Одна беременность на двоих (СИ) - Горышина Ольга. Страница 101

— Ты ничего не путаешь? Она же типа покровительница беременных.

— Так не по своей воле. Она просто родилась первой и помогала матери разродиться Аполлоном. Ну ей и сказали, как хорошо у тебя получилось, вот и будешь повитухой у женщин и даже птиц. А она всех женщин ненавидела и старалась доказать, что она не она, потому и сохраняла девственность, типа никогда не позволит мужчине быть сверху. Хотя у них вся семейка олимпийская такая шизнутая. Афина-то вообще победительница женственности, потому что её женщина изначально не вынашивала, да и у неё самой не было матки, она детей вынашивала в корзинке. Вот этот шизик ей завидовал и говорил Зевсу, что тоже хотел бы, чтобы тот был ему и отцом, и матерью. Он и свою мать Лету ненавидел, потому что она в купе с Герой и другими бабами лишила его отцовской любви, потому как у того не оставалось на сына времени. Но при этом Аполлон очень хотел сына, но не мог и мысли допустить, что его ребёнка будет вынашивать женщина. Он сделал ребёнка, но убить мать не смог — кишка тонка оказалась. Он послал сестрёнку, а Артемиде только в кайф в женщину стрелу пустить, хоть так себя мужиком почувствовать. Когда тело женщины сжигали, Аполлон достал своего сына Асклепия из её живота и отдал на воспитание кентавру Хирону. Вообще он ещё оправдывал свою ненависть к женщинам тем, что он был олицетворением света, а те — тёмных сил земли. Вообще учёные утверждают, что во время беременности и после родов женщина как никогда близка к своему животному состоянию: она готова на всё, чтобы защитить детёныша. Никакие общественные рамки не способны её остановить, а мужчина приходит к принятию отцовства рационально. Ну некоторые по статистике так и не приходят…

После такого упоенного монолога, Аманда слишком быстро замолчала и принялась доедать оставшиеся ломтики яблока.

— Ты зачем мне всё это рассказала? — спросила я, ощущая внизу живота неприятные покалывания.

— Тебе что, не интересно? Греки ещё тысячи лет до нас доказали, что существуют шизики, бисексуалы, геи, феминистки… А мы тут в двадцать первом веке пытаемся доказать, что их нет, это все выдуманные извращения… Ладно, давай рисовать… У них хоть тела красивые были, можно было в себя влюбиться…

— А ты чувствуешь в себе какие-то изменения?

— Я не только чувствую, но и вижу…. — расхохоталась Аманда.

— Я не про то… Я про твоего отца… Может, ты, как Аполлон, защищаешься так от того, что ты не получила в детстве…

— Тогда б я женщин должна была ненавидеть… Или… А может я себя слишком люблю и ищу себе подобную… Ведь взгляни на этого парня, как бы не был он красив, но девка-то лучше… Знаешь, Пракситель первый позволил себе раздеть модель и изобразить Афродиту голой, чтобы люди могли наконец открыто восхищаться женским телом. До того обнажали только мужское и им и восхищались. Даже на могилах мужчин изображали обнажёнными, а женщин только в хитоне да ещё и пеплосе. Ты рисовать будешь?

Я рисовала, только ничего у меня не выходило. Я краем глаза смотрела на Аманду, подмечая все нынешние изъяны её тела, и всё равно она продолжала меня восхищать. Почему же мне нравится её тело? Потому ли, что у меня нет такого, ведь не люблю же я себя, как Аполлон, чтобы искать себе подобных… Или это что-то другое?

Голова была пустой, как и желудок, и я надеялась, что мы быстро доберёмся до дома. Но Аманда вместо машины вдруг направилась к кассе театра, находившегося в том же бывшем здании виллы, и принялась изучать афишу.

— Давай на «Питера Пена» сходим?

— Чего? — я была уверена, что она просматривает джазовые концерты. — Это же для детей.

— Ну и что? Я в детстве очень любила историю про семейку Дарлингов и мечтала о такой собаке… И вообще любой детский спектакль рассчитан и на взрослых, ведь половина зала — родители.

В итоге она купила билеты, и отговаривать её не имело смысла. Лучше бы, конечно, мы сходили в «Цирк дю Солей», но что с беременной взять… Живот вновь скрутило, и я с радостью ощутила под собой пассажирское сиденье. Аманда надела солнцезащитные очки, которые оказались в бардачке, и я была рада, что не вижу её глаз и не понимаю, смотрит ли она на меня. Я в свою очередь тоже надела очки и старалась не смотреть на неё, но и дорогу я не могла изучать, потому что меня начинало мутить от созерцания бегущей асфальтной ленты. Сидя с закрытыми глазами и не привлекая внимания Аманды, я думала о том, зачем она прочла мне подобную лекцию, после которой я задала ей прямой вопрос, но она легко ушла от ответа.

Действительно ли её привлекают лишь женщины и как она объясняет себе эту странность? Вряд ли ещё раз возникнет подобный повод задать этот щекотливый вопрос, не вызывая подозрений. Я бы до дома изводила себя странными мыслями о древнегреческих шизиках, если бы низ живота вновь предательски не скрутило.

— Знаешь, я пойду с тобой к врачу, — сказала я. — Ты права, мне надо провериться…

— Тебе Стив, что ли, написал? — вдруг как-то сухо спросила Аманда, даже не выказав удивления по поводу моего молчания. — Он приедет в конце месяца на собеседование в Гугл.

При упоминании ненавистного имени я почувствовала, как из желудка стали подниматься поглощённые мной в неимоверном количестве сушёные водоросли, и я изо всех сил сжала зубы.

— Нет, — еле выдохнула я. — У меня просто очень болезненные месячные последнее время.

Наверное, Аманда не поверила мне, потому что вдруг со злости нажала на педаль тормоза. Даже покрышки завизжали, и ремень безопасности впился мне в шею, как удавка.

— Чёрт! Чуть не задавила…

Я едва успела заметить серый пушистый хвост белки, перебежавшей дорогу прямо перед нашими колёсами. Хорошо, что позади не оказалось машины, и наш бампер остался цел.

— А у неё ведь могут быть бельчата…

Аманда сказала это так серьёзно, что я даже не нашлась, что ответить… Да и говорить я не могла, мне было слишком плохо.

Глава сорок пятая «Первый день учёбы»

Никогда ещё зимняя аудитория не казалась мне настолько душной и прелой, как в этот первый день нового семестра: словно сорок человек просидело в ней не десять минут, а десять часов подряд. Подобное чувство владело мной лишь в парфюмерных отделах универмагов, где только люди с напрочь отсутствующим обонянием способны подобрать себе духи. Сейчас мне казалось, что надушились все, но если отдел в магазине можно пробежать с заткнутым носом, то в этой смрадной духоте мне надлежало как-то продержаться четыре часа. Живот перекрутило морским узлом, и я не была уверена, что даже лимонный леденец способен вернуть мне способность сглатывать противно-кислую слюну. Он больно бил по зубам, перекатываясь по сухому языку, и звон его, подобный рождественскому колокольчику, думалось мне, не мог укрыться от соседей по столам, которые в этой аудитории были сдвинуты друг с другом прямоугольником, замкнутым на столе преподавателя.

Аманда смотрела на меня с подозрением всё утро, и я тряслась от одной только мысли, что та сумеет распознать симптомы и задаст мне прямой вопрос, но Аманда лишь предложила мне прогулять первую университетскую встречу и отлежаться. В её словах была доля разумности даже с учётом того, что подруга не знала истинную причину моего недомогания, но, согласившись остаться дома, я бы истощила себя до последней ниточки нерва, считая минуты до визита к врачу. Меня не страшила встреча, меня просто грела глупая мысль, что по мановению волшебной палочки доктора тошнота отступит и не будет больше тяжёлым камнем лежать на дне пустого желудка, то и дело подлетая кверху, будто резиновый мячик, чтобы лишить меня последнего глотка воздуха. Я должна была собраться с духом и, надев на лицо подобие фальшивой фестивальной улыбки, добраться до университета, понадеявшись на то, что учёба отвлечёт меня от мыслей о тошноте.

Я крепилась из последних утренних сил, стараясь не броситься в туалет при виде чашки какао с мятным привкусом, рождественские запасы которого не спешили заканчиваться. Ночь, наполненная странными обрывочными снами, содержание которых невозможно вспомнить, но атмосфера безысходности которых портит всякое утро, не придала мне сил. Ноги и руки ныли, словно вместо борьбы с подушкой, я таскала мешки с землёй. Аманда смотрела на меня прищурено, и я была уверена, что касайся её нога пола, то отбивала бы сейчас по кафелю чечётку. Чувствуя на лице испарину, я несла всякую чушь о том, что мне срочно надо к врачу, потому что терпеть такую боль я больше не в состоянии. И отодвигала, отодвигала подальше от себя, чашку с какао. Для пущей убедительности я потом долго гремела шкафчиком в ванной комнате, будто доставала дополнительные средства гигиены, а сама молилась, чтобы не стошнить в машине. Как? Как Аманда сумела выдержать такое состояние больше месяца! Невероятно! Наверное, желание сохранить ребёнка даёт женщине нечеловеческую силу. Только мной владели совсем иные желания — закончить это наконец и проснуться от кошмара, а главное — не встречаться больше со Стивом, даже если тот и получит стажировку в Гугле. Никогда! Никогда я не смогу простить ему тот ужас, в который он меня ввергнул.