С первым открытием, Костик!(Рассказы) - Корзинкин Сергей Георгиевич. Страница 10

Но однажды Гавря пропал.

— Может, он под печь залез? — сказал Филька и тут же, отодвинув ухваты, полез туда.

Я нагнулся, вглядываясь в темноту.

Вдруг Филька как закричит:

— Ой, ой! Ежата! Смотри скорее!

А как я могу смотреть, если одна половина Фильки под печкой сопит, а другая торчит — ни туда ни сюда — и ногами дрыгает. А под печкой и без того темно. Наконец Филька, фыркая и отдуваясь, вылез.

— Ну, — говорю, — теперь моя очередь лезть ежат доставать.

А он не соглашается:

— Я первый ежат увидал, я и достать их должен.

Не стал я с ним спорить, а то еще, думаю, драться начнет.

— Чего же ты, — спрашиваю, — их сразу не взял?

— Голыми-то руками? Сам попробуй!

Взял Филька старую шапку, кочережку, которой угли сгребают, и опять под печь. А я стою сзади и тороплю:

— Ну, скорее, что ли! Чего ты там возишься!

А Филька молчит, будто не слышит. Еле дождался его.

Вылез Филька чумазый, как трубочист, а лицо сияет, рот до ушей, в руках держит шапку, а в шапке пять ежат.

Маленькие, меньше куриного яйца. Кожица розовая, и у каждого на спине иголки торчат, редкие, но зато длинные-предлинные.

— Во! Ни одного не раздавил!.. Еле от мамаши отбился.

Сколько мы ни звали Гаврю, ни звука, словно он под пол провалился.

Не стали мы его дожидаться, взяли и сколотили для ежат большой ящик. Положили в него мох и сухие листья, а сверху приделали крышку на петлях, чтобы можно было откидывать и на ежат смотреть, когда захочется. А в одной стенке над самым дном проделали дырку, чтобы Гавря мог в ящик влезать.

Только опустили ежат в ящик, из-под печки Гавря выбежал. Покружился возле ящика, увидал дырку — и скорей к ежатам.

А мы сели в уголок и задумались: как же теперь звать Гаврю? Все-таки он мамаша. Думали, думали и решили: пусть называется по-прежнему: и еж привык, и мы.

Дней через десять малышей нельзя было узнать. Розовая кожица покрылась густыми колючками, стали ежата совсем как взрослые, только ростом поменьше.

Как-то вздумали мы все ежиное семейство вынести погулять. Филька взял Гаврю и пошел к опушке, недалеко от дома, а я поднял ящик и стал медленно спускаться с крыльца.

Не знаю, как случилось, но Гавря вырвался из Филькиных рук и побежал, но не к лесу, а к дому. Бежал он, переваливаясь с боку на бок, как утка, пересек песчаную дорожку — и прямо к ящику, который я опустил на землю. Вход в ящик был открыт, и Гавря мигом скрылся внутри. Через минуту он показался снова, и на этот раз не один. Гавря тащил ежонка, ухватив его зубами за колючки. Выбрался, огляделся и потащил детеныша к лесу. А мы — за ним.

Гавря добрался до поваленной осины, положил ежонка у вывороченного корня, пофырчал и побежал назад. Скоро он принес второго малыша и отправился за третьим. А оба ежонка лежали у осины тихо-тихо, думая, наверное, что их никто не видит.

А когда Гавря тащил последнего малыша, мы взяли одного от осины и отнесли обратно в ящик. Но Гаврю обмануть не удалось. Он будто умел считать: подбежал к осине, поглядел на ежат, фыркнул: «Фырт, фырт!» — и припустился назад к ящику.

Ну, мы с Филькой решили, что на первый раз ежата достаточно погуляли и водворили всех обратно в ящик.

Прошло еще две недели, и ежата стали совсем большими. Что нам было делать с таким семейством?

Филька предложил отвезти их в Зоопарк или в уголок Дурова.

— Может, денег за них дадут, — сказал он.

Но я воспротивился. Разве там мало ежей? Небось полным-полно. Здорово мы с ним тогда поспорили. Спор наш услыхал папа.

— Выпустите их в лес, — говорит. — Так лучше и для них и для вас будет!

А почему для нас? Оказывается, они и мышей ловят, и змей, и всяких там жуков вредных да личинок.

Подумали мы с Филькой и выпустили их в лес. А сами потом все волновались: как-то они в лесу, на новом месте, устроились.

Одного ежонка мы все же оставили себе и назвали его тоже Гаврей. Он и сейчас у нас живет.

РЕДКАЯ УДАЧА

Ну и скучный же день! На улице холодно, озеро серое, рябое от ветра, небо тоже серое. Лес хмурый, неприветливый.

Папа сидит у стола, читает толстенную книгу. Книга, наверное, тоже скучная, потому что он часто вздыхает, морщит лоб и сердито фыркает.

Я переделал все, что мог: вычистил ружье, протер его маслом, два раза пересчитал патроны, привязал крючок к удочке. Потом влез на подоконник, открыл форточку и стал глядеть на озеро.

Далеко от берега, почти на самой середине, виднелись черные точки — это стая уток. Эх, бабахнуть бы по ним! Да нет, лучше об этом и не мечтать — утки не подпустят на выстрел: на открытой воде лодка видна как на ладони. Вдруг с дальнего берега донесся по ветру яростный лай.

— Папа, слышишь?

— Слышу, — не отрываясь от книги, ответил отец. — Это собаки из Бочкина зайца гоняют.

Бочкино — деревня, километрах в трех от озера. Мы с папой иногда заходим в нее, возвращаясь с охоты.

За окном кто-то крикнул:

— Лось! Лось!

Папа вскочил, книга упала на пол, он даже не поднял ее, а бросился к шкафу и схватил бинокль. Я накинул пальто, и через минуту мы сбежали с крыльца.

На той стороне озера, у воды, высоко подняв голову с ветвистыми рогами, стоял лось — сохач. Он словно застыл, слушая лай приближавшихся собак.

И вот псы выскочили из леса. Я видел, как огромная рыжая собака злобно бросилась на лося. Но сохатый не испугался, не побежал. Он только чуть отошел назад и вдруг резко ударил передней ногой набежавшего пса. Пес взлетел на воздух, перекувырнулся и шлепнулся в грязь. Лось не стал ждать нападения других собак. Он шагнул в воду.

Я схватил папу за руку. Неужто поплывет?

Лось медленно вошел в озеро. Вот уже не видно его высоких ног, вода ему по грудь. Еще миг — и он поплыл.

— Ну-ка, тащи ключ от лодки! — скомандовал папа.

Сбегать домой было делом минуты. Папа быстро отпер замок, сел за весла. Я прыгнул на корму и чуть не растянулся, запутавшись ногой в причальной веревке. Зеленый борт прошуршал о мостки, с размаху плеснулась волна, обдавая нас брызгами.

— Папа, а вдруг он испугается и повернет обратно?

— Не повернет. Сзади собаки.

— А если утонет?

— Не утонет! Да ты направление держи, а не болтай! — рассердился отец.

Лось плыл навстречу нам, чуть-чуть правее. Среди белой пены волн мелькали широкие, как лопаты, рога. Я вскочил на скамейку, чтобы получше разглядеть его. Ветер раздувал полы моего пальтишка, я схватился за кепку.

— Вывалишься! — крикнул отец, и я, не отрывая глаз от зверя, неохотно сел.

Вот лось поравнялся с нами. Я вижу его блестящие настороженные глаза, могучую бурую шею, похожую на ствол векового дуба. Ну и силища!

Не знаю, как случилось, но у меня в руках оказалась причальная веревка. Я наспех сделал петлю, размахнулся и бросил. Разрезав воздух, петля полоснула по воде возле самой головы сохатого. Мимо!

Торопясь, принялся выбирать веревку, чтобы снова метнуть и заарканить невиданного зверя.

— Ты что, в уме! — крикнул папа.

Лодка качнулась. На плечо легла тяжелая отцовская рука, и я плюхнулся на скамейку.

— Бессовестный ты человек! Ему и так трудно, разве не видишь?

Я взглянул на берег, откуда лось бросился в озеро. Там без толку метались собаки. Псы посмелее входили в воду, но не решались пуститься вплавь.

А сохатый уже был на другой стороне. Медленно вытаскивая из ила копыта, он выбрался на прибрежную полянку. Постоял, отряхнулся и пошел в лес. Он шел спокойно, не торопясь, высоко держа голову с тяжелыми рогами.