Откровения секретного агента - Ивин Евгений Андреянович. Страница 23

— Можно, я помогу тебе осилить эти две бутылки, — слегка улыбнулась она, и мне от этой улыбки стало легче и даже радостнее.

— Поехали, Зинуля! Гулять так гулять! — воскликнул я искренне.

— Не настраивай себя на похороны. Скажу честно, ты был великолепен. Ты прирожденный тележурналист. Если тебя не выгонят, надо просить Тимуша сделать из тебя репортера.

Мы выпили коньяка, закусили тем, что у меня сохранилось в холодильнике, или, говоря языком Ильфа и Петрова, «чем Бог послал». А он послал нам в тот день яблоки и виноград, пастрому и молдавскую брынзу. Зинаида посмотрела внимательно на меня и сказала:

— Тревожные у тебя глаза. Чувствуешь неприятности? Я боюсь, что идиотская формула «инициатива наказуема» себя оправдает. Ты понимаешь, в чем дело? Мы, как выражается наш партийный босс, «работники идеологического фронта». А это значит, вся наша макулатура не стоит выеденного яйца, даже гениальная, до тех пор, пока на ней цензор не поставит штамп: «Мин нет!» А до этого даже фраза «Здравствуйте, дорогие телезрители!» — не может быть произнесена в эфир. Твой поступок будут расценивать не с позиций, что ты спас репортаж, а с позиций, что совершил аполитичный поступок. Знаешь милицейскую формулировку: «А если каждый захочет ходить по газону!»

Я налил в рюмки коньяк, и мы молча, без всяких пожеланий выпили. Да и что можно пожелать висельнику? Чтобы веревка шею не терла? Или тому, кто собрался топиться, чтобы ноги не промочил? Я проглотил несколько ягод винограда и заметил, что Зина чему-то улыбается. Спрашивать не хотелось, захочет — сама скажет.

— А чего это сегодня к тебе никто не поехал? Если бы я тебя не встретила, в одиночестве напился бы.

— Я теперь больной, у меня целлюлютос.

— Это женская болезнь послеродовая. Конечно, нас здорово запугали. Ребятам, может, придется тебя из партии исключать, на собрании пакостными словами обзывать. Поэтому они сегодня очень бдительные, восторг-то уже прошел.

— Панасьян предложил версию, что две работницы заболели и пришлось весь текст ломать на ходу, чтобы не сорвать передачу. Какая-то чушь!

— Я не верю этому хитрому армяшке.

— Ты шовинистка. Он из добрых побуждений.

— Да никаких не добрых, он о своей шкуре печется, он же за пультом сидел. Скажут, куда смотрел и так далее.

— Не буду я ничего крутить, спихивать, скажу все как было — поставил не туда запятую.

— Какую еще запятую? — не поняла Зинаида.

— Один крупный деятель с докладом выступал и говорил: «Дорогие друзья американские ястребы…». Все обалдели, цензура не могла такое пропустить. А он снова: «Дорогие друзья американские ястребы…». Помощник подскочил к трибуне, поставил восклицательный знак, и все стало на место: «Дорогие друзья! Американские ястребы развязали кровавую бойню во Вьетнаме…».

— Ну понятно: «Казнить нельзя помиловать». Где хочешь, там запятую и ставь. Какое-то гадство! — возмутилась Зина. — В послушные струны превратили нас: кто дернет за струну, тому и бринкнем. Проституткина профессия. Стриптиз по заказу.

Снова выпили коньяку, Зина закурила, я тоже взял сигарету.

— Ты диссидентские речи произносишь, — сказал я пьяно. — Поймают, вылетишь за мной из телевидения. Без работы намаешься! А вообще, ты, Зинка, стоящий парень! Я бы с тобой в разведку пошел и не оглядывался бы, раз ты за спиной. Но я прошу тебя — больше со мной не общайся. Видишь, ни одна падла не пришла! Один тещу к зубному ведет, другой собаку должен выгуливать, третий в гости должен идти, а четвертый просто обосрался!

— Заткнись! Я дружбу на конъюнктуру не меняю.

Мы прикончили коньяк, выпили немного вина, еще потрепались на антисоветские темы, показывая тем самым себе, какие мы принципиальные и независимые и можем говорить, что пожелаем, даже не в кухне.

Раздался телефонный звонок, я пошел в коридор, звонил Аркадий. Он скупо похвалил мой дебют и добавил:

— Ты изрядно наследил, Иван теперь знает, где тебя поймать. Жди пакости!

Мне было море по колено, я длинно и витиевато, откуда только взялось, выругался по адресу моего бывшего шефа. Аркадий засмеялся и, не прощаясь, повесил трубку.

Зина уже спала на диване, я снял ее шикарные туфли и аккуратно поставил на стол. Мне почему-то показалось, что таким туфлям «карьера девушки», из самой Англии, место только на столе. Укрыл ее пледом, а сам улегся на кровать.

Утром я не спешил тащить крест на Голгофу: что в девять, что в одиннадцать меня выпрут с работы — результат одинаков. Мы позавтракали, а точнее, выпили по большой чашке крепкого кофе, и тут под окнами раздался звук сирены. Это была машина Тимуша.

Директор был один в кабинете, и мне показалось, что настроен он благодушно. Андрей Иванович протянул мне лист бумаги с машинописным текстом. Сердце стало медленнее биться, хотя именно этого я уже ожидал.

Сразу бросилось в глаза: «Приказ». Я, не читая, повертел его в руках и сказал замогильным голосом:

— Конечно, работу мне искать вы не будете. Не тот случай.

Тимуш похлопал глазами, потом до него дошел смысл сказанного мной, он улыбнулся и задиристо воскликнул:

— Отчего же! Я уже нашел тебе место! Читай приказ!

В приказе была благодарность и премия, и назначение на другую должность.

— САМ, — указал Андрей Иванович пальцем в потолок, — смотрел твой репортаж. Помощник звонил, сказал, что Первый секретарь ЦК одобрил такую работу телевидения: раскрепощенно, правдиво. «Если бы не было звонка, приказ был бы, наверно, другой», — подумал я, проявляя свинскую неблагодарность к директору.

Трудно было сразу перестроиться, я уже был готов к репрессиям, и в этом никаких сомнений не оставалось, и вдруг…

В приемной сидели секретарша Марина, диктор Лариса и верный друг Зинуля. Они весело улыбались и стали шумно поздравлять с повышением.

— Я как услышала мужской голос вместо Ани, подумала: ну, все, Панасьян хомутнул в эфир, — с непонятным восторгом воскликнула Лариса. — С тебя причитается! — Она с хитринкой в зеленых глазах внимательно посмотрела на меня.

«Ты мне нравишься!» — потеплел я душой оттого, что девочки так искренне обрадовались моему воскрешению.

— Никаких проблем, Лариса. Клуб у меня всегда открыт. Кто хочет, тот посещает. Так что будем рады, — понес я какую-то несуразицу. Вот уж действительно мужики ведут себя глупо перед девушкой, которая им понравилась.

В тот же день мы случайно оказались вместе в нашей столовой, и я сел за стол к Ларисе. Мы болтали о всяких пустяках. Я бы потом и не вспомнил, о чем мы говорили. Я из кожи вон лез, изображая из себя остроумного эрудита. Она смеялась моим шуткам, половина из которых уже были с бородой. Обед затянулся, и Лариса вдруг вспомнила, что у нее эфир, а она не просмотрела информацию. Я остался один и с блуждающей улыбкой глядел на стол. Неожиданно на плечо легла тяжелая рука. Ваня Голомуз стоял за моей спиной и без улыбки встретил мой вопросительный взгляд.

— Ты долго собираешься работать на телевидении? — спросил он без всяких шуток. Я с недоумением расширил глаза.

— Не понял!

— Если долго, то обедай в другой компании, не то Тимуш тебе подыщет место. Усек?

Как тут не усечь? Надо быть идиотом! Очевидно, Тимуш и Лариса так умело скрывали свои отношения, что я ничего не замечал. Да и неудивительно, по характеру работы я был далек от нее и от директора тоже. Хорошо, что Ваня предупредил, а то я уже возомнил о себе…

Дальше пошла рутинная работа. В две недели раз мы выезжали на какое-нибудь предприятие, и там я по отработанной схеме проводил репортаж, получив относительную свободу в использовании текста. А с рабочими на предприятии я так научился обращаться, так ставил им вопросы, что они при ответах не пользовались написанным текстом. Получалось все очень естественно.

Однажды секретарь Тимуша подала мне несколько страниц, напечатанных на машинке. Это был мой первый репортаж. Я вопросительно взглянул на Марину, и она пояснила:

— В тот вечер, когда ты вел с фабрики репортаж, Андрей Иванович записал на магнитофон, потом до двенадцати ночи я перепечатывала его на машинке. Он ждал, пока я закончу, потом на первом экземпляре поставил визу: «Разрешено к эфиру». Второй остался у меня. Ты знаешь, что это?