Долина забвения - Тан Эми. Страница 17

Когда я услышала, что она уехала, я пробралась в Бульвар и вошла через застекленные двери в ее комнату. Письма не было ни в ящике стола, ни под матрасом, ни в наволочке, ни в жестяной коробке с леденцами. И когда я уже готова была сдаться, я увидела уголок письма, торчащий из томика стихов на круглом столике посреди ее комнаты, где они с Золотой Голубкой сидели, когда обсуждали текущие дела. Конверт из плотной белой бумаги был адресован «мадам Лулу Мими». Это было написано по-китайски, а под иероглифами убористым аккуратным почерком было выведено по-английски: «Лукреции Минтерн». Лукреция! Я никогда не замечала, чтобы к ней так обращались. Неужели это ее настоящее имя? Письмо начиналось с имени, которое я тоже никогда не слышала при обращении к ней:

Моя дорогая Луция!

Я свободен от всех обязательств и наконец готов предоставить тебе то, что твое по праву.

Скоро я возвращаюсь в Шанхай. Могу ли я навестить тебя двадцать третьего после полудня?

Всегда твой,

Лу Шин

Кем был этот китаец, который писал к ней по-английски? Он звал ее двумя разными именами: Лукреция и Луция. И что он хотел ей вернуть?

Прежде чем я успела подробнее изучить письмо, в комнату вошла Золотая Голубка.

— Что происходит? — спросила она.

— Я ищу книгу, — быстро ответила я.

— Отдай мне его, — сказала она, потом глянула на письмо и продолжила: — Не говори матери, что ты его видела. Вообще никому не говори, иначе ты будешь об этом жалеть до конца своей жизни.

Мои подозрения подтверждались. Это письмо имело какое-то отношение к моему отцу. Я опасалась, что двадцать третьего числа моя жизнь изменится к худшему.

Двадцать третьего дом гудел от новостей: после полудня ожидается какой-то гость. Я пряталась на среднем балконе, наблюдая царившую внизу суматоху. Я должна была в это время заниматься в своей комнате, а не в Бульваре, и мать строго-настрого запретила мне покидать ее, пока она сама меня не позовет. А еще она сказала, чтобы я нарядилась в зеленое платье — одно из лучших моих платьев для особенных дней. Я догадывалась, что это значит: мне предстоит встретиться с тем человеком.

Полдень миновал, медленно тянулись минуты. Я ждала, не раздастся ли объявление о госте, но ничего не было. Я пробралась в Бульвар. Если кто-нибудь меня тут застукает, я просто скажу, что искала учебник. На всякий случай я заранее положила один из них под стол. Как я и надеялась, мать находилась в своем кабинете, по другую сторону застекленных дверей. С ней была Золотая Голубка. Мать говорила резко, и слова ее звучали так же зловеще, как раскаты грома. Я слышала в ее голосе угрозу. Золотая Голубка отвечала ей мягким, успокаивающим тоном. Но сами слова сливались в неясные сочетания звуков. Я сильно рисковала, когда вошла в комнату, и почти час набиралась храбрости, чтобы прижаться ухом к стеклу.

Они говорили на английском. И чаще, чем следовало, голоса их понижались до такой степени, что я не могла разобрать слова. Но вскоре мать резко и гневно возвысила голос.

— Ублюдок! — воскликнула она. — Семейные обязательства!

— Он трус и вор, и не думаю, что тебе стоит верить его словам, — произнесла Золотая Голубка. — Если ты встретишься с ним, он снова разобьет тебе сердце.

— У нас в доме есть пистолет? Я ему яйца отстрелю! Не смейся! Я так и сделаю!

Обрывки подслушанных фраз еще больше меня смутили.

День клонился к закату, и я уже слышала голоса служанок, требующих горячей воды. Слуга постучал в дверь матери и объявил, что прибыл посетитель и он дожидается ее в вестибюле. Мать еще десять минут пробыла в комнате. Когда она вышла, я всего на дюйм приоткрыла застекленные окна и чуть раздвинула гардины, оставив небольшую щель. Затем снова спряталась на среднем балконе над большим залом.

Мать спустилась на несколько ступенек, потом кивнула Маленькому Утенку, стоявшему рядом с бархатными портьерами.

Маленький Утенок отодвинул портьеру и объявил:

— Господин Лу Шин прибыл, чтобы встретиться с мадам Лулу Мими.

То же имя, которым было подписано письмо. Когда он вошел в зал, я затаила дыхание. Скоро я узнаю, тот ли он, кем я его считаю.

На вид он казался вполне современным джентльменом, с явными признаками высокого происхождения — держался он с достоинством и в то же время непринужденно. Его темный костюм отличался прекрасным покроем, а блики на тщательно отполированных туфлях можно было заметить даже с балкона. Густые волосы были аккуратно подстрижены и приглажены помадой. Я не могла хорошенько разглядеть его лицо, но мне показалось, что он старше матери — не слишком молод, но и не стар. Через руку он перекинул длинное зимнее пальто, а на него положил шляпу. Их быстро унес один из слуг.

Мистер Лу небрежным взглядом окинул комнату, но без того изумления, которое обычно читалось на лицах тех, кто в первый раз посещал дом матери. Западный стиль стал нормой во многих первоклассных цветочных домах и даже в резиденциях богачей. Но наш дом украшали предметы, которых нельзя было найти больше нигде: шокирующие картины, роскошные диваны с обивкой из тигровой шкуры, реалистичная скульптура феникса, стоящая рядом с гигантской пальмой, которая доходила до потолка. Мужчина только чуть улыбнулся, будто ничто его не удивляло.

Рядом со мной тихо присела на корточки Пышное Облако.

— Кто это? — шепотом спросила она. Я сказала ей, чтобы она уходила, но она не двинулась с места. Мне не терпелось узнать, кто этот человек, и не хотелось, чтобы в эту минуту Пышное Облако сидела рядом.

Мать не спеша спустилась по лестнице. Она выбрала для этого случая странное платье. Я никогда его раньше не видела, должно быть, она купила его вчера. Платье, без сомнения, было сшито по последней моде — других мать не носила, — но его покрой не подходил к маминой обычной привычке порхать по дому. Шерстяное платье сиренево-синего цвета туго обтягивало ее полную грудь и бедра. Юбка была стянута на талии и коленях, из-за чего она могла идти только медленным, царственным шагом. Мужчина терпеливо ждал ее, не сводя с нее взгляда. Она не стала приветствовать его так же радушно, как других мужчин. Мать что-то сказала ему ровным тоном, но голос ее дрожал. Я не смогла разобрать слов. Он слегка поклонился — поклон не был ни в западном стиле, ни в китайском, — а потом медленно выпрямился, серьезно посмотрел на нее, и она резко отвернулась и медленно поплыла к лестнице. Он последовал за ней. Даже на таком расстоянии я видела, как изменилось ее лицо: у него было то выражение, которое мать не терпела у своих куртизанок — подбородок надменно вздернут, полуприкрытые веками глаза смотрят свысока, с презрением. Мужчина же вел себя так, будто не заметил, что он нежеланный гость. Или, возможно, он ожидал подобный прием и был к нему готов.

— А-ах! — произнесла Пышное Облако. — Какой воспитанный! Да к тому же еще и богатый.

Я бросила на нее раздраженный взгляд, призывая ее замолчать, а она, будучи на семь лет старше, ответила мне кислой гримасой.

Хотя я не могла хорошо разглядеть мужчину, я почувствовала в чертах его лица что-то знакомое и чуть не упала в обморок от волнения. Неужели это мой отец?!

Когда они подошли к лестнице, собираясь по ней подняться, я незаметно покинула балкон, шмыгнула в Бульвар и спряталась под кроватью. Мне пришлось просидеть там еще пятнадцать минут, пока закат не сменился ночной тьмой, благодаря которой меня теперь невозможно было заметить в узкую щель между портьерами. Плитки пола были очень холодными, и я пожалела, что, перед тем как спрятаться, не завернулась в одеяло. Я услышала, как открылась дверь кабинета, а затем раздались голоса матери и Золотой Голубки, которая спрашивала, какие подать напитки и закуски. Обычно, в зависимости от гостя, подавали либо фрукты, либо английское сдобное печенье и чай. Мать сказала, что ничего не нужно. Я была поражена ее грубостью.

— Я прошу прощения за опоздание, — произнес мужчина. Он говорил как англичанин. — Толпы рушат стены Старого города, и дороги перекрыты. Пришлось оставить экипаж и идти пешком — я знал, что ты меня ждешь. Только до авеню Поля Брюна я добирался почти три часа.