Долина забвения - Тан Эми. Страница 19

Лу Шин отдал матери конверт.

— Я написал здесь все, что, как я считаю, ты захотела бы узнать.

Она приложила нож для писем к конверту, но руки у нее так тряслись, что она выронила письмо. Лу Шин поднял его и вскрыл. Она вытащила из него фотографию, и я вытянулась на цыпочки, чтобы хоть краем глаза увидеть ее.

— Где в нем мои черты? — спросила мать. — Это и правда Тедди? Или ты снова играешь со мной? Если так, то я застрелю тебя…

Он что-то прошептал и показал на фотографию. Страдальческое выражение на ее лице сменилось улыбкой.

— Какой он серьезный… Неужели я именно так и выгляжу? Он больше напоминает тебя. Выглядит совсем как китаец.

— Ему уже двенадцать лет, — произнес Лу Шин. — Счастливый мальчик. И избалованный, даже чересчур. Бабушка относится к нему так, будто он — император.

Голоса их понизились до нежного шепота. Он положил ладонь ей на руку, и на этот раз она не оттолкнула его, только посмотрела с болью в глазах. Он погладил ее по щеке, и она упала в его объятия и разрыдалась, а он нежно обнял ее.

Я отвернулась и плюхнулась на пол, уставившись в угольно-черную пустоту, наполненную всевозможными страхами. Все так быстро изменилось. У нее есть сын, которого она любит больше, чем когда-либо любила меня. Я снова и снова прокручивала в голове все, что она сказала. У меня появлялись всё новые вопросы, и каждый из них беспокоил еще больше, чем предыдущий. Я почувствовала, что мне становится дурно. Ее сын тоже был смешанных кровей, однако выглядел как китаец. А этот мужчина, мой отец, от которого мне достались глаза и щеки, даже не потрудился ввести меня в свою семью. Он никогда меня не любил.

Я услышала в кабинете шелест и снова повернулась к щели между портьерами. Мать уже гасила лампы, и я ничего не могла разглядеть. Дверь кабинета закрылась, а секунду спустя я услышала, как открывается и закрывается дверь спальни. Лу Шин и фотография Тедди тоже отправились с ней в спальню? Я почувствовала себя покинутой, оставленной наедине с мучившими меня вопросами. Мне хотелось оказаться в своей комнате, чтобы оплакать себя. Я потеряла свое место в мире. Для матери я была всего лишь второй по значимости, а для Лу Шина — ненужной помехой. Но я не могла покинуть комнату, пока по коридору и залу сновали слуги. Если Золотая Голубка увидит, что я отсюда выбираюсь, она потребует ответа, что я там делала. А я не хотела ни с кем говорить о том, что сейчас чувствовала. Я легла на постель и завернулась в одеяло. Мне придется ждать до начала вечернего приема, когда все спустятся в гранд-салон. И прямо с этой минуты я начала усиленно жалеть себя.

Через несколько часов меня разбудил отдаленный скрип открывающейся двери. Я подбежала к окну и посмотрела сквозь оконный переплет. Небо было темно-серым, значит, скоро рассвет. Я услышала, как открылась и закрылась дверь кабинета, и подошла к застекленным дверям. Мужчина стоял ко мне спиной, а лицо матери я видела у него за плечом. Он нежно что-то ей нашептывал. Она отвечала высоким, девичьим голосом. Сердце у меня заныло от тоски. Для других у матери было столько чувств, столько нежности и счастья. Лу подался к ней, она склонила голову, и он поцеловал ее в лоб. Он приподнял ее лицо и произнес еще несколько нежных слов, от которых на ее лице возникла улыбка. Она казалась почти смущенной. Я никогда не знала, что она может быть такой разной, что она может испытывать боль и отчаяние, а теперь я увидела ее еще и застенчивой.

Лу Шин обнял ее, крепко прижал к груди, а когда отпустил, глаза мамы блестели от слез, и она отвернулась. Он тихо вышел из комнаты. Я снова метнулась к окну и успела увидеть, как он проходит мимо с удовлетворенным выражением на лице, что меня разозлило. Для него все закончилось хорошо.

Я вышла из комнаты, чтобы вернуться к себе. Ко мне сразу подбежала Карлотта и стала тереться о ноги. За последние семь лет она стала жирной и малоподвижной. Я подняла ее на руки и обняла. Карлотта — единственная, кому я всегда была нужна.

@@

Я не могла уснуть — или мне просто так казалось, и услышала голос матери. Она велела слуге принести сундук. Но ведь еще не было даже десяти утра. Я нашла ее в спальне — она выкладывала на кровать платья.

— О, Вайолет, как хорошо, что ты уже проснулась! — произнесла она веселым, взволнованным голосом. — Мне нужно, чтобы ты выбрала себе четыре платья — два для обеда, два для дневного времени, и подобрала к ним туфли и пальто. Еще возьми гранатовое ожерелье и золотой медальон, перьевые ручки, учебники и тетради и самые ценные вещи. Я не могу составить тебе список, поэтому думай сама, что тебе нужнее. Я уже приказала, чтобы в твою комнату принесли дорожный сундук.

— Мы собираемся сбежать?

Мать склонила голову набок — она делала так, когда гость делился с ней новаторской идеей, которую она сама считала неразумной. Потом улыбнулась.

— Мы отправляемся в Америку, в Сан-Франциско, — ответила она. — Навестим твоих бабушку и дедушку. Твой дедушка болен… Я получила телеграмму… состояние у него очень тяжелое.

Что за глупая ложь! Если бы он и правда был так болен, разве была бы она всего секунду назад такой счастливой?! Она не собирается сообщать мне настоящую причину путешествия — что мы едем навестить ее любимого сыночка, но я собиралась вытянуть из нее правду.

— Как зовут моего дедушку?

— Джон Минтерн, — ответила она без запинки, продолжая выкладывать на кровать платья.

— А моя бабушка тоже жива?

— Да… разумеется. Она и послала мне телеграмму. Харриет Минтерн.

— Мы скоро уезжаем?

— Возможно, завтра или послезавтра. Или через неделю. Все пошло кувырком, ни на кого нельзя надеяться, даже на тех, кому платишь по высшему разряду. Так что, возможно, нам не удастся отплыть на ближайшем пароходе. Очень многие иностранцы тоже хотят уехать. Возможно, нам в конце концов придется согласиться на рыболовный траулер, который идет через Северный полюс!

— Что за мужчина приходил к тебе вчера?

— У нас с ним когда-то были общие дела.

— Я знаю, что это мой отец, — сказала я слабым голосом. — Я видела его лицо, когда он поднимался по лестнице. Я на него похожа. И я знаю, почему мы отправляемся в Сан-Франциско — там живет твой сын. Я слышала, как об этом говорили слуги.

Она слушала меня в молчаливом остолбенении.

— Ты не можешь этого отрицать, — закончила я.

— Вайолет, милая моя, прости, что причинила тебе боль. Я держала это в секрете только потому, чтобы ты не думала, что нас бросили. Он забрал Тедди сразу после его рождения, и с тех пор я его больше не видела. У меня есть возможность вернуть его, и я должна ею воспользоваться, ведь это мой ребенок. Если бы тебя забрали у меня, я бы точно так же боролась за то, чтобы тебя найти.

Боролась бы за меня? Сомневаюсь.

Но потом она подошла и обняла меня.

— Ты даже не знаешь, как много для меня значишь.

В уголках ее глаз показались слезы, и этого малого проблеска чувств было достаточно, чтобы я ей поверила и успокоилась.

Хотя позже, в своей спальне, я поняла, что мама ни слова не сказала о чувствах Лу Шина ко мне. Я его ненавидела. Я никогда не смогла бы назвать его отцом.

Остаток утра и весь день до вечера, пока мы собирали вещи в сундуки, она рассказывала мне о нашем новом доме в Сан-Франциско. До этого дня я не слишком-то задумывалась о прошлом матери. Когда-то она жила в Сан-Франциско, и это все, что я знала. И теперь я слушала ее рассказ, будто сказку, и гнев постепенно превращался в волнение. Я представляла себе Тихий океан: его прозрачные голубые воды с серебристыми рыбками, мелькающими сквозь волны, и китов, выпускающих в небо фонтаны. Мама сказала, что мой дедушка был специалистом в области истории искусств, профессором, и я представила себе благородного джентльмена с белыми волосами, стоящего перед мольбертом. Еще мама рассказала, что бабушка была ученым, изучала насекомых — вроде тех, что застыли в тех кусках янтаря, которые я пыталась разбить. Я представила себе комнату с каплями янтаря, свисающими с потолка, и женщину, которая смотрит на них через увеличительное стекло. И пока мама говорила — речь у нее теперь текла легко и непринужденно, — я будто наяву представила себе Сан-Франциско, его пологие холмы рядом с морем. Я представила, как забираюсь на возвышенность и смотрю с нее на залив и острова в нем, как поднимаюсь по крутым тротуарам, по обеим сторонам которых возвышаются дома в западном стиле вроде тех, что я видела во французской концессии,^[14] в которых жили люди всех классов и наций.