Наше вам с кисточкой, босс (СИ) - Броницкая Илона. Страница 23
— Спасибо за завтрак, мама, — Давыдов-младший резко встал и шумно задвинул стул. — И пока вы ждёте десерт, я покажу Алине свою картинную галерею. Надеюсь, нам это пригодится в совместной работе. Госпожа Василевская, прошу вас.
Она поспешно промокнула губы салфеткой и почти выбежала из-за стола. Вот что любопытство творит с серьёзными девушками.
По коридору до бывшей детской комнаты Сергея они дошли быстро. Алина словно выдохнула и повеселела. Наверное, чувствовала, что её сватают…
“Или с тобой ей было лучше, чем в компании Андрея”, — подсказал внутренний голос. Давыдов от него отмахнулся. Слишком зол был на брата. Слишком сильно переживал, как девушка, чьим мнением он дорожил, отнесётся к его “писанине”.
— Там ранние работы, — с порога начал оправдываться он, бесшумно открыв дверь. — Я тогда ещё жил у родителей и намеренно превратил спальню в мастерскую. Мать ворчала, что в общаге среди “этого бомонда” мне нечего делать. “Серёжа, там все курят травку!” Ага, курят. Я тут же вспомнил, что критик Стасов сказал передвижникам, когда ему не понравилась выставка. “Мало пьёте, господа”.
Алина рассмеялась и подошла ближе к первым картинам.
— Мне кажется, я бы узнала вашу руку, даже если бы случайно увидела работу на уличной ярмарке, — она склонила голову на бок. — Мастерство росло, а стиль оставался прежним. Я бы посмотрела на портрет Елены Станиславовны в вашем исполнении. Интересно было бы увидеть её глазами любящего сына.
Тепло прошло по позвоночнику и надолго поселилось в животе. Улыбаться хотелось. Какая же Алина всё-таки светлая и чистая. Как с ней легко.
— Я сам хотел бы увидеть, — признался он. — Но с тех пор, как рабочая рутина засосала выпускника “художки”, новых полотен не появилось. Андрей прав, я действительно обещаю матери портрет полтора года. Всё руки не доходят.
— Моя тоже давно просит большой портрет на холсте, — она отвернулась к стене. — “Как настоящий”. Нужно было написать раньше. Сейчас бы всё отдала, чтобы увидеть её прежней.
Алина судорожно втянула носом воздух и замолчала. Холодом от неё повеяло. Тем же, что приносил отец с работы.
— Простите, если лезу не в своё дело, — заговорил Давыдов. — Что случилось с вашей мамой?
— Онкология, — вполголоса ответила она, обнимая себя за плечи. — Условно неоперабельная.
Ноги будто к полу примёрзли. Из черноты, где прячутся воспоминания, вышли слова Меркулова: “Ты прими её на работу, загрузи чем-нибудь, а зарплату я сам платить буду”. Художнице, не приспособленной к офисному труду вдруг резко понадобились деньги. Ответ на вопрос, почему Антон Павлович просто не оплатил счета из клиники оставался открытым. Напрашивался ровно один, но очень неприятный вариант. При неоперабельных формах рака больные часто отказывались от лечения. Тогда деньги шли на то, чтобы сделать последние дни родного человека не такими тяжёлыми.
— Сочувствую.
Язык едва ворочался и всё-таки запнулся на фразе: “Я могу чем-нибудь помочь?” Конечно, он мог! В столовой сидели два медицинских светилы. Третий сегодня дежурил. Семью Давыдовых знали далеко за пределами Москвы.
— Спасибо, — кивнула Алина. — Можно попросить вас об одолжении? Мне не хотелось бы, чтобы об этом узнали в офисе.
— Конечно, всё будет конфиденциально, — заверил её Сергей и нервно облизнул губы. — Но позвольте ещё один вопрос. Какие прогнозы дают врачи? Я далек от медицины, но понимаю, что “условно неоперабельная” — ещё не приговор.
— Я сказала “условно”, потому что дядя настаивает на такой формулировке, — пояснила Василевская. — Он поднял все знакомства, обзвонил все европейские клиники. В одной ему сказали, что теоретически операция возможна, но возьмётся за неё только безумец. Маме уже удалили одну почку, но рак метастазировал во вторую и в лёгкие. Нельзя просто взять и удалить ещё одну почку, нужно аккуратно вырезать опухоль. А какой смысл? Болезнь прогрессирует. Скоро метастазы будут в печени, в мозге...
Она запнулась и опустила взгляд. Слова не шли, застревали в горле. Сергей не выдержал, шагнул к ней и осторожно коснулся плеча.
— Каких только чудес не бывает. Я знаю, надежды мало, но нельзя опускать руки. Моя мама — уролог-онколог. Сама давно не оперирует, но до сих пор поддерживает связь с коллегами. Монографию пишет. Если вы позволите, я поговорю с ней о вашем случае.
— Я почему-то думала, что она кардиолог, — пробормотала Алина. — Я буду благодарна, если она хотя бы попробует помочь.
— Андрей пошёл по стопам отца, — объяснил Давыдов. Нервное напряжение начало отпускать, язык развязывался. Отважная девочка. Хорошо, что согласилась. — А мне прочили стать коллегой матери, но судьба сложилась иначе. Вы можете достать электронную или бумажную копию медицинской карты?
— Да, есть фотографии на телефоне. Подойдёт?
— Отправлю на печать, — кивнул Сергей и полез в карман за своим телефоном. — Принтер в кабинете отца. Пять минут и всё будет готово.
Поразительно, как быстро надежда возродилась из пепла. Я уже почти опустила руки, перестала верить, что дядя Тоша найдёт врачей, а тут возможное решение пришло оттуда, откуда я ждала его меньше всего. Да, мне не обещали спасение мамы, но даже призрачного шанса хватало.
“Каких только чудес не бывает,” — напомнила я себе слова Сергея и заставила себя вернуться к работе.
Руки подрагивали. Я боялась испортить картину, потому что слишком внимательно всматривалась в лицо Елены. Распечатанные страницы маминой медицинской карты она положила поверх открытого томика Гостищева. Кусала губы, водила пальцем по неровным строчкам.
Наконец, она подняла на меня взгляд. Сняла очки и сжала переносицу.
— За такую операцию действительно возьмётся далеко не каждый хирург, — тихо начала Елена. А у меня сердце сжалось. Остановилось, будто она смертельный приговор зачитывала. — Не бледнейте, Алиночка. “Не каждый” и “никто” — разные вещи. Я знаю одного человека. Проходил интернатуру под моим началом, а потом уехал в родной город. Сейчас работает в крупном медицинском центре в Красноярске. Я позвоню ему сегодня и расскажу про ваш случай. Думаю, он заинтересуется. Если нет, то найдём другого.
— Дядя искал, — с трудом выдавила из себя я.
Мифический врач из Красноярска казался спасительной соломинкой. Но такой тонкой, что ухватиться за неё было сложно. Я обернулась на Сергея в поисках поддержки. Он сидел на диване, внимательно что-то разглядывая в телефоне. Но за нашим разговором явно следил — отвлёкся от экрана и посмотрел на меня.
— Антон Павлович наверняка обзванивал только московские клиники, — Давыдов задумался на секунду, а потом добавил: — Может быть, догадался искать в Питере и Новосибирске. А у мамы ученики по всей стране.
— Вы не представляете, как много хороших врачей уезжают из Москвы, получив образование и набравшись опыта, — подхватила мысль сына Елена Станиславовна. — В регионах почти всегда проблемы с финансированием, оборудованием, персоналом. Но люди болеют везде одинаково. И лечить их тоже нужно одинаково.
Я кивнула, соглашаясь с её словами, кисть в пальцах перестала дрожать.
— Спасибо за помощь, я не знаю, как вас благодарить...
— Я ещё ничего не сделала, — покачала она головой.
— Вы не отмахнулись от нас. Поверьте, это немало.
В уголках её глаз собрались морщинки. Так бывает у добрых женщин, когда они почему-то не считают возможным широко улыбаться. Всё равно светятся изнутри.
— Да, мама, у тебя большое сердце, — сказал Сергей, деликатно забирая у неё распечатки. — И ещё одна важная работа сегодня. Позировать. Принести тебе подушку под спину?
— Нет, мне удобно, — она сжала руку сына и тут же отпустила. — И хорошо, когда ты рядом.
“Приезжай почаще, пожалуйста, — так и повисло в воздухе. — Жизнь коротка”.