Сокол и цветок - Хенли Вирджиния. Страница 85

– Хочу, чтобы ты видела, как я буду любить тебя... хочу, чтобы поняла, как ты прекрасна... – пробормотал он.

– Фолкон! Фолкон!– вскрикнула она, и он наклонил голову, чтобы ощутить вкус своего имени на ее красных от вина губах.

Джезмин уставилась на их отражение в зеркале и увидела, как Фолкон опустился перед ней на колени, теребя губами тугие золотистые завитки, гладя бедра, вынуждая отдаться поцелуям. Джезмин почувствовала, как он ищет языком крохотный бутон, набухший от страсти, проникая все глубже во влажные темные глубины. Она закусила губы, чтобы не закричать от переполнявшего ее возбуждения. Пальцы Джезмин запутались в густых темных локонах; она сильнее вжала голову Фолкона в свое теплое благоухание и, не выдержав, впилась ногтями в мускулистые плечи, оставляя на коже глубокие царапины, теряя голову под напором его губ. Настойчивый язык Фолкона продолжал бесстыдно лизать, гладить, ласкать, врываться и заполнять ее, пока наконец не овладел ею.

Продолжая глядеться в зеркало, Джезмин заметила, как отвердели груди, опускаются веки, приоткрываются розовые губы. Она с криком бросилась на колени перед ним, страстно поцеловала и, ощутив собственный вкус на губах, окончательно обезумела.

– Тебе хорошо, Джесси? – с трудом выговорил Фолкон.

– О Фолкон, Фолкон, я люблю тебя! – задыхаясь, выкрикнула она.

Целый мир неожиданно открылся Джезмин. Сердце бешено билось, а кровь кипела так бурно, словно не было предела тому, что она могла и хотела сделать.

– Фолкон, что ты сотворил со мной? Неужели не понимаешь, какие чувства разбудил?

– Конечно, дорогая. Ты хочешь быть безрассудной и безумной и никогда больше не говорить «нет».

– Ты прав, я ужасно хочу узнать все о твоем теле. Ляг на волчьи шкуры перед огнем, позволь рассмотреть тебя поближе.

Фолкон растянулся на мехах, и Джезмин, обожаю-ще глядя на мужа, встала, опустилась перед ним на колени, провела ладонями по мускулистой груди, нагнулась, чтобы дотронуться кончиком языка до каждого соска. Но ей хотелось большего... никогда она не сможет насытиться им, никогда! Руки Джезмин скользнули по его плоскому животу, она наклонилась, чтобы дерзко проникнуть языком в небольшую впадину пупка. Фолкон застонал от невыносимой, тяжелой, сладкой боли в чреслах.

– Я сделала тебе больно? – спросила Джезмин, обезумев настолько, что почти желала причинять боль и сама испытать любые муки.

– Позволь объяснить тебе, – начал Фолкон.– Самая чувствительная часть здесь, ниже головки, там, где кожа оттянута назад. Ты можешь обхватить мое орудие пальцами, вот так, и скользить вверх и вниз но головке, или обеими руками по всей длине. Я испытаю совершенно другие ощущения, если ты начнешь перекатывать его между ладонями.

Джезмин окончательно потеряла голову, превратилась в дикую кошку, обуреваемая нестерпимым желанием поцеловать его... там... Она вспомнила, как Эстелла говорила, что ни один мужчина не может устоять против столь чувственной ласки. Она наклонилась, поцеловала кончик уже возбужденного фаллоса, потом взглянула в глаза мужа, наслаждаясь своей властью над ним. Как Джезмин и надеялась, его глаза горели страстью, побудившей ее на новые дерзкие поступки. Она провела языком по глубокой канавке в основании головки и с диким восторгом увидела, как Фолкон, вздрогнув, застонал: – Джесси... Джесси...

Обхватив обеими руками его копье, Джезмин взяла в рот головку и стала попеременно сосать и лизать ее. Фолкон понял, что, если не остановит ее, все будет кончено через несколько секунд. Быстро приподнявшись, он бросил Джезмин на серебристые волчьи шкуры, бешено врезался в нее. Она была настолько возбуждена любовными играми, что почти сразу же закричала, извиваясь в блаженных конвульсиях, и, услышав эти стоны, Фолкон дал себе волю – горячий поток семени ударил в тесные таинственные глубины.

На этот раз, когда оба уснули, их тела оставались по-прежнему соединенными, а сны превратились в эротические видения, так, что его фаллос по-прежнему оставался почти возбужденным. И чем больше они любили, тем откровеннее разговаривали, делясь страхами, надеждами, планами на будущее. Они сумели разделить все... смех, слезы, секреты. Фолкон читал жене любимые поэмы Гомера, а Джезмин, чтобы доставить ему удовольствие, надела драгоценности в постель, когда он снова и снова брал ее. Они обменивались детскими воспоминаниями, пристрастиями и антипатиями и обнаружили, что между ними гораздо больше сходства, чем они когда-либо предполагали. На улице бушевала метель, а эти двое прижимались друг к другу в уютной комнате на теплой постели с откинутыми занавесями, пропускавшими жар от камина.

Джезмин, блаженно вздохнув, подняла ногу, провела ею по ноге Фолкона.

– Фолкон, почему ты так настроен против моей магии?– спросила она, больше не боясь заговаривать о запретном.

Фолкон немного помолчал, собираясь с мыслями.

– Попробую объяснить все, что чувствую. Цена жизни – это причастность, ответственность, усилия. Не хочу, чтобы мои солдаты и слуги жили в воображаемом мире, где все желания могут легко исполниться с помощью волшебства.

Джезмин с удовольствием потянулась.

– Ясно, ты против фокусов и шарлатанства. Но я по-прежнему стану заниматься настоящим колдовством.

– Видно, мне придется снять пояс и испробовать его на твоей спине, – проворчал он, порывисто сжимая ее в объятиях.

– Даже ты вынужден признать, что есть вещи необъяснимые, и не все ложь и обман, – протестовала Джезмин между поцелуями.

– Ну что ж, – раздумчиво протянул он, – возьми хоть этот хрустальный шар, в котором ты видишь будущее. Пусть другие верят, но я-то знаю, что клубящийся в нем дым – не что иное, как крашеный песок в какой-то жидкости.

Джезмин игриво схватила его за волосы, несколько раз дернула.

– С тобой совсем неинтересно! И веселиться как следует не умеешь!

– Веселье?! – зарычал он.– Сейчас я покажу тебе, что такое веселье!

Напряженный фаллос терся о ее бедро, и Джезмин дразняще прошептала:

– Ты всегда в таком жалком состоянии?

– Всегда, – признал Фолкон, поднимая ее и сажая верхом на себя.

Все, что могла сделать Джезмин, – поддерживать это «жалкое состояние», пока Фолкон играл с ее серебристо-золотыми волосами и розовыми грудями. Джезмин с рассчитанным коварством возбуждала его, соблазняя каждым движением, так что вскоре Фолкон не смог вынести ожидания.

– Джесси, на этот раз ты люби меня... делай все, что хочешь... я целиком в твоей власти.

– Ты посчитаешь меня слишком смелой... развратной, – вспыхнув, застенчиво возразила Джезмин.

Но Фолкон покачал головой.

– Скромность в постели неуместна.

Джезмин, словно изящная куколка, сидела на его стройном мускулистом теле, покрывая его лицо поцелуями, и покраснела от собственной дерзости, обводя языком верхнюю губу Фолкона. Его рот приоткрылся, и она проникла языком в вожделенную пещерку, чтобы начать восхитительный поединок, чувствуя себя на седьмом небе. Ощущая, как до предела возбужденный фаллос, пульсируя, тычется между ее ног, лихорадочно ища желанный вход, она, поддразнивая, скользнула шелковистым бедром по всей напряженной длине.

– Может, в следующий раз я позволю тебе делать все, что угодно, – задохнувшись, пробормотал Фолкон, насаживая Джезмин на свое великолепное копье.– Держись, дорогая!

Сжав ее ягодицы, он без видимых усилий начал поднимать и опускать ее. Несколько долгих мгновений он был полностью поглощен тем, что наблюдал, как меняется лицо жены по мере того, как наслаждение все сильнее завладевало ею. Ее ощущения были столь восхитительно остры, что он почти задохнулся от восторга, входя все глубже, и неожиданно пожалел о том, что не заперся с ней на три недели вместо трех дней, поскольку знал, что готов довести себя до изнеможения, но испытать с ней все, что может происходить в постели между любовниками.

Наконец, самозабвенно откинув голову, Джезмин выкрикнула его имя, оставляя на плечах Фолкона кровавые полумесяцы – следы впившихся ногтей, понимая, что в этой запертой комнате произошло нечто важное, навсегда разделившее ее жизнь на сегодня и вчера. Она чувствовала, что только сейчас родилась на свет и живет по-настоящему, полна новой, божественной, безмерной силы, до сих пор остававшейся тайной даже для нее самой. Только теперь на нее снизошло озарение – это невероятное, огромное, невыносимое наслаждение было совсем близко, рядом: лишь протяни руку – и дотронешься.