Райский сад - Хемингуэй Эрнест Миллер. Страница 22

Он прошел по каменным плитам террасы и, войдя в комнату, отодвинул задвижку со своей стороны двери в смежную комнату. Постоял и подождал, пока не услышал, как отодвинули задвижку с другой стороны, и дверь открылась. Они сели рядом на кровать, и он обнял ее.

— Поцелуй меня, — сказал Дэвид.

— Как приятно целовать тебя, — сказала она. — Мне очень нравится тебя целовать. Но больше ничего нельзя.

— Нет?

— Нет.

Потом она сказала:

— Мне так стыдно, но большего я не могу себе позволить. Ты ведь знаешь, от этого будут одни неприятности.

— Просто полежи рядом.

— Хорошо.

— Делай что хочешь.

— Хорошо, — сказала она. — Ты тоже, пожалуйста. Будем делать только то, что можно.

Кэтрин проспала всю вторую половину дня, чуть не до самого вечера. Дэвид и девушка сидели в баре, и девушка сказала:

— Зеркало они так и не принесли.

— Ты просила старика Ороля?

— Да. Ему эта идея понравилась.

— Может быть, заплатить ему за то, что мы принесли с собой шампанское?

— Я дала ему четыре бутылки и еще две бутылки очень хорошего бренди. С ним все в порядке. Вот мадам могла поднять шум.

— Ты все сделала правильно.

— Я не хочу неприятностей, Дэвид.

— Я вижу.

Официант принес еще льда, и Дэвид, приготовив два мартини, передал один девушке. Официант положил в стакан вымоченные в чесночном соусе оливки и ушел на кухню.

— Пойду взглянуть, как там Кэтрин, — сказала девушка. — Возможно, все образуется само собой?

Ее не было минут десять, и он отпил из ее стакана, а потом решил выпить все, пока мартини не стал теплым. Он поднес стакан к губам и, коснувшись стекла, вдруг почувствовал, что ему приятно пить из ее стакана. Ощущение было вполне отчетливым. «Вот и все, что тебе нужно, — подумал он. — Все, что нужно для полного счастья. Любить обеих. Что произошло с тобой с прошлого мая? В кого ты превратился?» Он снова поднес стакан к губам и испытал то же чувство. «Ну ладно, — сказал он себе, — только не забывай о работе. Работа — это все, что осталось. И нужно пошевеливаться».

Девушка вернулась, и, увидев ее счастливое лицо, он перестал сомневаться в своих чувствах к ней.

— Она одевается, — сказала девушка. — И самочувствие отличное. Правда же, чудесно?

— Да, — сказал он, радуясь за Кэтрин, как обычно.

— А где мой мартини?

— Я выпил, — сказал он. — Потому что это был твой мартини.

— Правда, Дэвид? — Она зарделась счастливым румянцем.

— На большее моего красноречия не хватает, — сказал он. — Вот, я приготовил тебе еще.

Она пригубила мартини и, тронув краешек стакана губами, передала ему. Он повторил ее движение и сделал большой глоток.

— Ты восхитительна, — сказал он. — Я люблю тебя.

Глава пятнадцатая

Он услышал, как завели «бугатти», и даже вздрогнул от неожиданности, потому что в том краю, куда перенес его рассказ, автомобилей не было. Он полностью отрешился от всего, кроме рассказа, в который по мере работы вживался все глубже. Он постепенно справлялся с самыми трудными местами, которые раньше доставляли ему более всего беспокойства. Теперь ему все удавалось: описание людей, и природы, и дней, и ночей, и какая была погода. Он продолжал работать и чувствовал такую усталость, точно и правда всю ночь пробирался по испещренной впадинами вулканической пустыне, и солнце настигло его и спутников на полпути, а впереди еще переход через высохшие грязно-серые озера. Он ощущал тяжесть двустволки, которую нес на плече, придерживая рукой дуло, и вкус гальки во рту. За поблескивавшими впадинами пересохших озер он видел далекий голубой склон горы. Впереди не было никого, а за ним тянулась длинная цепочка носильщиков, понимавших, что они вышли в этот район с трехчасовым опозданием.

Конечно, его не было там в то утро; он даже никогда не носил той потрепанной, заплатанной вельветовой, выгоревшей до белизны куртки, со сгнившими от пота подмышками, которую потом снял и отдал своему слуге и брату из племени камба, разделившему с ним вину и ответственность за опоздание; тот вдохнул кислый, уксусный запах, с отвращением тряхнул головой, а потом усмехнулся и, ухватив куртку за рукав, перекинул ее через свое черное плечо, и они двинулись вперед по сухой, запекшейся от грязи дороге, положив стволы ружей не на плечи дулом вперед, а тяжелыми прикладами в сторону носильщиков.

Это был не Дэвид, но, когда он писал, ему казалось, что это о нем, и то же должен почувствовать каждый, кто прочтет рассказ и узнает, что они обнаружили, достигнув склона горы, — если только они его достигнут. А он должен привести их туда не позднее полудня, и тогда тот, кто прочтет рассказ, переживет все, что пережили они, и запомнит это навсегда.

«Все, что открывал твой отец, он открывал и для тебя, — думал он, — хорошее, удивительное, плохое, очень плохое, по-настоящему скверное и отвратительное. Как обидно, что человек, умевший так радоваться и горевать, ушел из жизни так, как ушел отец». Воспоминания об отце всегда согревали его, и он знал, что отцу понравился бы рассказ.

Приближался полдень, когда он закончил работать, вышел из комнаты и пошел босиком по каменным плитам внутреннего дворика к входу в гостиницу. В зале рабочие вешали зеркало на стену за стойкой бара. Месье Ороль и молодой официант стояли рядом, и он, поболтав с ними, отправился на кухню к мадам.

— У вас найдется пиво? — спросил он.

— Mais certainement, Monsieur Bourne, 24 — сказала она и достала из холодильного шкафа бутылку холодного пива.

— Я выпью из бутылки, — сказал он.

— Как будет угодно, месье, — сказала она. — Дамы, по-моему, уехали в Ниццу. Месье хорошо работалось?

— Отлично.

— Месье слишком много работает. Нельзя забывать о завтраке.

— Не осталось ли в банке икры?

— Конечно, осталось.

— Я бы съел ложечку-другую.

— Месье такой странный, — сказала мадам. — Вчера запивал икру шампанским. Сегодня пивом.

— Сегодня я один, — сказал Дэвид. — Не знаете, мой велосипед по-прежнему в remise 25?

— Где ж ему быть, — сказала мадам.

Дэвид взял ложечку икры и предложил банку мадам.

— Попробуйте. Это очень вкусно.

— Ну что вы, — удивилась она.

— Бросьте, — сказал ей Дэвид. — Попробуйте. Возьмите с гренком. И выпейте шампанского. Там еще есть.

Мадам взяла ложечку икры, положила ее на оставшийся после завтрака гренок и налила себе стаканчик вина.

— Замечательно, — сказала она. — А остальное давайте спрячем.

— На вас хоть немного подействовало? — спросил Дэвид. — Я съем еще ложечку.

— Ах, месье. Не нужно так шутить.

— Почему? — спросил Дэвид. — С кем же мне шутить, когда все уехали? Если эти красотки вернутся, скажите им, что я на море, хорошо?

— Обязательно. Та, что поменьше, настоящая красавица. Конечно, не так хороша, как мадам.

— Да, недурна, — сказал Дэвид.

— Настоящая красавица, месье, и очень мила.

— Сойдет, пока ничего другого не подвернется, — сказал Дэвид. — Раз уж вы находите ее хорошенькой.

— Месье, — произнесла мадам с глубочайшим укором.

— А что это у нас за архитектурные новшества? — спросил Дэвид.

— Новое зеркало в баре? Какой очаровательный подарок.

— Все кругом так и тают от очарования, — сказал Дэвид. — Сплошь очарование и осетриные яйца. Пожалуйста, попросите прислугу проверить шины, пока я надену что-нибудь на ноги и отыщу кепи.

— Месье любит ходить босиком. Я тоже люблю летом.

— Как-нибудь мы побродим босиком вместе.

— Ну, месье, — сказала она, вложив в эти слова все, что могла.

— Ороль ревнив?

— Sans blague, 26 — сказала она. — Я скажу вашим прелестным дамам, что вы на море.