Ничья - Романовская Ольга. Страница 11

– А после? – В горле пересохло, но я таки спросила. Пора внести ясность, слишком много я слышала правды и лжи о женщинах в алом. – Что случается со сборщицами после? Одной повезет, а остальных казнят?

– Нет, милая. – Жрец сделал шаг ко мне и ласково потрепал по голове. – Они уходят из храма. Одна беременной завидной невестой в собственный дом, другие – куда придется. Казнят только тех, кто привозит некачественный товар либо не уберег его по дороге. Но хватит разговоров, пора надеть на вас амулеты послушниц. Снять их могу только я, напрасно просить мимолетных любовников. Пока они на вас, вы не можете покинуть территорию храма.

– А как же высшие наложницы?

Мужчина усмехнулся.

– Станешь, узнаешь. У тебя неплохие шансы, девочка, посмотрю, подумаю.

При мысли о потном теле великана, трущемся о мое, стало дурно. Я ведь не выдержу, попробую задушить его завязками собственного балахона. Тогда меня ждет верная смерть. Да и если сдержусь, будет ли мое существование лучше? Я не желала становиться сборщицей и обрекать на страдания бывших соседок. Равно как не собиралась рожать от мужчины, к которому не испытывала ничего, кроме брезгливости. Впрочем, каков шанс, что меня одарят ребенком, скорее уж окажусь за воротами без гроша. И куда тогда? Ясно ведь – в бордель, на другую работу бывшую служительницу богини наслаждений не возьмут. Рынок дарил призрачный шанс на иную жизнь. Я хотя бы окажусь в доме, а не в обители разврата. И если выберусь оттуда, не стану считаться грязной шлюхой. Но не мне решать. Вот зачем открыла рот? Теперь жрец заметил и, кажется, положил на меня глаз.

Дождавшись команды, помощник жреца молчаливо принес холщовый мешок. В нем оказались ошейники с большими камнями, напоминавшими кошачий глаз. Солдаты по очереди выталкивали вперед девушек и придерживали, пока метка храма не защелкивалась. Ошейник сидел удивительно плотно, но, странное дело, не сдавливал кожу. Попробовала, даже ноготь под ним не пролезал. Магия! Закончив, так же бесшумно, как подошел, помощник жреца отступил в тень. Свершилось. Если прежде оставалась какая-то надежда, ошейник убил ее. На глазах навернулись слезы, но я мужественно подавила их. Вот еще, разрыдаться перед фрегийцами! Они только этого и ждут, чтобы упиваться чужим горем. Ничего, придет день, фрегийским девушкам тоже придется плакать! Я мысленно повторяла это снова и снова, пока нас вели в храм. Внутри он оказался таким же необычным, как снаружи. Я ожидала увидеть большой зал, но попала в подобие прихожей, где за столом с умным видом сидела пожилая женщина. Немного щурясь, она водила пальцем по строкам толстой книги и ненадолго отвлекалась, чтобы щелкнуть костяшками палисандровых счетов.

– Распорядительница, – представил ее жрец. – Она ведает доходами храма и раздает мужчин. Дружите с ней и всегда останетесь довольны.

Он мог бы еще сотню раз повторить «довольны», «наслаждение», слаще не станет, ни капельки не перепадет.

– А, новенькие!

Женщина оторвалась от подсчетов и подняла голову. Распорядительница не носила ошейника, а ее одежда не походила на одеяния сборщиц. Другого фасона, чуть более свободная и открытая, нежели принято в Рьяне, она кроилась, а не наматывалась на тело. Интересно, работала ли распорядительница прежде в храме или пришла сюда добровольно, на конкретную должность.

– Как тебе новенькие, Альцеста? Хватит на ремонт восточной галереи?

Распорядительница ненадолго задержала на нас близорукий взгляд и покачала головой.

– Тебе решать, Экон, но я бы лучше продала парочку низших в бордель. Толку от них никакого, зря кормим. Уже после пяти мужчин пластом валяются.

– Пяти сразу? – нахмурился жрец. Выходит, его звали Экон. – Помнится, я запретил…

– Да богиня с тобой! – замахала руками женщина. – Какое сразу, они же дохлые! Да и не бордель у нас, а храм, место святое. Я и двоим-то редко позволяю, только если девочка умелая. И то отказаться может. Пятерых за ночь они ублажить не могут, болит, видите ли, устали. А чего устали-то, если все лежат? А если и заберутся сверху, мужик под ними спит. Хорошо, что новых привез. Часть уже на дефлорацию увели, вечерком заменю лентяек. Заодно заработаем больше. Мужчины – странные создания, во всем норовят стать первыми.

Жрец не ответил, пошел дальше. Словно пушинки, распахнулись перед ним тяжелые двери. На каждой – застывшее движение, танец сладострастной богини. Извиваясь, бесстыжая, влекла за собой к небесам.

Огромный полутемный главный храмовый зал пах благовониями. Центральный проход, устланный ковровой дорожкой, оставался свободным, а справа и слева за рядами резных столбов, поддерживавших высокие своды, стояли жесткие кушетки. Возле каждой столик, на нем свеча и две баночки, вроде тех, в которых держали помаду. А еще копилка с прорезью. Тогда-то я и поняла, где все совершалось, и, покраснев, отвернулась, чтобы уткнуться взором в торец зала. Там, освещенная несколькими узкими окнами и светом с верхних открытых галерей, нависавших над залом, застыла хозяйка храма. Прозрачный алый шелк оттенял мраморную белизну идеального тела, колыхаясь от естественного ветерка, обнажал то бедро, то упругую грудь, то преддверие лона. Скульптор постарался, его работа напоминала живую женщину, даже во мне вызвала восхищение. Представляю, каково мужчинам! Богиня приподняла согнутую в колене ногу, словно указывая вниз, туда, куда одну за другой подводили девушек, обреченных стать низшими.

– Подходите ближе, что застыли! А вы – вон! – обратился жрец к страже. – Для вас зрелище только за деньги.

Солдаты уходили неохотно. Им хотелось понаблюдать за стройными обнаженными телами, но со жрецом не поспоришь.

Хоть в чем-то слухи оказались правдивы – под изящной ножкой богини установили каменный фаллос. Его тоже выполнили максимально натурально, соразмерили с тем, который я видела у капитана. Отполированный, натертый маслом абсолютно черный член вздымался с небольшого постамента. Служители, ухватив под руки, по очереди усаживали на него брыкающихся девушек, надавливали на бедра, заставляя принять каменную плоть. Бедняжек приподнимали и насаживали снова, по два-три раза. Затем плачущих девушек снимали с члена и, наклонив, что-то вставляли между ягодиц. Непонятный предмет вводили-выводили несколько минут и вторично усаживали несчастных на каменный фаллос, теперь медленно и не так глубоко.

Притихшие, мы круглыми от ужаса глазами наблюдали за дефлорацией низших. Оказавшись совсем близко, я поняла, что с ними проделывали, и мечтала умереть во время пытки.

– С вами поступят иначе, – заверил жрец, удовлетворенно наблюдая за слаженными действиями подчиненных. – Работа тех девушек начинается сегодня вечером, приходится поступать грубо. Вас дефлорируют другим способом, если только вдруг я не отправлю кого-нибудь в низшие. Для каждой поберем индивидуальный инструмент, кому-то деревянный, кому-то костяной, кому-то набитый конским волосом. Кем-то и вовсе займусь я и мои помощники. Все постепенно, без боли. Но я привел вас сюда не ради стонов бракованных спутниц, а ради лика пресветлой богини.

Мужчина почтительно склонил голову перед статуей. Понукаемые его помощниками, мы сделали то же самое.

– Она милостиво разрешила называть себя Эрон и повелела, чтобы имена всех служащих ей жрецов содержали хотя бы одну букву ее имени.

– А нам оставят обидные прозвища?

Кто это спросил, я точно не знала, да и девушка постаралась затеряться в толпе: вдруг накажут? Однако расплаты не последовало. Ответа, впрочем, тоже.

Я не сводила взгляда с лика чужеземной богини, такого прекрасного и безмятежного, будто не замечавшей творимого у ее ног насилия. А девушки продолжали кричать и плакать. Хотелось заткнуть уши, закрыть глаза и проснуться.

– Это не так больно, как кажется. Ритуальный фаллос не наносит повреждений.

Вздрогнула и отшатнулась, когда меня коснулась рука жреца. Как он мог улыбаться, когда там, за его спиной… И откуда ему знать, что больно, если он мужчина?