Высота - Кебза Йозеф. Страница 18

Но радость, которую он испытывал, все-таки была омрачена: он понимал, что пока еще стоит на полдороге. Будущее Слезака было в руках специальной комиссии, расследовавшей его дело.

До отхода поезда оставалось много времени, и Слезак зашел в ресторан Центрального дома армии пообедать. Он надеялся, что встретит там кого-нибудь из однополчан и, может быть, узнает какие-нибудь новости. Неожиданно ему пришло в голову позвонить в часть и позвать к телефону Яна Владара. Но он отогнал эту мысль. О таких вещах по телефону не говорят. Если разбирательство окончилось для него плохо, то Ян наверняка положит трубку (инструкция была для него священным писанием) или начнет уходить от ответа, чтобы не сказать прямо о строгом наказании.

Войдя в ресторан, Слезак внимательно осмотрелся, но не увидел ни одного знакомого. Радек сел у окна, напоминавшего витрину магазина, и заказал себе жаркое и пльзеньское пиво. Когда обед принесли, он с удовольствием обтер край запотевшей кружки большим пальцем и залпом выпил ее. Ставя пустую пол-литровую кружку на стол, ощутил легкое головокружение. Это напомнило ему о мучениях, которым его подвергли в институте. Больше всего ему досталось на центрифуге. Он сидел в ней, низко наклонившись вперед, касаясь ладонями щиколоток, потом врач раскрутил это ужасное кресло, укрепленное на бесшумном шарнире, а когда вращение прекратилось, смотрел, как Радек снова обретает равновесие. Потом летчику велели встать и пройти по белой линии. Так повторялось неоднократно, и после этого всякий раз с помощью энцефалографа исследовалась деятельность его головного мозга.

Теперь все это было уже позади. Голова Радека слабо кружилась, но это от того, что он очень давно не пил спиртного. Он закурил сигарету и подумал об Итке. Стоит ли посылать ей телеграмму? Если он это сделает, она придет встречать его к поезду. Хочет он с ней встретиться или нет? Он пытался найти ответ, но не находил. Не то чтобы он не хотел ее увидеть — в институте он не раз вспоминал ее, скучал по ней. Но ответ, ожидающий его в полку, в эту минуту был для него гораздо важнее. Если они встретятся, он сможет поделиться с ней лишь половинной радостью. Что, если потом все рухнет? Он решил так: если ему суждено самое суровое наказание, то в армии он не останется.

Все эти дни, пока шло расследование, он думал о том, что ждет его. Мысль о работе по специальности на гражданке он отбрасывал, хотя и имел свидетельство об окончании торгового училища. Трудно было представить, что придется ежедневно просиживать за столом по восемь часов над какими-нибудь цифрами. Его всегда удивляли точность и аккуратность бухгалтеров, их терпеливость и последовательность. Он сознавал, что подобное дело ему не по плечу, что он провалится при составлении первого же отчета. Подсчитать все эти миллионы, сотни тысяч он никогда бы не сумел.

Наиболее приемлемый выход — устроиться летчиком-инструктором в СВАЗАРМ — Добровольное общество содействия армии. Только кандидатов на эту работу немало, а у него нет никаких рекомендаций. А теперь, после случившейся по его вине аварии, никаких рекомендаций он уже не получит.

Можно было бы устроиться воспитателем в какое-нибудь училище трудовых резервов. Но он и эту возможность не принимал в расчет, поскольку считал себя неспособным воспитывать молодежь. По натуре он был немного отшельником, еще в раннем детстве перестал играть с мальчишками. Детские игры в войну по сравнению с музыкой уже тогда считал ненужными и неинтересными. Он часами просиживал за роялем. Когда он выбирал друзей, они всегда оказывались из мира музыки. Таких друзей было немного, в основном девчонки. Они более восприимчивы и лучше понимают музыку. Так случилось, что еще в школе его стали дразнить девчатником. В действительности же, играя на рояле, он не обращал внимания на сидевших вокруг него девочек, даже красивых. Мальчишки завидовали ему и никогда не верили, что для него все девчонки одинаковы.

И только в армии, где Радек Слезак узнал цену настоящей дружбе, он начал совершенно иначе относиться к коллективу. Он понял, что можно оставаться самим собой и вместе с тем жить в мире и согласии с товарищами. Теперь, после многих лет, проведенных в кругу военных летчиков, ему было трудно представить свою прежнюю отшельническую жизнь. Правда, бывали минуты, когда ему хотелось остаться наедине с самим собой, особенно если происходило что-нибудь касающееся лично его, если наваливались такие переживания, с которыми он хотел справиться сам, сознавая, однако, что его на это не хватит. Не исключено, что стремление к уединению он унаследовал от родителей. Вспомнив о них, он решил, что им надо написать письмо. Давно не писал, и они, конечно, беспокоятся, особенно мама.

Поручик осмотрелся. Официант все еще не появлялся — видно, ожидал заказанного блюда. Слезак встал, прошел в гардероб и попросил у гардеробщицы конверт и почтовой бумаги. У нее всегда были наборы в зеленой и голубой упаковке для военных, желающих тут же, в ресторане, написать письмо.

Вернувшись к столу, он увидел жаркое из вырезки. На куске сочного мяса возвышалась горка темно-красной брусники. Ел он не торопясь, ощущая, как постепенно к нему возвращаются спокойствие и доброе настроение.

Заказав кофе, он все-таки попытался написать. К его сожалению, ничего не получалось. Уже первые слова писались с натугой, не было той сердечности, к которой привыкли его родители. Он понял, что ничего у него не выйдет, пока он не узнает своей дальнейшей судьбы. Испортив несколько листов, он встал.

— Женщинам иногда трудно что-нибудь растолковать сразу, — с ядовитой ухмылкой произнес официант, кивнув в сторону скомканных листов почтовой бумаги, валявшихся в пепельнице.

Слезак в ответ лишь что-то промычал, медленно собрал и сунул в портфель смятую бумагу. Расплатившись, он вышел на Дейвицкую площадь. В его распоряжении оставалось еще три часа.

Было начало ноября. Люди уже надели теплые пальто и куртки. Лица их были неприветливы. Таким же было и небо, с которого моросил надоедливый мелкий холодный дождь.

«Самое время принять горячий душ, а потом в постель, отведав чаю с ромом», — подумал он. И так ему вдруг захотелось этого, что он едва удержался, чтобы не пойти на вокзал и не купить билет до Ческа-Липы, где находится спокойный и уютный отчий дом… Домой он всегда ездил с радостью. За равниной у Нератовице автобус взбирается к виноградникам возле города Мельник, затем за Мельницким замком спускается к месту слияния Лабы и Влтавы… Здесь находится самое красивое место во всей Чехии. Слева, за речными далями, возвышается гора Ржип, которая хорошо видна при ясной погоде. Потом дорога петляет по живописной Кокоржинской долине к Дубе, от которой рукой подать до Липы.

На горизонте появляется Кокоржин, Гоуска, могучий Бездез. Неожиданно перед вами вынырнет треснувшая скала замка Естршеби. Вдали вспыхнут яркие огни Шпичака, Козела, а потом и Ральске. Все эти места поручик хорошо знал с самого детства, а став летчиком, здесь же не раз приземлялся и взлетал.

Он решил, что сразу же, как только узнает решение, каким бы оно ни было, поедет домой.

На вокзал Слезак пришел за час до отхода поезда. Набрав побольше газет в киоске, он устроился в купе. Было холодно; печки только что затопили, но он, увлекшись чтением, перестал обращать внимание на холод.

На второй странице газеты «Руде право» публиковалось сообщение министерства иностранных дел, в котором с двухмесячным опозданием излагалась нота протеста правительства республики по поводу нарушения воздушного пространства ЧССР в конце сентября 1960 года.

Он улыбнулся. В памяти всплыл тот скучный субботний день, когда он, не сказав о недомогании, заступил на боевое дежурство. А потом был старт… Теперь ему казалось, что все это произошло давным-давно.

Поезд тронулся. В купе никого больше не было, так что можно было попытаться подремать. Поручик пристроил в углу купе портфель, сел поудобнее и закрыл глаза. Через какое-то время его разбудил голос проводницы.