Могусюмка и Гурьяныч - Задорнов Николай Павлович. Страница 38

— Я не говорил ничего прямо... Там, на севере, горы и леса, и деревни малолюдны, живут охотники. А здесь огромные села и множество людей, все они земледельцы. Земледельцы — главная сила в войске. Потом я пойду за Урал.

— Но в горах и в лесах люди смелей, там легче хранить тайны.

— В лесах люди просты и невежественны. Они даже не знают, что есть тайна. Я объяснял им по корану, а они говорят, что впервые слышат. А потом я перейду за хребет в Уфу, — сказал Рахим. — Мне надо побывать в духовном управлении...

В эту ночь Рахим много говорил о будущем. Разговаривать о будущем стало его профессией.

Оба оживились, заговорив про гаремы Султан не прочь был поговорить на эту тему: чем старше и богаче становился, тем больше любил женщин.

Заговорили о золоте, об уральских драгоценных камнях. Опять вспомнили Могусюма.

— Могусюм мечтает спасти леса, — сказал Рахим.

— Мы виним заводских инженеров, что жгут леса. А ведь нынче хотят делить леса на участки и охранять! Что лес жалеть? Он растет все время. Могусюмка, видно, молодой еще, глупостей наслышался от своего отца, что лес жалеть надо. У него отец был не совсем в своем уме: всех жалел. Еще только деревья осталось нам с тобой жалеть. Жалеть надо веру, а не леса, и сохранять ее чистоту.

Беседовали долго, говорили о том, как действовать дальше, и разошлись поздно.

«Слава Рахиму! — думал Султан. — Он умело выполнил все поручения. Он прав, торопить Могусюмку не надо». Никакой благодарности Темирбулатов выказывать Рахиму не собирался Это не в его правилах, уж по одному тому, что получившие благодарность обычно рассчитывают получить выгоды. С Рахима и так довольно. Султан полагал, что его надо будет припугнуть хорошенько, чтобы на многое не рассчитывал. Пусть знает, что здесь, в России, он в полной моей власти. Ему еще придется обламывать Могусюмку, приучать башлыка повиноваться. Могусюмка не сразу поддастся, когда речь зайдет о торговых караванах, что надо средства добывать. Могусюм пылок. Хорошо, что Рахим уловил страсть Могусюма служить справедливому делу. Он говорил с ним вдохновенно и, видно, разбередил. Но разговоры Рахима о том, что Могусюмка колебался, насторожили Султана. Правда, если он вздумает противиться или умничать, то на крайний случай у Султана есть выход. Долго ли сказать Ивану Иванычу... и башлык окажется в руках полиции — конец ему.

Султан, уложив гостя, пошел через двор в домик молодой жены Зейнап. Он был бодр и оживлен оттого, что дело завязывалось и что так удачно подтрунил над «святым». Теперь Султана ждала хорошенькая молодая жена.

Утром он был несколько бледен, но весел и показался на дворе, как обычно, рано. Под глазами набежали маленькие мешки, и лицо, казалось, пожелтело немного. Он переступил закон пророка и пил ночью.

После утренней молитвы он пришел к Рахиму.

Рахим ночью не пил, но был еще бледней и желтей Султана. Он плохо спал, ожидая обещанной встречи с исправником.

За завтраком Султан познакомил его с Иваном Иванычем.

Рахима он представил как паломника, вернувшегося из странствия и собиравшего на построение мечети, и даже попросил для него у Ивана Иваныча вид на жительство, сказавши, что ручается за этого человека.

Исправник покосился, но сразу ответил, что Рахиму будут документы.

«Морда твоя мне не очень нравится, — думал Иван Иваныч про Рахима. — Посмотрим, посмотрим, что они тут затевают».

— Слушай, а этот твой паломник не имеет отношения к этим подговорам о мусульманском государстве? — спросил Иван Иваныч, когда Султан вышел проводить его.

— Никакого! Ручаюсь... Конечно, они все толкуют темные речи, — добавил Султан, — но это добрый человек, я его знаю. Я скажу вам откровенно, Иван Иваныч, что сселению нукатовцев надо придать вид законности. Я представлю вам, как это надо сделать.

Расстались они, как всегда, друзьями.

«Любопытно, как Султан сгонит нукатовцев? — думал Иван Иваныч по дороге. — Хитер, хитер!.. Наверно, втравит меня! Провокатор первой статьи».

Темирбулатов дал Рахиму поручение.

— Иди в Нукатову. Надо объяснить там, что вынуждают нас продать землю. Дело не моих рук, но иначе нельзя. Объясни, что с меня требуют. Все видят, кто ко мне ездит, и что я помогаю правоверным. Поговори там о долге, о вере, об аллахе, утешь народ, объясни, что в будущем вся надежда на торжество веры.

Рахим обрадовался поручению: продается земля, сгоняют людей — тут можно будет разжечь ненависть.

Потом говорили о политике.

— Хива — могущественное государство. Она заодно с Турцией и Англией. Хива, Англия и Франция! — твердил Рахим.

Султан один раз слышал, что Могусюмка проходил степью. В городе, где был в то время Темирбулатов, знакомые татары смеялись, что теперь Султану конец. Темирбулатов еще тогда испугался и долго не ехал в Юнусово. Но Могусюмка прошел мимо, не задержался: торопился, видно.

Потом шел слух, что Могусюмка хотел ограбить Султана, но русские его спугнули. А говорили еще, будто бы он, узнав, что Султан помогает народу, хвалил его и поэтому пощадил. Слухи, как всегда, разные. Вообще, будь Могусюм не дурак, дело бы пошло. И Рахим ушел бы скорей и осчастливил бы своих восточных повелителей известием, что тут мусульманство верно вере и ждет. И русские власти были бы довольны. А исправник, пожалуй, когда-нибудь и коньячку бы выпил с Могусюмкой.

Глава 25

ЖЕНЫ

Когда казаки похоронили Ирназара и ушли из стойбища, Зейнап и Гильминиса покинули свое убежище в пещере, которой не было конца. Помолившись на могиле Ирназара, обе женщины решили, что надо уходить с пепелища, искать родню.

На одной из ночевок в пути встретил их Султан Темирбулатов. Этот старый человек был поражен красотой Зейнап. «Какие волосы!» — подумал он. Султан пожалел Зейнап, когда узнал от старушки Гильминисы ее историю...

Он пригласил обеих женщин в свою кибитку, угощал их и расспрашивал. Зейнап не пила и не ела, как ни любезен был бай, но в душе ей приятно было, что такой богатый, добрый и почтенный человек выказывает внимание и так ее жалеет.

Старая Гильминиса оказалась женщиной хитрой и изворотливой.

— Молчи, не говори, что было на самом деле. Никогда не говори, себя погубишь. Скажи, что была оспа, отец умер, ты жила с ним в лесу. Он был охотник. Где жила — не знаешь... Совсем молоденькая была, ничего не понимаешь. Притворяйся, что все видишь в первый раз, что впервые вышла из лесу... — так учила Гильминиса молодую девушку перед тем, как войти в кибитку богача.

— Ее отец умер от оспы, а она еще совсем глупая и не понимает ничего. Кроме отца, за всю свою жизнь не видела ни одного мужчины, — рассказывала старуха баю.

— Где же вы жили? — настороженно спрашивал Султан, обращаясь к Зейнап.

Та смотрела ему в глаза наивным и открытым взором.

— В лесу... — тихо ответила Зейнап и вдруг густо покраснела.

«Какая прелесть! — подумал он. — Ничего не знает...»

Чем сильнее она смущалась, тем больше нравилась баю. Ему казалось, что она стыдится и волнуется потому, что рядом с ней сидит незнакомый мужчина. А Зейнап стыдно стало за бабушку, которая так расписывает про оспу, и она склонила голову застенчиво.

— Она дитя, бедное дитя... Умерли все от оспы — приговаривала старуха.

Если бы бай знал, как это бедное дитя вихрем скакало на полудиких конях, как ссорилось с женихом, как капризничало и заставляло его унижаться, как выбрасывало в окно его подарки, как лихо плясало по-башкирски и по-русски, как стреляло из ружья в цель, не хуже молодых охотников!..

А сейчас Зейнап сидит тоненькая и нежная, стыдливо краснеет, прячет лицо. Баю кажется, что она тает под его взором, и старое сердце бьется чаще; ему представляется, что она несчастна и слаба, ее хочется пожалеть и приласкать.

«Я богат, — думает он, — и волен сделать все, что захочется. Я не обижу ее. Я ее пожалею, и она будет моей, я возьму ее с собой».