Нелюбимый (ЛП) - Регнери Кэти. Страница 32

Его глаза, такие интригующие, впиваются в мои, и я чувствую, как серьёзность его обещания будто физически встречается с моим телом, как что-то реальное, как что-то… физическое. Это заставляет меня настолько осознать его, что я возвращаюсь к своей прежней мысли о том, что не хочу его сексуально. Думаю, возможно, я хочу.

— Всё в порядке, — говорю я, слегка запыхаясь.

— Не в порядке, — настаивает он. — Ты мой пациент, мой… мой гость. Я должен был быть здесь ради тебя.

Я делаю глубокий вдох и чувствую, как некоторые мои швы немного натягиваются.

— Серьёзно? Ты сделал мне одолжение. Перестань себя корить.

Он смотрит на свои босые ноги, брови нахмурены, губы прямые и тонкие.

— Кэссиди, — резко говорю я. Он смотрит на меня. — Ты спас меня. Снова. Спасибо.

Он сглатывает, пристально глядя на меня, прежде чем кивнуть.

— Я исправлюсь, Бринн. Я обещаю.

Я собираюсь сказать, что он уже отлично справляется, но я чувствую, что мы просто продолжим ходить кругами, поэтому я этого не делаю. Говоря о кругах, как бы мне ни нравилось быть вне постели, сейчас я начинаю чувствовать лёгкое головокружение.

— Думаю, мне лучше вернуться в постель.

— Тебе нужна помощь?

— Нет, — говорю я, возвращаясь по коридору в спальню. — Я в порядке.

— Хочешь половинку перкоцета?

Я качаю головой, виня в частичных провалах моей памяти, сильное болеутоляющее.

— Я думаю, что с этого момента буду терпеть, хорошо? Мне не нравится быть не в себе.

— Бринн, — зовёт он меня, как раз когда я собираюсь свернуть за угол.

Я останавливаюсь, чтобы посмотреть ему в лицо. Он всё ещё стоит напротив открытой двери ванной.

— Ты задала мне вопрос.

Он делает несколько шагов ко мне, его босые ноги бесшумно ступают по ковру. Я стараюсь не рассматривать его, но от того, как низко на бёдрах сидят его джинсы, меня практически бросает в дрожь. Он высокий, худощавый и мускулистый, прекрасный в своей неряшливой манере, и я не знаю, является ли это какой-то грёбаной влюблённостью в стиле Флоренс Найтингейл, потому что он заботится обо мне или это нечто большее, но моё сердце замирает, а живот наполняется бабочками (Прим. Эффект Флоренс Найтингейл. В честь Ф. Найтингейл назван психологический синдром или эффект (англ. Florence Nightingale effect), проявляющийся, когда врач или медсестра, ухаживающие за больным, начинают испытывать к нему чувства, которые могут перерасти в любовь).

— В определённый момент, вчера ночью, я назвал тебя ангелом, — тихо говорит он, как будто признаётся мне в чём-то. — Я не знаю почему. Я был… я собирался сделать тебе укол лидокаина, и я знал, что это будет больно. Я назвал тебя ангелом как раз перед тем, как уколоть тебя.

У меня нет воспоминаний об этом, но это кажется верным и звучит правдиво.

— Ничего не имею против того, называешь ли ты меня ангелом, — тихо говорю я.

Он задумчиво улыбается мне, и я чувствую, как всё моё тело согревается в ответ на эту маленькую улыбку.

— Это то, что ты сказала вчера ночью, — говорит он беспечно.

— Я так сказала?

Он кивает.

— И, чтобы ты знала, я был в твоей постели, потому что ты… ты попросила меня обнять тебя.

Я также не помню, чтобы просила его об этом, но знаю, что это правда. Не только потому, что верю, что Кэссиди говорит мне правду, но и потому, что есть что-то настолько естественное, настолько приятное, настолько потенциально захватывающее в том, чтобы спать рядом с ним, что я жажду этого даже сейчас, после целой ночи, проведённой вместе.

— Спасибо, — шепчу я.

Когда он медленно кивает мне, его глаза — травянисто-зелёного и тёмно-синего цвета.

Я возвращаюсь в свою комнату и забираюсь в постель, оставляя занавеску открытой и желая, чтобы он был рядом со мной, когда закрываю глаза и снова засыпаю.

Глава 18

Кэссиди

Сделав Бринн тосты с маслом, сахаром и корицей, я провожу утро на улице, доя Энни и убирая её стойло, собирая яйца у девочек и овощи из теплицы. Я распыляю органический пестицид на комнатные растения и меняю лоток в компостном туалете, выбрасывая то, что было обработано, примерно в четверти мили от дома, в кучу удобрений. Я решаю оставить рубку дров, замену и обработку фильтра цистерны, а также чистку солнечных батарей на вторую половину дня.

Около полудня я возвращаюсь в дом, чтобы приготовить обед и проверить Бринн.

Занавеска в её комнату открыта, что, должно быть, её рук дело, поскольку я старательно оставил её закрытой, и я заглядываю внутрь, чтобы обнаружить, что она сидит и читает «Затем пришёл ты» Лизы Клейпас.

Как и большинство других книг в доме, я прочитал её, по меньшей мере, дюжину раз, и хотя предпочитаю научную фантастику и фэнтези, романам, это одна из лучших историй в маминой старой коллекции любовных романов, именно поэтому я предложил её Бринн.

Ну, и потому что в книге есть цитата, которую я должен помнить, пока Бринн пребывает здесь: «Рано или поздно, каждый был вынужден полюбить того, кого никогда не смог бы иметь».

Хорошее напоминание… тем более тогда, когда мои мысли всё чаще — чёрт возьми, постоянно — обращены к Бринн. А мои чувства к ней? Они растут в геометрической прогрессии. После того как прошлой ночью меня напугала ее лихорадка, я знаю, что потерять её будет больно. Когда она вернётся в мир, я буду оплакивать потерю моего ангела.

И знаете что?

Так тому и быть.

За утро я, более или менее, смирился с этой судьбой. У меня будет целая жизнь, чтобы забыть её, когда она уйдёт. Я намерен наслаждаться ею — её компанией, её улыбками, её редкими смешками, её тёплым телом, спящим рядом со мной, — пока она здесь.

Хотя, если честно, мои тёплые и счастливые чувства к Бринн скомпрометированы другим, более тёмным чувством, которого я не знал долгое, долгое время: ревность.

И один вопрос неустанно крутился в моей голове со вчерашнего дня:

Кто.

Такой.

Джем?

— Привет.

— Ээ… ох! — я заикаюсь. — Привет.

— Как давно ты здесь?

— Только минутку. Пришёл проведать тебя.

Она поднимает книгу, затем улыбается мне.

— Мне нравится эта.

— Мне тоже.

— Подожди. Что?

Она так широко улыбается, что мне интересно, не причиняет ли это боль её заживающей губе.

— Ты читал это?

Я пожимаю плечами.

— Когда ты живёшь здесь, ты читаешь всё, что можешь. Пять, шесть, семь, двадцать раз.

— Ага, — говорит она, всё ещё улыбаясь. — Она хороша. Он хочет жениться на ней.

Я скрещиваю руки на груди.

— Должна ли она выйти за него замуж.

— Пока не знаю.

Она снова смотрит на книгу.

— Я имею в виду, я знаю, что она выйдет, потому что они главные герои, но… я понятия не имею. Я ещё не уверена, что они будут хороши друг для друга. Она дикая и сумасшедшая. Он…

— Что?

— Будет ли он счастлив с дикой женщиной? Или ему нужна какая-нибудь чопорная светская девица?

— Полагаю, тебе просто нужно увидеть, что произойдёт.

— Полагаю, что так.

Мне так любопытно узнать о Джеме, что я использую этот момент, свободно говорю о вымышленных отношениях, чтобы попытаться выяснить, кто он такой.

— Ты когда-нибудь была замужем?

— Нет, — тихо говорит она, и её улыбка быстро исчезает.

Часть меня чувствует, что я должен извиниться за нарушение границ её личной жизни и улизнуть, но моя ревность, горячая и низкая, затаившаяся глубоко в животе, закипает, отказываясь отступать. Я хочу знать. Мне нужно знать, кто он и есть ли у него права на неё.

— Кто такой Джем?

Её глаза расширяются, и она делает слабый, прерывистый вдох.

— Ч-что?

— Ты упоминала его имя вчера, когда ты была… не в себе.

Она рассеянно кивает, всё ещё глядя на меня грустными удивлёнными глазами.

— Ох. Верно.

Мои руки всё ещё скрещены на груди, и хотя я не получаю удовольствия от её страданий, это побочный ущерб от удовлетворения моего любопытства и, следовательно, ревности. Негативные эмоции, такие как зависть, гнев и алчность, пугают меня, потому что я уверен, что семь смертных грехов ещё более смертоносны для кого-то вроде меня, в чьих жилах кровь убийцы. Частично быть Кэссиди Портером означает справляться с такими чувствами прямо и быстро, чтобы они не стали вратами для девиантного поведения. Я не позволю им гноиться. Я не позволю им увести меня в темноту, если это в моих силах.