Двойной без сахара (СИ) - Горышина Ольга. Страница 28

Лиззи вела машину слишком медленно даже для узкой дороги, зажатой с обеих сторон каменной стеной. Я уткнулась в книгу, пытаясь отыскать в сюжете хоть что- то интересное. Доминирование мужчины в доме выступало основной темой. Ваш отец такой, какой он есть, и не изменится, так что любите его вопреки всему. И дочери любили. Лишь старший сын по какой-то неизвестной пока читателю причине променял родительский дом на Лондон. Возможно, если записать историю мистера Мура, выйдет такая же мура. Великолепный каламбур! Главное, самой не вписаться в эту историю.

Остатки форта возвышались на холме, и даже легкий ветерок мог здесь пронизывать до нитки. Но на него не было даже намека. Во всяком случае так казалось моей коже. Лиззи работала достаточно быстро, каждый двадцать минут давая мне возможность размять тело. Даже солнце выглянуло, пусть и ненадолго. Только спустя два часа я, закутавшись в одеяло, опустошила термос.

— Ты действительно в состоянии продолжать позировать? — спросила Лиззи, возвращая мою руку на отмеченную липкой лентой позицию.

Я кивнула. Солнце создавало мираж тепла, и согретое чаем тело почти не покрылось гусиной кожей. Дискомфорт вызывали лишь шероховатости тысячелетних камней, от которых едва заметная трава не спасала обнаженное бедро, но даже эта боль уходила через пару минут после начала новой сессии. Лишние мысли не посещали голову, и я полной грудью вдыхала свежий воздух с ароматом каких-то цветов.

Привычный неспешный рабочий ритм устраивал меня куда больше валяния на диване и даже собственной живописи. Пальцы не зудели от желания вернуться к портрету. Хотелось, чтобы сессия не кончалась, не возвращала меня обратно в мир, где люди обязаны говорить друг с другом. Природа порой оберегает от опасных разговоров, и когда, согревшись в машине, я предложила продолжить путь к океану, Лиззи согласилась. Однако через минуту, заметив указатель на конюшню, решила намотать лишние пару километров.

Узкая дорожка разделяла поле надвое: по правую руку паслись лошади, по левую — коровы. Бросив машину на обочине, мы попытались отыскать хоть одного человека — напрасно: в воскресенье даже конюхи уехали в церковь. На вагончике, служившим офисом, не было написано даже номера телефона.

Лошади свободно прогуливались в поле — красавицы! Жаль, на таком расстоянии телефоном не сделать приличной фотографии, но я не рискнула поднять щеколду калитки — частную собственность в Ирландии никто не отменял. К тому же, напротив паслись коровы — эти беззаботные тушки родились настоящими моделями, но пока я выбирала приличные ракурсы, меня заприметил бык, даже сразу два. Мужская ревность! Камера! Снимаю! Только на селфи моя улыбка вышла бы немного вымученной, потому что на горизонте возникли новые быки. К забору, за которым я стояла, прижав к груди телефон, они подошли уже впятером — Ильи Муромцы!

— Интересно, они приняли тебя за быка или корову? — Лиззи потянула меня за кофту достаточно настойчиво. — Сомневаюсь, что в этой дыре заборы под напряжением. Идем!

И мы пошли. Благо я заранее сумела запечатлеть бычью армию. Буду ли я рисовать быков? Кто знает, кто знает… Для начала расквитаюсь с поросятами Падди.

Я достала из кармана пакет с ирисками, которые

Лиззи купила для меня на заправке. В них сладость полностью уничтожила обещанный вкус виски. Мягкие, они липли к зубам, и отдирать их приходилось ногтями, что портило романтику предстоящей прогулки, а открывшийся нашему взору пляж поставил на романтике жирный крест.

Тонкую прибрежную полосу прорезали гряды квакающей грязи — зеленый мох подкрасил ее тут и там и напрочь изменил цвет воды на болотный. Небо, почти до линии горизонта покрытое белой ватой облаков, оттеняло вдалеке истинный цвет океана. А вот запах гниющих под ногами водорослей не уносил даже яростный ветер. Зато безжалостно рвал волосы, пробираясь между петлями шерстяных кардиганов. Мы сгорбились и глядели лишь под ноги, стараясь подобраться к откосу с двумя нишами, образованными остатками строения, напоминавшего кирпичной кладкой военные форты. Здесь ветер лишь гудел в ушах, и мы уселись прямо на засыпанный осколками камней песок. Лиззи раскрыла ладонь — по пути она набрала ракушек, каких я прежде не видела — одни с акварельными разводами сирени, другие белые с ржавым бочком, а другие серо-фиолетового насыщенного цвета. Будь у меня завтра урок с детьми, я набрала бы целую корзину. Их даже не надо раскрашивать, прямо лепи на пластилиновые основы.

Лиззи глядела вперед, ища отпечаток вечности на линии горизонта. А я смотрела на обнажившиеся под ногами камни, которые я сначала приняла за подгнившие деревянные балки — вот она, готовая подложка для портрета. И обе не испытывали желания нарушить молчание.

Наши плечи соприкасались, но прошло не менее десяти минут, прежде чем Лиззи обняла меня. Я с радостью опустила голову ей на плечо, ничего не сказав, будто любое слово разбило бы сейчас хрустальные стены единения, которые возвела вокруг нас природа.

— Do you fancy clam chowder with warm soda bread?

Горячее дыхание обожгло ухо, и я подставила губы для краткого поцелуя. Слишком краткого, словно я его украла. Из нашего укрытия просматривалась полоска пляжа с покрытыми сочно-зеленым мхом камнями. Вдалеке показалась фигура человека с собакой. Мы молча следили, как та растет и принимает очертания поджарого старичка в кепке. Еще издали он приподнял ее, приветствуя нас легким поклоном. Собака же даже ухом не повела в нашу сторону, стремительно летя вперед по грязной тропке. Лиззи не убрала с моего плеча руку, и я продолжала обнимать ее за талию.

Женщин редко кто подозревает в запретной близости. Право на легкие поцелуи в губы нам дает даже самое пуританское общество. Возможно потому на улицах Сан- Франциско глаз замирает лишь на целующихся мужчинах, которые будто бы в качестве протеста выставляют свои чувства напоказ. Лиззи на людях не позволяла себе лишних телодвижений, следуя то ли строгой школьной морали, то ли протестантскому воспитанию, то ли внутренней природе. Я была несказанно рада, что появление старика с собакой не отобрало у меня редкую возможность прижаться к мисс Брукнэлл, которую даже в мыслях мне всегда тяжело было назвать любовницей.

— Он возвращается.

Теперь Лиззи убрала руку, поняв, что старик отчего-то направил свои стопы в наше укрытие. Его тихий голос отскочил от стен и ударил нам в уши. Сказал, что мы не похожи на местных, потому он хочет сообщить, что вечером в деревне соберутся местные музыканты. Он будет рад увидеть нас там. Лиззи вежливо улыбнулась и приняла приглашение.

Перед походом в паб, мы зашли в рыбную таверну за супом из моллюсков, в котором я с удивлением обнаружила кусочки лосося. Ирландский шарм придавал ему кусочек темного хлеба, пресного, без вкраплений изюма и специй, но отлично подходящего к золотистому маслу, на которое Лиззи сейчас не смотрела косо. К вечеру мы обе ужасно проголодались.

— Во время студенческого похода это был наш привычный обед, — улыбнулась Лиззи, оплачивая счет, — и через неделю я думала, что никогда больше не возьму этот суп в рот. Это как в Париже на третий день начинаешь проклинать круассаны. А что начинаешь ненавидеть в Петербурге?

Я пожала плечами. Пышки? Но разве ими можно объесться?

— Я очень люблю «пышки», они отдаленно напоминают голландские пончики. Но ты же не ешь сладкое и жирное.

— Потому ты до сих пор не пригласила меня в Россию?

Мы уже шли по улице с магазинчиками, выкрашенными в кричащие цвета.

— Ты хочешь поехать со мной в будущем году?

Никогда прежде Лиззи не заводила разговор про Питер, хотя в отличие от Пола отпускала меня в Россию каждый год.

— В этот раз ты рассказала родителям о нас?

Даже в свете фонарей я увидела внимательный взгляд Лиззи. Разговор перестал походить на треп, за которым коротают время перед концертом.

— Понимаешь…

Слова давались с трудом. Стыдно было признаться, что отец страшный гомофоб, которого трясет даже от упоминания однополой любви в кино. Если б я только заикнулась, что состою в отношениях с женщиной…