Невероятные приключения циников в Скайриме (СИ) - Пасынкова Юлия Александровна. Страница 32

Глава 8. О чем молчат разработчики

Бишоп уже второй день трясся в повозке по дороге в Рифтен, откуда они с Питикакой хотели начать поиски Карнвира. Рифтенские бандюги держали притон, промышляя продажей скумы и проведением собачьих боев, и Карнвир сидел у них уже третью неделю. Не то чтобы Бишоп переживал за своего волка, но долгое отсутствие единственного живого существа, которому он мог доверять, заставляло рейнджера нервничать больше обычного. Проще говоря, Бишоп скучал по шерстяному засранцу, и пока ничего не оставалось, как развалиться на лавке и считать путевые столбы.

Телега мерно тряслась по брусчатой дороге, возница сидел, ссутулясь и раскуривая очередную самокрутку, и даже Питикака присмирела и после трёпки вела себя вполне сносно. Она не болтала, к Бишопу лишний раз не лезла, а молча корябала пером в своем дневнике, наловчившись не проливать дорогие чернила на каждой кочке. Бишоп вздремнул, рассудив, что возница не позарится на его добро, а девка не сбежит. Потом проснулся, закинул в рот кусок подсохшего пирога и собрался размяться. Он пробежался вдоль дороги, подстрелил для острастки пару зайцев, благо живности в этих краях хватало, и нагнал телегу. От нечего делать снова вздремнул. Поел. И заскучал.

Обычно, когда выдавалась свободная минута между выживанием и… выживанием, Бишоп пил в ближайшей таверне, либо тискал баб там же, но сейчас… Сейчас ближайшая таверна была в нескольких днях пути, а рядом сидели только Питикака и возница. Возница Бишопа не интересовал из-за отсутствия сисек и наличия яиц, а тискать Питикаку — все равно, что обжиматься с горящим поленом. Кругом сучки и можно обжечься. В прямом смысле слова: летящая струя огня была еще свежа в памяти Бишопа.

Рейнджер застонал от скуки и растянулся на лавке телеги, закинув руки за голову. Питикака тем временем достала из мешка книгу и принялась изучать ее, иногда хмурясь и делая пометки в дневнике.

— Ерунда какая-то! — спустя час девица перевернула последнюю страницу и раздраженно захлопнула фолиант, — просто кусок истории. Ни формулы, ни инструкций для колдовства. На чем базируется магия? Что это за энергия? Как ей управлять? Ничего не понятно. Тоже мне «учебник по заклинаниям»…

Бишоп взглянул на нее из-под опущенных ресниц, и девица стушевалась:

— Извини, если разбудила. Я молчу.

Она уткнулась в дневник и принялась яростно зачеркивать строчки, безмолвно шевеля губами. Бишоп снова прикрыл глаза, довольный собой: все-таки хорошая трёпка пошла этой дове на пользу. Не огрызается, не шумит, а если научится сражаться, то можно даже из нее сделать человека.

— Собираешься учиться магии? Пустая трата времени, да и занимаются ею только те, у кого не хватает яиц взять настоящее оружие, — заключил Бишоп, лениво покачивая ногой, свешенной с лавки. — Одни кастраты и немощное старичье.

Питикака громко фыркнула, тут же позабыв про обещание молчать:

— Ну да, «трата времени», как же. Да любой маг может вжарить по первое число. И кстати — чтоб ты знал — среди магов не все «кастраты и немощные старики». Есть много женщин.

— А я о чем… Ни яиц, ни мозгов — одна дурь. Им бы хор-рошего мужика, такого, чтоб за одну ночь избавил от этой блажи.

Питикака закатила глаза:

— Настоящее средневековье — выбивать из женщины интерес к науке…

— А-та-та, — Бишоп повернулся и погрозил ей пальцем, — я не говорил «выбивать». Я говорил «избавить», а для этого нужно лишь вино, мягкие шкуры, и совсем нет нужды причинять боль. Хотя… — Рейнджер задумчиво уставился вдаль, — была у меня одна знакомая. Дочка конюха. Так она каждый раз просила ее связывать и хлестать плеткой для лошадей, пока я…

— Ох, избавь меня от интимных подробностей, — Питикака сморщилась и захлопнула дневник. — По твоему, магия — ерунда, а женщины должны только молча раздвигать ноги…

— Ага.

— Угораздило же связаться с подобным индивидуумом… — девица тяжело вздохнула. — Скажи, у тебя в детстве были тяжелые отношения с матерью? А может тебя магией пытали?

Бишоп вздрогнул:

— Чего?

— Да ничего… Нельзя, говорю, ненавидеть что-то, с чем не был прежде знаком. Впрочем, забудь, не важно…

Рейнджер молча пялился на женщину и не находил слов. Она говорила странные вещи. Казалось, плюнь и растери — ну, мало ли, что бабы болтают! Но… что-то зацепило. Осадок остался. Рейнджер сделал вид, что не понял ни слова, и продолжил пялиться на Пит с прежним сальным выражением лица.

— Красотка, знаешь сколько раз женщины обижали меня? Это я с виду такой чёрствый, а внутри сущий ягненок… Вот если бы ты меня приласкала…

Сработало! Девица фыркнула и закатила глаза:

— О, святые нейроны, как со школьником, страдающим от спермотокзикоза, разговариваю. Ты хотя бы одну женщину в своей жизни уважал?

— Радость моя, конечно… — Бишоп решил развлечься. Он поднялся, надел свою самую соблазнительную мордашку и, подсев ближе к Питикаке, проникновенно заглянул в глаза, — …конечно же, нет.

Рейнджер с плохо скрываемым удовольствием наблюдал, как менялось выражение лица довы: от удивленно вскинутых бровей и внезапно вспыхнувшего румянца, до поджатых губ и молний, летящих из глаз.

— Так я и думала, — Питикака отодвинулась, поглядывая на рейнджера исподлобья, — таких как ты называют шовинистами.

— Ну-ну, только не надо истерики, — он успокаивающе похлопал ее по плечу, чем вызвал еще один испепеляющий взгляд, — справедливости ради скажу, что мужиков я тоже не уважаю.

— Поняла. Ты не столько шовинист, сколько просто засранец.

— Именно, — Бишоп ослепительно улыбнулся, сверкнув белыми зубами, — смотри-ка, ты начинаешь меня понимать! Я никого не уважаю, красотка: все люди — дерьмо, и мы с тобой отличное тому подтверждение.

Он посмотрел на нее с хитрецой, ожидая фырканий и возмущения, но вместо этого наткнулся на внимательный, изучающий взгляд. Бишопу отчего-то сделалось не по себе, и самодовольная улыбка медленно сползла с лица. Девица, словно жалом, впивалась в него взглядом, пытаясь отыскать нечто такое, что рейнджер старательно прятал даже от самого себя. Он с вызовом вскинул подбородок: сейчас эта женщина полоснёт его привычным осуждением, которым рано или поздно рейнджера награждал каждый встречный, но вместо этого Бишоп увидел только собственное отражение в темных глазах. Растерянность на бородатом лице и мелькнувшую злость.

— Да что с тобой такое случилось, что ты так не любишь людей? — голос Питикаки вывел его из ступора, и рейнджер поспешил отвернуться.

Бишоп достал из кармана тетиву, придвинул к себе лук и накинул петлю на одно плечо:

— Ну что сказать… Я не пил уже целую вечность и почти забыл вкус хорошего эля! Да и в паху по утрам жмёт так, что готов залезть даже… — он демонстративно оглядел девку с ног до головы, — …ну… на тебя.

В ответ донесся только усталый вздох:

— Отшутиться хочешь? Ну и ладно. В конце концов я не твой психолог — в душу лезть не буду.

Питикака подтянула к себе мешок, порылась и вытащила на свет зеленое яблоко. Она подышала на него и тщательно обтерла тряпицей. Избегая смотреть в ее сторону, Бишоп подтянул тетиву ко второму плечу лука, проверил пальцем упругость. От нечего делать и стараясь поскорей убраться от странного разговора, рейнджер закинул оружие на спину, перепрыгнул через борт телеги и, велев вознице никуда не сворачивать, скрылся в ближайших кустах.

Он бродил по редкому лесу вдоль тракта. Бесшумно ступая по жухлой листве, Бишоп жадно глотал вечерний воздух, слушал хлопанье крыльев и крики ночных птиц, уже покинувших свои гнезда. На западе пронеслась, трепеща крыльями, стая летучих мышей, справа хрустнула тонкая ветка под лапами зайца — рейнджер окунулся в привычный мир зверья и дикой природы, где все было просто и ясно. Либо ты, либо тебя. И никаких споров, рассуждений, странных гляделок и прочего дерьма. Бишоп шуганул оленей, расправился с двумя волками и, быстро освежевав их, забрал шкуры с собой. Пригодятся на новые сапоги. В лесу к тому времени почти стемнело, и рейнджер вышел на тракт нагонять телегу. Ночной свежий воздух — лучшее средство для прочистки мозгов, считал Бишоп, и не ошибся: охота и пробежка расставили все по своим местам, а сбивающий с толку взгляд назойливой бабы рейнджер зашвырнул в дальний угол мозгов, где валялись забытая совесть, вера людям, девственность и прочая ненужная хрень.