнее и теплее, чем раньше. Но порядка, конечно, никакого.

— Теперь проверь по списку в книге, — скомандовал Омегыч.

— Птичья кость, паутина из леса, слеза орла, перо ангела, пчелиный гриб, капля собственной крови и вода из четырёх источников, — послушно прочёл Теренций.

Палец Омегыча упёрся в последнюю строку в абзаце, где стояла пометка, сделанная от руки. На пометке расползлось большое пятно воска — видно, кто-то читал в темноте.

— Шестнадцать капель утренней росы с паутины из леса, — уверенно произнёс Омегыч.

— Да тут в два раза меньше написано, — заспорил Ванильный.

— Сокращения. Вот, видишь закорючку? Это «капли». 16, закорючка, у-й р. с паут. лес.

— Я знаю, зачем это, — выдохнул Теренций зачарованно. — Это для того, чтобы не расшибиться в случае падения! Только тут нет волшебных мхов.

— Потому что утренняя роса с паутины не только в зелье неуязвимости входит, — на этот раз Омегыч говорил не так уверенно.

Они снова склонились над книгой и сверили свои ингредиенты со списком. Не стоит спешить с приготовлением таких важных вещей, как зелье левитации. Один раз ведь спешка чуть не стоила Теренцию и Бессвету жизни…

…Осень вглядывалась в окно, смотрела, как два человека изучали книгу, и оставляла на стекле следы своего дыхания. И летело тягучей паутинкой время, когда хочется тянуться вверх, ожидая, что небо подхватит тебя на синюю ладонь.

* * *

Через день на доске с расписанием первым появилось имя — Нот Уиндвард. Чуть ниже, за младшего, была вписана Анда. Ноту целый год расти, прежде чем ему исполнится хотя бы восемнадцать. Мать всегда считала, что это слишком краткий срок, но у этого рода волшебства свои правила. Жаль, она задержала бы Странника в пятилетнем возрасте как можно дольше. И вообще, пусть бы рос как обычный ребёнок, тогда у них появилась бы возможность воспитать из него хорошего человека…

На душе у Матери очень тяжело. Вся семья сейчас собралась на кухне, за завтраком — только сам Странник ещё спал. У него была уже вторая тяжёлая, полубессонная ночь — воскрешение далось с необыкновенным трудом, память его раскололась на сотни осколков… к тому же на памяти Матери никто ещё не возвращался в столь юный возраст. Что он мог такого сотворить в пять лет?

Её дети не видели, как происходило его усыновление, не слышали всех слов, что он наговорил Матери и всех слов, что она сказала ему. Зато Мать уже знала, что дети недавно выгнали Странника, и никто из них не стал его ни щадить, ни жалеть.

— Как ты могла это сделать? После всего, что натворил этот подлец…

Голос Хелли Рэй прервался. Мать вздохнула и промолчала. Ей приемная дочь пыталась сделать Великого Мертвеца из собственного мужа, чтобы тот своей властью возвеличил ее и их ребёнка. Она принесла ему в жертву двоих людей.

Но Хелли этого не помнит. На грани жизни и смерти она получила шанс начать всё сначала и лишена памяти. Она любима и счастлива в этом доме.

— Лучше бы он помер и я взял бы его тело для опытов, — сокрушённо сказал Сарвен Упырёк.

Мать Некромантов пожимала плечами. Упырёк тоже не помнит кое-что из прежней жизни — не помнит, к примеру, как в состоянии аффекта уложил девятерых светлых магов, как убил своего товарища, как пил чужую кровь.

Родные дети Матери могут рассчитывать на вторую жизнь в случае гибели в других мирах. Воскрешение часто ведёт к нарушениям памяти даже без усилий со стороны некроманта — возможно потому, что человек слишком хочет начать жизнь с чистого листа.

— Я бы выгнала его подальше, и пусть умирает, где хочет, — сказала Бертина, невинное дитя.

На самом деле невинное. Одна из немногих детей, кто не совершил ничего плохого. Мать всегда старалась учить детей быть добрыми, но сильными. Разве её вина в том, что каждый понимает силу и доброту по-своему?

И так высказались все по очереди, все, кто сидел за столом в этот утренний час.

Молчал только Омегыч — долго молчал, целое утро.

— Я увезу его за тридевять земель и брошу на произвол судьбы, если хотя бы один из вас не скажет "да, мы оставляем его", — молвила Мать. — Кто-то, кто будет следить, чтобы во второй раз из этого ростка не выросло гнилое дерево.