Ягоды бабьего лета - Толмачева Людмила Степановна. Страница 5

Ах, эта сладкая боль самоуничижения! Чем сильнее и ярче находились образные сравнения, тем легче становилось на душе.

— Игорь, — начала Люба голосом трагической актрисы, — мне все известно. Кто эта женщина?

— Но ведь тебе все известно, — усмехнулся он одними губами, не меняя выражения глаз. — Зачем спрашивать?

Люба не ожидала такого циничного ответа. Все что угодно, но только не эта холодная усмешка! Она отшатнулась, словно получила пощечину, задохнулась, растерянно уставилась на мужа, не зная, что говорить и делать дальше. Она не догадывалась о его душевном смятении. Показное спокойствие, с которым Игорь помешивал в чашке остывший чай, давалось ему большой ценой.

На самом деле жена застигла его врасплох. Он не был готов к отражению атаки. Откуда она узнала? Кто этот информатор, мать его! Если кто-то из своих, то он камня на камне не оставит, сотрет в порошок болтуна. Нет, свои не будут, слишком дорожат местом.

Значит, их видели в ресторане. Или в Австрии, на горном курорте, куда они с Викой ездили месяц назад. Любе он тогда наврал, мол, летит на выставку современных стройматериалов, возможны контракты непосредственно с производителями, нельзя упускать такой шанс.

Это была неделя в буквальном смысле небесного рая. Из окна их номера открывался великолепный вид: вершины гор с нанизанными на них белыми облачками на фоне ярко-бирюзового неба!

Работавший уже много лет как вол, без отпуска и даже нормальных выходных, Игорь расслабился, размяк, забыл обо всем на свете. Он по-ребячьи радовался лыжным прогулкам, фуникулеру, урокам инструктора, первым скромным успехам на небольших спусках. По вечерам в уютных ресторанчиках они пили хорошее вино, много танцевали, болтали о русской живописи, а потом уходили к себе в отель и занимались любовью. Вика была искусницей по этой части.

Погожим утром, накануне отъезда, загорая в солярии на крыше отеля, он неожиданно подумал: «Как было бы здорово отдохнуть здесь с Любой». Он даже зримо представил жену, поднимающуюся вон по той лестнице и медленно идущую к нему, слегка смущенную от посторонних взглядов. Конечно, у нее нет Викиной фигуры и стильности. Да и что сравнивать! Вика в два раза моложе. Но вот ведь какая штука! Ему сейчас, сию минуту остро захотелось увидеть Любину застенчивую улыбку, услышать ее такой родной голос. Он застонал от этого желания и, чтобы избавиться от нахлынувших чувств, перевернулся на лежаке. Вика, истолковав по-своему его телодвижения, предложила пойти в бассейн, мол, ему повредит такое количество ультрафиолета.

Уже в самолете, прикрыв глаза и делая вид, что спит, Игорь задумался. Нет, он ни в чем не раскаивался. Все было прекрасно! Вика — идеальная любовница, мечта любого нормального мужика. Ему просто необходимы эти романтические передышки для поддержания физического тонуса, мужского либидо и психического равновесия. Жена не в состоянии обеспечить такую поддержку. Не потому что она какая-нибудь стерва или дура. Просто… Он поймал себя на постоянной озабоченности тем, что с Викой он должен быть великим любовником. А с Любой?

При воспоминании о Любе вся его логически выстроенная теория о тонусе и прочем либидо разлетелась в пух и прах. Рядом в кресле сидела молодая красавица, с которой он занимался первоклассным сексом, но, странно, так и не ставшая по-настоящему близким человеком. А к той, что бродила сейчас по московской квартире в халате и стоптанных тапочках, тянуло так неудержимо, что если бы отменили рейс из-за плохих метеоусловий, то, наверное, помчался бы на автобусе, автостопом, пешком, на чем угодно, лишь бы скорей увидеть ее лицо.

Сидя на темной кухне — никому из двоих не приходило в голову включить свет, — Игорь страдал оттого, что не мог сказать Любе о вчерашнем разрыве с Викой: в ресторан они ходили на прощальный ужин. Он не мог сказать и о том, что не представляет своей жизни без нее, без Любы. Она все равно бы не поверила, а этими признаниями он не утешил бы ее, а, наоборот, причинил дополнительную боль.

Так и сидели в тягостном молчании, пока не пришел Владик.

Сын давно замечал неурядицы между родителями. Хотя к их частым ссорам он привык, но то, что происходило в последнее время, было не похоже на обычную размолвку по какому-нибудь пустяку. Он это чувствовал и по-своему переживал. Он уже вырос и не требовал от родителей особого внимания, напротив, его устроило бы их безразличие, полное невмешательство в его дела. Но тяжелая атмосфера семейного конфликта вносила определенный дискомфорт в его молодую жизнь. Исчезали беззаботность и легкость существования, возникало неосознанное чувство вины, как будто кто-то требовал от него самостоятельности, смелости и ответственности, а он не был готов к этому, да и попросту не хотел ни во что вникать. Владик старался избегать общества родителей в моменты накала страстей, будь то перебранка или ледяное молчание, когда отец и мать тщательно «не замечали» друг друга, сидя по вечерам перед телевизором. Нельзя сказать, что Владислав сильно страдал, принимая близко к сердцу родительские раздоры. Они частично лишали его внутреннего равновесия, то есть нарушали взаимосвязи в его мире, но мир родителей его мало интересовал. Он был только фоном, антуражем, декорацией для спектакля, в котором главная роль принадлежала ему. «Эмоционально сдержан», — написала в характеристике его классный руководитель. Люба, зная своего сына, горько усмехнулась над этой формулировкой. Ей припомнилась зима, когда она тяжело заболела, слегла с высокой температурой. Встал вопрос: кто будет ухаживать за больной? У Игоря в этот момент была запарка в делах, он буквально не вылезал со своих объектов, сдача которых могла сорваться по ряду причин. Вся надежда была на Марию Владимировну. Но и она, как на грех, расхворалась — обострились хронические болезни. Владик догуливал первую неделю каникул. Он уходил из дома после обеда и возвращался за полночь. А по утрам отсыпался.

После ухода врача, назначившего амбулаторное лечение, так как Люба категорически отказалась лечь в больницу, Игорь заторопился на работу. Уже в дубленке и шапке он вернулся из прихожей к жене, сурово сказал:

— За лекарствами сбегает Владик. И вообще. Здоровый лоб, пора на себя брать ответственность. Хватит в бирюльки играть!

С этим и ушел на свои «объекты». Даже не удосужился за весь день позвонить, узнать о ее самочувствии. А Владик, едва заглянув к матери и пообещав купить лекарства, исчез надолго. Люба не утерпела, встала и на ватных ногах, как будто проваливаясь и увязая в глубоком снегу, по стенке дотащилась до кухни. Владик сидел за столом в наушниках от плеера и ел яичницу, постукивая пяткой в такт музыке. Он не сразу заметил мать, привалившуюся к косяку и, словно рыба, хватающую ртом воздух.

Сын все же сходил в аптеку. Не раздеваясь, прошел в спальню, выгрузил все коробки и склянки на тумбочку, беспечно затараторил:

— Мне к Димону надо, мам! Переписать кое-что. А то отдаст кассету кому-нибудь, потом не дождешься. Ну, я пошел. А ты лечись. Хорошо?

Через час приехала Мария Владимировна.

— Так и знала, что твои мужики бросят тебя одну-одинешеньку. Охо-хо! Засранцы они у тебя, вот кто!

Кряхтя и охая, она пошла на кухню, сварила клюквенный морс и напоила им Любу. Потом открыла дверь медсестре, пришедшей сделать укол. А когда Люба уснула, сидела с ней у изголовья, осторожно промокая салфеткой выступившую испарину. Так и выходила старая мать свое несчастное великовозрастное дитя. А уж после слегла сама, да так основательно, что пришлось ее везти на «неотложке» в больницу под капельницей.

Люба вздрогнула от неожиданно прозвучавшего голоса над самой головой: «У вас свободно?» Она подняла глаза и приветливо улыбнулась пожилой женщине с большой сумкой-коляской в руке.

— Да-да. Пожалуйста.

Женщина села рядом с Любой, пристроив возле ног свою сумку, набитую доверху яблоками.

— Вот… С дачи еду, — завела она обычный для пассажиров электрички разговор. — Компот сварю на зиму. А мужу яблочный пирог испеку. Все мужчины с мясом пироги любят или с рыбой, а моему — с яблоками подавай. Ребенок малый, да и только!