Гарь (СИ) - Янева Вета. Страница 30

— Погиб бы ваш вечный урожай, Гран.

— О, и мы бы умерли чуть раньше. Здорово.

— Тебе доставляет удовольствие вот так про это шутить?

— Да. А что мне ещё остаётся?

— Тогда ладно.

Кабачок запрыгнул на стол, обнюхал гостя, убедился, что он не съедобный и улёгся у него на животе, тихо мурча.

— Теперь ты в ловушке, — улыбнулся Анжей.

Баш пошарил рукой там, где, по его идее, должна стоять бутылка. Анжей протянул ему вино.

— Что… — его вопрос на секунду тяжелым грузом повис в воздухе. — Что ты хочешь делать дальше?

— Пить, — хрипло пробормотал Гран, выполняя план.

— А потом? Ты останешься?

— Не знаю.

На кормушку за окном сели несколько синичек. Деловито осмотрели угощение, потом начали обедать. Кабачок тут же навострил уши, утробно заворчал и принял боевую стойку. Зрачки его сузились, хвост ходил туда-сюда.

— Сними его, — попросил Гран. — Его удар о стекло ни он, ни я не выдержим.

Анжей перехватил возмущенного кота за пузо, опустил вниз. Кабачок злобно глянул на хозяина, а затем со всех лап бросился на улицу. Лёгкое головокружение настигло Анжея, когда он наклонялся — пришлось опереться на стойку.

— Может, ты хочешь ещё чаю или кофе?

— У тебя есть ещё вино?

— Неужели ты уже выпил то?

Гран демонстративно перевернул пустую бутыль вверх дном. Анжей начал подозревать, что то, что баш не поднимается со стола, это не блажь, а необходимость. И всё равно колебался, но всего минуту, пока в его руках не очутились две бутылки мандариновой настойки.

— Если ты не сядешь — захлебнешься, — сказал он.

— Не переживай, это меня точно не убьет.

Лёгкая тошнота подступила к горлу Анжея. Чтобы не терять хрупкую нить диалога, продолжил спрашивать:

— Что было у тебя за почти-декаду?

— Дни сменялись днями, ночи сменялись ночами, а сезоны вообще не менялись. Твоя “декада” для меня — всего лишь миг. Это ты так любишь лелеять время, для меня оно не важно, мой милый мальчик.

— А мне — важно, — разозлился Анжей. — Потому что всё это время я ждал, пока ты вернёшься!

Гран повернул к нему удивленное лицо. Затем перевернулся на бок и, подложив руку под голову так, словно собирался тут и уснуть, спросил самым непосредственным тоном:

— Зачем же ты ждал, если знал, что я не вернусь?

— Потому что ты не сказал, что не сделаешь этого!

— Что?..

Анжей вскочил. Влияние настойки усугубило ту искру, что тлела в нём годами, но всё же он не позволял себе разбушеваться, хотя и стал под цвет своих волос: алым внутри, и снаружи.

— Неважно, Гран! Ты прав, неважно! Тебе хорошо жить, наплевав на других, хорошо поиграть и выбросить, а представь, как это было для меня? Ты можешь хотя бы попробовать? Можешь вообразить, каково это, когда дают крупицы надежды, а ты всё ждёшь и ждёшь, ждёшь и ждёшь, как собака на привязи и понимаешь, что это глупо, нелепо, а всё равно ждёшь! И вот теперь… дождался. Спустя столько зим дождался и…

Не договорил. С последней фразой огонь погас, словно его окатили водой из ведра, а шипение и пар обратились стыдом. Анжей устыдился своего ребяческого поведения — вздумал высказывать детские обиды на того, у кого только что сгорел дом и погиб народ.

А “тот” сел с видимым усилием и замер, опустив голову. Волосы падали ему на лицо. Анжей сделал глубокий вдох, восстанавливая себя.

— Прости. Мне не стоит пить. Ты можешь жить тут. Я буду рад. Анна вряд ли будет счастлива, но всё равно уедет весной.

— Все вы верите в сказки, — невпопад ответил Гран. — И всегда мы вас разочаровываем.

С удивительной повторностью король скрылся на печке прежде, чем Анжей успел уточнить смысл предложения. Оставалось только думать и собирать пустые бутылки.

Глава седьмая. Дровосек. Анна

Тёплый кофейный пар вихрями вырывался из фляги. Овечка сидела на пристани, наблюдая за бушующим морем, слушая его сонное зимнее бормотание, впитывая его в себя: волны, мерный рокот, глубокую синеву, кудрявую молочную пенуи абсолютную, всеобъемлющую свободу. Солёный ветер заставлял щуриться, но улыбки с лица он сдуть не мог, поэтому так она и сидела, улыбаясь против ветра.

На волнах, почти у самого горизонта, покачивалась уплывающая “Чайка”. Жем, весь укутанный в шремы (штуки три, не меньше!), одинокой фигуркой махал ей с палубы.

Подняв ладонь высоко-высоко, Чёрная Овечка помахала ему в ответ, не зная, видит он или нет. Затем запустила руку под свитер и сжала амулет.

Удача сработала! Не даром она потратила пару монет в Чайгре, чтобы купить у местной ведьмы эту волшебную побрякушку.

Конечно, сработало ещё немало факторов: и её харизма, и нужда Шема в древесине, и скорость Бузины, и нехватка леса за проливом, и зимние холода, и величина владений Анжея, но возможно (возможно!) все эти нити так красиво и удачно переплелись, только благодаря амулету.

Чёрная Овечка заплела косичку в той пряди, которая всё время била в глаза по прихоти ветра. Затем встала, отряхнула штаны от мелкого песка и поднялась к столбикам, где её смирно ждала олениха. Пристань была почти пуста — море грозило непогодой и выйти в плаванье готов был только самоотверженный капитан Шем.

Овечка собралась домой, она страшно утомилась мотаться из деревни в деревню, клянча работу. Сейчас же ей не терпелось поделиться с братом хорошей новостью.

Напоследок она посмотрела на скалы, надеясь увидеть там стройную фигуру похителя колокольчиков, но Орсин не хотел показываться, а может вообще ушёл куда-нибудь. Пожав плечами, Овечка направила Бузину в сторону дома.

Лёгкой рысцой, пересекая улочки деревни, думала о том, как хорошо, что всё наладилось. Конечно, придётся ещё много поработать: договориться с этими бандитами, помочь Анжу всё распланировать, самой не бросать идею быть почтальоном, но всё же это мелочи — у них будут деньги, у них будет дом! И она сможет ухать весной с чистой совестью.

Из-за покосившегося зелёного забора высунулся длинный нос баб Заны — всеобщей бабушки деревни, для который всякий моложе шести декад был внуком или внучкой, а, следовательно, должен был быть накормлен, напоен и согрет. Именно она дала когда-то ей кличку “Чёрная Овечка”, наблюдая, какие бесчинства творит девочка, выдвигая себя на роль лидера белокурых и голубоглазых, а, главное, когда-то послушных детей.

— Горит Маяк, Чёрная Овечка, возьмешь яблоки? — прошелестела она, ласково улыбаясь и протягивая кулёк.

— Конечно, ба.

Овечка приняла подарок.

— Спасибо огромное.

— И брату своему оставь, пусть кушает и растёт!

— Да куда уж ему расти, скоро под два метра будет!

— Разве? Ну и ну. Совсем запамятовала, я его до сих пор вот таким помню!

Она показала рукой примерный рост Анжея декады две назад. Овечка рассмеялась, пообещала привести как-нибудь его и показать прогресс взросления и, пришпорив Бузину, поехала дальше. Оказавшись на достаточном расстоянии от бабы Заны, скормила одно яблоко оленихе. Настроение у Овечки было замечательное: песенка насвистывалась сама собой, неудачно подстраиваясь под тон птиц, падал лёгкий снежок, не тающий на шерсти Бузины и оседающий на варежках. Дорога петляла через знакомый лес и волей-неволей воспоминание о Жатве настигло, когда Овечка доехала до того самого валежника. Именно под ним сидел Гран целую вечность назад.

Овечка нахмурилась. Ну да, точно. Анжей мог сколько угодно говорить о том, что его друг, король башей, хороший и замечательный, и ничего плохого не хотел, но впечатления об их первой встрече это скрасить не могло. Она не могла ему поверить, да и не очень-то хотела. При всей любви к брату, он — именно тот человек, который прожил довольно долго среди волшебных существ, и который довольно плохо ориентировался в реальности. Даже до своего пребывания на острове Цветов он был чудным, а уж после… Сколько раз Овечка пыталась показать ему красоту их настоящего мира — жизнь на Калахуте — но нет, Анжей упирался в свои жестокие сказки, страдал от одиночества и всё ждал чего-то.