Я помню...(Автобиографические записки и воспоминания) - Фигуровский Николай Александрович. Страница 43

Отдел контроля учреждений просвещения и здравоохранения размещался в двух комнатах. Меньшая была занята начальством — бывшим действительным статским советником и управляющим Контрольной палатой — Н.К.Крыловым. Это был человек среднего роста с небольшим брюшком (в то время!), в вицмундире, с которого были удалены знаки «бывшего величия». Ему было лет за 50. Он был весьма учтив и «воспитан», казался весьма приветливым и любил поговорить главным образом о старых временах и о студенческих годах в Московском университете.

Сбоку от Крылова сидела весьма бойкая, впрочем, симпатичная дамочка Лидия Николаевна Маслова. Крылов любезничал с нею целыми днями. Тут же справа от двери сидел за большим старинным бюро мой непосредственный начальник Борис Евлампиевич Ушаков — бывший управляющий губернской Пробирной палатой, размещавшейся, кажется, в селе Красном — центре ювелирной промышленности. Так как в годы разрухи ювелирный промысел в Красном заглох, Пробирная палата стала ненужной, и Ушаков перешел в ГОСКОН. Он был наиболее симпатичным, душевным и притом весьма широко образованным человеком.

Среди других сотрудников Отдела помню пожилого седого человека небольшого роста К.Н.Добрынина — бывшего директора Рижского реального училища. Он солидно разговаривал только со старшими сотрудниками и курил махорку, искусно набивая ею уже однажды использованные гильзы (сдвигая курительную бумагу). Помню также старшего контролера Добрынина — бывшего преподавателя истории в Рижской гимназии и автора учебника истории. Это был высокий рыжий старик с нависшими бровями, с бородой и усами и в очках. Оба старика относились ко мне совершенно безразлично и лишь отвечали на мои приветствия утром.

В другой, более просторной комнате сидел за старинным массивным столом в старинном кожаном кресле Арсений Аристархович Думаревский. Ему было, вероятно, лет 75. Однако он был здоров и деятелен. Когда мы утром входили в положенное время в Отдел, он уже сидел в своем кресле и просматривал многочисленные «дела» с отчетами и денежными документами учреждений. Опыт работы у А.А.Думаревского был огромным. Он каким-то «нюхом» чувствовал, где надо искать нарушения и злоупотребления. И это неудивительно, так как Думаревский сидел за своим столом не менее 55 лет. К Думаревскому я и попал вначале для обучения искусству владения счетами и приемами проверки отчетов учреждений. У меня сохранилась фотография (групповая) сотрудников отдела и всего ГОСКОНа, меня там нет, видно, я был в командировке.

Вскоре после моего поступления в ГОСКОН вновь назначенный управляющий предпринял просмотр и перетасовку кадров. Он, в частности, уволил по старости А.А.Думаревского. Не ожидавший этого, Думаревский тяжело переживал это несчастие. На другой день после увольнения он, как всегда, пришел в Отдел ранее всех, видимо по инерции, и, не решившись сесть в свое пустующее кресло, дождался прихода всех сотрудников и ушел домой. На его глазах были слезы. Он пришел и на третий и на четвертый день и со слезами покидал отдел. На 7 день после увольнения он умер.

Зимой в конце 1919 г. однажды, придя на работу (даты не помню), мы обнаружили отсутствие на работе Крылова, Добрынина и нескольких других сотрудников в других отделах. Скоро распространился слух, что они арестованы. В нашей комнате стало маловато народу — Ушаков, Маслова, Вера Голубева и я. Вскоре я был вызван к самому управляющему Отделением ГОСКОНа, который заявил мне, что на меня теперь ложится особая ответственность. Он поручил мне, правда, лишь временно, ставить утвердительные или запретительные грифы на ассигновках, приносимых из различных учреждений. Первое время я не знал, как поступать в тех или иных случаях, и по примеру Ушакова расспрашивал бухгалтеров, приносивших ассигновки, и «торговался» с ними. Вместе с этой «предварительной» ревизией мне пришлось заняться и фактической ревизией. Еще с 20 июня 1919 г. я был повышен в должности и стал «счетоводом». Мой непосредственный начальник Б.Е.Ушаков относился ко мне исключительно доброжелательно и дружелюбно и, кажется, перехваливал меня как работника начальству.

Рабочий день начинался у нас в 10 часов и продолжался до 4-х часов. Мы являлись точно к началу работы и принимались за дела. Это были бухгалтерские отчеты учреждений, к которым были приложены оправдательные документы, подшитые в толстые томы. Это были счета различных частных лиц — подрядчиков, мастеров, лавочников, написанные от руки корявыми почерками, с наклеенными внизу гербовыми марками. При просмотре их счеты служили единственным инструментом для проверки правильности сумм, указанных в отчетах.

Часам к 11 в Отдел начинали приходить представители администрации учреждений с ассигновками, с обозначением сумм, которые требовались в пределах смет на различные расходы. Ассигновки оплачивались банком только с грифом ГОСКОНа. Мы должны были отвечать за такой гриф.

Что касается «фактической ревизии», то мы довольно редко предпринимали обследования бухгалтерий мелких учреждений — школ, больниц и пр. Чаще приходилось участвовать в разных комиссиях по списанию пришедшего в негодность имущества. В те времена бедность была потрясающей. Однажды меня вызвали в комиссию для списания одной бочки испортившегося цемента. А осенью 1918 г. я был командирован в госпиталь Северокреста (Красного Креста Северной области — учреждения, сохранившегося еще после войны) для определения пригодности большой партии яиц (50000). Комиссия из 5 человек пыталась вначале перебирать все яйца, но это оказалось бессмысленной работой. Госпиталь должен был своими силами проделать эту работу и предъявить нам испорченный продукт для списания. В конце концов было решено оценить процент испорченных яиц на основе вероятности. Из каждого ящика отбиралось (из разных мест) по 25 яиц и устанавливалось число испорченных. В общем, дня три мы лакомились яичницей.

Вернусь к нашему (5-му) Отделу: После разбора почты и раздачи поручений исполнителям наступало более спокойное время от 1 часа до 4-х. В 4 часа мы расходились по домам.

Вначале я продолжал жить у тетки Авдотьи, но с сентября товарищи уговорили меня поступить в техникум им. Чижова. 13 августа я был принят в этот техникум и по вечерам стал заниматься. Так как в техникуме имелось общежитие, мне стало казаться, что дальше неудобно висеть на шее у тетки Авдотьи, и я переселился в общежитие техникума.

Учиться в техникуме мне было трудно. Я почти не понимал лекций по теоретической механике, так как был почти «невинен» в математике. Трудновато было и в мастерских, где для начала нам дали чугунную болванку, которой с помощью зубила надо было придать определенную форму. Я довольно сильно разбил себе молотком левую руку, прежде чем выучился при ударе молотком смотреть на болванку, а не на молоток.

Все же кое-чему полезному в техникуме мне удалось выучиться. Я вполне освоил премудрости электропроводки, пайки и т. д. Хотя мне было трудновато усваивать законы физики и механики, я продолжал аккуратно посещать лекции и другие занятия. В общежитии мы жили прекрасно. Завелся кружок друзей. У некоторых из них (И.И.Овчинникова и др.) было необыкновенное дарование доставать неизвестно откуда продукты питания. И хотя мы жили впроголодь, все же сносно. Столовых в то время не существовало.

Ранней осенью 1919 г. я был послан в качестве представителя Гос. Контроля в комиссию по национализации Костромской текстильной фабрики Зотова. Мне пришлось участвовать в инвентаризации складских запасов фабрики, которые были довольно велики. Фабрика — старинная и вела хозяйство по старине. В складах хранилось что угодно: полотна, образцы которых мне показали; они будто бы шли на белье великим княгиням и т. д. Но всего больше было разных старых машин, станков, металлов, металлолома и прочего. Мы взвешивали все это на старинных чашечных (с гирями) весах. Я взвесился сам и вывесил 5 пудов (80 кг), и когда не хватало гирь, становился на весы вместо гири. До сих пор я удивляюсь, что в это голодное время у меня был такой большой вес.