Горькие травы (СИ) - Козинаки Кира. Страница 10

— Ну! — с театральной гордостью он указывает на себя руками. — Племяха подарила. Я не стал снимать, прям чувствовал, что ты заценишь.

— Идеально уродливый! — веселюсь я.

— Ты тоже, смотрю, принарядилась.

Я опускаю взгляд и захожусь в новом приступе смеха.

Моя традиционная зимняя пижама была со мной так давно, что я уже перестала обращать внимание, что с ней что-то не так. Кигуруми, объёмный комбинезон с капюшоном и молнией от подбородка до самого низа. Произведение искусства наркоманской китайской промышленности: невозможно понять, кто это — мышь, енот или сурикат. Но пижама настолько нежная, плюшевая и удобная, что расстаться с ней не было сил. Единственный минус — это ночные походы в туалет: разобраться с молнией спросонья было моим личным воплощением ада.

— А там у тебя что? — Пётр кивает в сторону открытой двери в ванную, через которую отлично просматриваются последствия недавнего светопреставления.

— Машинка наконец-то сломалась окончательно.

Он деловито отодвигает меня и, сверкнув пятками в ярких полосатых носках, идёт в самый эпицентр побоища, чтобы осмотреть моего противника.

— Не включается?

— Неа.

— Отвёртка есть?

Киваю, иду на кухню, где хранится мой ящик с инструментами, заодно кладу еловые ветки на стол привыкать к комнатной температуре после мороза и быстро возвращаюсь. А потом ненадолго выпадаю из реальности, потому что термины «шток», «крыльчатка» и «насос» меня совершенно не интересуют, зато очень приятно наблюдать, как двигаются его длинные пальцы с острыми костяшками, как падает на лоб непослушная прядь волос, как напрягаются широкие плечи, как он хмурится, как задумчиво чешет щетину, как…

— …что сейчас, — он смотрит на часы, а я моргаю и наконец-то возвращаюсь в действительность, — я вряд ли смогу его где-то купить. Ты проживёшь без стирки эту ночь?

Не представляю, о чём он говорит, но если все мастера по ремонту выглядели бы вот так, я бы точно каждый день у себя что-нибудь ломала.

— Двенадцать двадцать пять, — докладываю я.

— Отлично. И это?..

— Код от моего домофона.

Да, знаю: мы буквально едва познакомились, а я уже даю ему ключи от своей неприступной башни. Как глупо, учитывая, что ещё недавно я хотела, чтобы он просто ушёл. Или не хотела. Или… не знаю, но сейчас он стоит так близко, что единственное, чего хочется, — это прикоснуться к нему, а не решать сложные логические задачи. Вот он улыбается уголком губ, и этого достаточно, чтобы среди тёмной щетины я могла увидеть ямочку.

— Данные сохранены, — говорит мягко. — Есть хочешь?

— Умираю от голода, — признаюсь я, и живот согласно урчит.

— Так и думал. Пойдём.

Берёт меня за руку и ведёт на кухню, по пути подхватывая пакеты. Сам включает подсветку на вытяжке, а я усаживаюсь на стул, поджав под себя ногу, и наблюдаю, как он раскладывает на столе мандарины и конфеты.

— Ну? Зачем пришёл? — спрашиваю.

— Во-первых, — отвечает, ставя передо мной пластиковый контейнер, — покормить тебя. Не знаю, что ты любишь, поэтому тут всего понемногу.

Внутри пища богов: ломтики огурцов и сладкого перца, горсть помидорок черри, пара золотистых печёных картофелин, рулетики с красной рыбой, россыпь оливок, тарталетки с икрой и несколько кусочков сыра и копчёной индейки.

— Кто готовил?

— Сестра.

— И как сестра отреагировала на то, что ты ушёл из дома с судочком?

— Была б её воля, ушёл бы с тремя. У них еды на маленькую израильскую армию, ты сама вчера всё очень живо описала.

Я отправляю в рот оливку — маринованную по-настоящему, а не кислятину из магазинной консервной банки — и жестом приглашаю присоединиться.

— Не, ты ешь, я сыт.

По-хозяйски распахивает холодильник, хмыкает, рассматривая его сверкающую пустоту, а потом начинает сгружать туда еду из пакета: яйца, йогурты, творожные сырки, хлеб, овощи, зелень, какие-то экзотические фрукты. Я молча слежу за этим действом, но на упаковках с сыром и мясной нарезкой не выдерживаю и говорю:

— Ты знаешь, я вегетарианка.

Пётр замирает, растерянно переводя взгляд с меня на холодильник, потом на контейнер передо мной, потом опять на меня, и я подмигиваю.

— Шучу.

И ехидно улыбаюсь.

А вот нечего было кривить морду, когда ел мой ананас с перцем! Один — один!

Он понятливо качает головой, соглашаясь, по всей видимости, что наш счёт сравнялся, и убирает оставшиеся продукты в холодильник.

— Но это всё лишнее, правда, — говорю, выуживая из контейнера ломтик сыра. — Если только ты не планируешь остаться у меня жить.

Пётр улыбается как-то слишком загадочно и достаёт из пакета две бутылки вина — красное и белое. Смотрит на меня вопросительно, а я тыкаю пальцем в красное, подсказываю, где взять штопор, и хрущу сладким перцем, пока он вытаскивает пробку. Берёт из шкафа кружки, те же самые, что и вчера — глиняную и покрытую голубой глазурью, — и разливает вино.

— А во-вторых? — спрашиваю, когда мы глухо чокаемся и делаем по глотку.

— Во-вторых, пролить свет на твоё царство тьмы.

И с этими словами он вынимает из пакета лампочку, встаёт посреди кухни, задирает руки и начинает вкручивать её в люстру. Вот так просто: без табуретки и нытья «нужно не забыть сходить в магазин, выбрать, купить, сделать», которым я занималась уже пару месяцев. Сколько времени он провёл на кухне за вчерашнюю ночь? Минуты две в общей сложности? И успел заметить и перегоревшую лампочку, и даже цоколь рассмотреть? Электрик-интеллектуал, блин! А контрольным выстрелом — задравшийся свитер, открывший моему взору вид на выраженные косые мышцы живота и чёрную дорожку волос от пупка. Божечки.

— Вот это точно было необязательно, — с трудом выдавливаю из себя, когда Пётр щёлкает выключателем, чтобы проверить, всё ли работает, но снова погружает кухню в интимный полумрак.

— Я знаю.

— Это не так сложно, как стиральная машинка, я бы точно справилась сама.

— Я знаю.

— Я пытаюсь сказать тебе спасибо.

— Я знаю, — усмехается. — Жуй давай.

Да как тут жевать, когда пришёл, увидел, починил, но я всё-таки закидываю в рот помидорку.

— В-третьих, — продолжает он, — взять номер твоего телефона.

Быстро дожёвываю, пряча довольную улыбку, называю цифры, и он тут же вбивает их в мобильник. Слышу, как из недр квартиры доносится звук входящего сообщения на моём телефоне.

— Что отправил? — спрашиваю.

— Смайлик.

— Дай угадаю! Поцелуйчик? Сердечко? Баклажааан?

Пётр тихо смеётся, берёт свою кружку и опирается поясницей о столешницу кухонного гарнитура у противоположной от меня стены.

— Потом посмотришь.

Такой большой, ладный, расслабленный, что я тут же съедаю его глазами, не подавившись, но на деле лишь пожимаю плечами и основательно принимаюсь за огурцы — слишком хрустящие и сладкие для середины зимы, даже мёд не нужен, хотя у меня и припасена в шкафу баночка с пасеки Сонькиных родителей.

— А зачем тебе мой номер телефона?

— Сколько вопросов. Ну, мы же толком не обсудили творчество американских писателей двадцатого века, хотя собирались. А там, может, и до Викторианской эпохи доберёмся.

— Э, нет, не люблю Диккенса и всех этих Бронте, — мотаю головой. — Зато обожаю Оскара Уайльда! Столько красоты и поэтики! Даже чтение протоколов его судебных заседаний [4] — отдельный вид удовольствия, смесь восторга и боли.

— Ты читала протоколы его судебных заседаний? — с явным удивлением спрашивает Пётр. — Серьёзно?

— Ну да. Нашла в архивах на сайте какой-то американской юридической школы, обложилась словарями и целый день наслаждалась, будто это ещё одна пьеса Уайльда. Столько остроумия, мелких и колких замечаний, кокетства с публикой. Ну и отчаяния ещё, конечно. Осталась под большим впечатлением. Но это неважно, лучше скажи, что там в-четвёртых?

— Какая ты нетерпеливая, — улыбается он.

— Мне нравится эта игра. Сколько всего пунктов?