Муравечество - Кауфман Чарли. Страница 135

Кабинет Транков, состоящий целиком из Транков, проводит чрезвычайное телевизионное собрание. Говорит президент.

— О’кей, пройдем по кругу, каждый из вас воспоет мне хвалу, и все дела. Министр обороны Транк, начинайте.

— Спасибо, господин президент. Для меня честь служить такому отважному и прямодушному президенту, как вы. Моя песня — на мелодию заставки «Флинтстоунов»:

Вам с радостью прислуживаем,

Мы вас не заслуживаем

И потому признательны

Политике карательной

Против врагов пещеры нашей,

Их «Фейк-Ньюс» и тем паче

Их голубой власти.

Мы повеселимся всла-асть!

— Спасибо, министр Транк. Министр образования Транк?

Гремит взрыв, воют сирены, и Транки тут же вскакивают со своих мест, превращаясь в боевые машины, опускается стена, почти будто окно в машине, и через нее собравшиеся Транки вылетают в ночную тьму пещеры, присоединяясь к остальным летающим Транкам, проливающим град уничтожения на собравшуюся толпу.

Уже не знаю, где кончаюсь я и начинаются мысли вне моей головы. Некоторые воспоминания кажутся сомнительными, будто пришли откуда-то еще. Многие противоречат другим воспоминаниям. Скорее всего, уже невозможно, так сказать, отделить зерна от плевел, и я подозреваю, что, видимо, жить дальше и оставаться в своем уме возможно, только если принять этого нового меня. Например, я люблю всех начальников в «Слэмми». Больше чем могу выразить. Люблю. Они прекрасны и выказывали всяческую поддержку моей режиссерской карьере и новому, внезапному и необоримому интересу к профессии военного корреспондента. И все же я должен признаться, что в темных закоулках разума тешу фантазии о сексуальных сношениях с одним или несколькими Транками — не всеми, ведь я не извращенец, но с любым или даже несколькими сразу. Мне, конечно же, противно и стыдно за эти фантазии одновременно с тем, что я их тешу. И, сказать по правде, я не отличаю, какое из этих чувств, фантазия или отвращение, принадлежит мне, если они вообще принадлежат. Они сосуществуют. Может, и то и другое — не мое. Хотя, надо сказать, эта возможность кажется маловероятной, столь уж сильно желание принять пенис Транка в мой… О, начинается, ясно как день: передо мной в одних стрингах появляется министр обороны Транк (Транк № 35 711). Я всегда любил пухлых старичков (правда?) и чувствую, как из-за образа у меня твердеет член. Транк манит меня, надувая свои пышные губки — о, этот роскошный ротик на огромном лице, смачном и пестром, как первосортный кусок мраморной говядины. И я — словно в этой фантазии моя воля принадлежит не мне — дефилирую ему навстречу, когда вдруг голова взрывается болью, и я понимаю, что это сигнал: меня ждут на поле боя. Лезу в карман, достаю туалетную ручку слива с надписью «Тянуть»^[181], прикалываю к федоре и отправляюсь на войну.

Я ничего не понимаю. Идет битва, но непонятно, кто с кем сражается, кто враг, кто союзник, в чем цель. Формы нет — или, вернее, кажется, что каждый сам разработал себе форму. На ком-то пикельхаубе, причем гигантские шипы сделаны в виде световых мечей из «Звездных войн»; на других — несоразмерные двууголки или ярко-желтые треуголки с черными плюмажами. Шлемы всех видов, всех периодов, от мира вымысла до мира невымысла. Стимпанки и супергерои, одни солдаты — в нательной броне, другие — почти голые, только в боевой раскраске. Во многом это как косплей на конвенте, только убийства настоящие — или так кажется. Откуда мне знать, с нынешними-то спецэффектами? Я — со своими ручкой «Тянуть» и бронежилетом, с камерой на шее, — считаю себя военным корреспондентом, причем нейтральным, несмотря на идеологическую поддержку стороны приличия и истины, которую в этом расколотом мире, к лучшему или худшему, представляют «Слэмми». Но в голове все танцует Транк, подмигивает, соблазнительно называет меня «Фейк-Ньюс», манит. Меня разрывает конфликт.

Конечно, теперь при мне оружие — PF-9^[182], — но только для самозащиты; я гражданское лицо. Как мы до этого дошли? Размышления прерываются, когда прямо передо мной воин в каком-то гибридном монголо-вестготском костюме сражает татарина в бледном вампирском гриме. Я делаю снимок. Хороший. Не за горами Пулитцер. Пулитцеровский комитет в моей фантазии состоит из голых Транков в стрингах, которые торопят меня на сцену для вручения награды. Сверху пикируют роботы-Транки с головными пропеллерами, без разбора палят лазерами из глаз по толпе в пещере, пока одновременно другие Транки, стоящие на самодельных фанерных подиумах, разбросанных вокруг исполинского поля боя, отрицают, что это происходит.

— «Слэмми» — фашисты, мне так сказали, фашистская антиамериканская корпорация. Мне сказали, они стреляют по людям. По детям, матерям, фермерам. Хорошим работящим американским фермерам. По шахтерам. Мы всего-то хотим вернуть Америке былое величие, для всех, даже для этих лживых ребят из «Слэмми», и того же, поверьте мне, хотят настоящие американцы. Мы хотим мира. Правильно? Естественно. Мы любим мир. Мы миролюбивый народ. Это все знают. И моя администрация любит мир больше всего. Мир.

Через хаос под перезвон электронной мелодии пробивается грузовик мороженого «Слэмми». Детишки — одетые в самых разных детишек: африканских солдат, Стефана из Клуа, Жанну Д’Арк, курдских Tabura Zaroken Sehit Agit, мальчишек-барабанщиков (девчонок, тонов), Астробоя et chetera — налетают на грузовик, размахивая баксами «Слэмми», и их немедленно расстреливают невидимые снайперы из укрытия в сталагмитах. Я щелкаю и это. В Пулитцеровском комитете такое обожают. Теперь приезжает Поллукс Коллинз на пуленепробиваемом «Папа-мобиле» с тонированными окнами и вещает толпе через мегафон на крыше:

— Народ мой, ты меня видишь, но не слышишь, как я слышу тебя, но не вижу. Ну, и не слышу тоже, из-за звуконепроницаемого пуленепробиваемого стекла, но мне говорят, что у вас красивые голоса и что вы скандируете мое имя. Это хорошо. Очень хорошо. Пришла пора волнующих перемен. Нужно выдержать бурю, чтобы для всех настало время мира и процветания. Как великий учитель — именно учитель, а не божий сын — Иисус Г. Христос однажды сказал: «Царство Божие внутри вас». Он имел в виду, что нет нужны искать мир вне себя, ибо он в вашем сердце. Более того, с тем же успехом он мог бы сказать, что искать вовне только мешает. Ибо, как гласит Евангелие от Матфея 18: 9: «И если глаз твой соблазняет тебя, вырви его и брось от себя». С таким же самым успехом Матфей мог бы сказать «вырви оба»: тогда не останется ни шанса на соблазн и можно сосредоточиться на Царствие Божием в сердце, а не смотреть порно или что вас там отвлекает от того, чтобы заглянуть в себя и увидеть Царствие Божие. Ибо разве слепота не даровала мне прозрение? Да, друзья мои, неслучайно есть слово «прозрение». Про-зрение. Дошло? Про зрение. Я предлагаю вам присоединиться ко мне и отринуть внешнее. Ибо разве сама пещера, защита, что мы обрели против жестоких сил природы снаружи, не есть некая слепота? Позвольте спросить, что происходит с пещерной рыбой? Поколение за поколением она лишается глаз. Другой скажет, это простая эволюция, но я говорю, это сам Бог в мудрости тоновской вознаграждает сию тварь за веру, за религиозный уход во тьму. Имейте веру, друзья мои. Присоединитесь ко мне в прекрасном саду незрячего и вырвите глаза.

— Вырвать! Вырвать! — скандируют сторонники Поллукса.

— Новые восторженные сторонники Поллукса, — продолжает Поллукс, — вливайтесь к уже инициированным, моим Acolyti Edepol^[183], в отрицании лжи визуального мира и вырвите глаза, что оскорбляют меня, в смысле вас.