Маленькая женская хитрость - Хмельницкая Ольга. Страница 9

Наташа проснулась оттого, что мать держала над ее ухом звонящий будильник, но ни сил, ни желания поднять голову с подушки у девушки не было. Она пришла домой, хотя предпочла бы прыгнуть с моста, а больше всего ей хотелось пойти к Барщевскому и пожаловаться, и поплакать у него на плече, но она понимала, что опоздала — соглашаться на его предложения нужно было сразу.

«Но он же ничего не знает пока, — думала Наташа, умывая в ванной отечное лицо и замазывая на шее бордовый засос, поставленный любвеобильным руководителем, — я ничего Саше не скажу, и все будет по-прежнему. А два раза в месяц — это не очень часто. Плохо, конечно, неприятно… Но я как-нибудь постараюсь это пережить».

Из зеркала прямо на нее смотрело бледное, нездоровое лицо с воспаленными глазами, а засос на шее замаскировать не удалось. В дверь ванной резко постучали.

— Наташа, выходи, пей чай и иди на работу! — прокричала Татьяна Тимофеевна. — Что ты там так долго возишься?!

Наташа покачнулась и закрыла глаза. Иногда ей казалось, что терпению пришел конец. Тем не менее она с упорством мазохистки продолжала играть предложенную ей роль.

Стас был раздавлен. «За меня не хотят замуж… Меня выгоняют! — подумал он горестно. — А я как дурак картошку жарил все утро!» Казбич, снова занявший свое любимое место на подоконнике, обидно ухмылялся и шевелил длинным пушистым хвостом. Перед глазами Стаса замаячил призрак родной Новой Каховки со всеми ее прелестями, самой впечатляющей из которых был степной чистый воздух. Впрочем, чистый воздух Стаса привлекал мало — он еще не достиг того возраста, когда человек начинает думать о здоровье.

— Ты еще не побрился? Давай быстрее, — проговорила Аля, явно не желая более обсуждать его брачное предложение и старательно вытирая остатки масла последним кусочком позавчерашнего хлеба.

Стас встал и поплелся в ванную бриться. Говорить он не мог. Разочарование было сильным и глубоким. Не так, нет, совсем не так он представлял сегодняшнее утро. Он, дурак, мечтал, что они будут медленно и романтично завтракать, без свечей, конечно, но с романтическими переглядываниями, подмигиваниями и, возможно, даже с поцелуями… В ванной Стасу стало совсем плохо. Мысль о том, что он должен покинуть эту ванную, в которой никто не дышал ему в спину и он мог спокойно открыть горячую воду и помыть руки, была невыносимой.

«Вот раскопаю город сам, куплю себе десять таких квартир, и вы все пожалеете. На брюхе приползете!» — мстительно подумал про себя Тигринский, так и не уточнив, кто будут эти все, которые пожалеют и приползут.

Аля бегала по квартире, собирая вещи и громко топая.

«Такая мелкая пигалица, и столько шума», — подумал Стас с досадой, нашел на полке женскую бритву, на изящной пластиковой ручке которой было написано: «Венера», и стал грустно смотреть на белоснежную пену, быстро растущую в умывальнике под струей воды. Через пять минут созерцания у него созрел план.

Побрившись, Стас вышел из ванной, быстренько оделся и заглянул на кухню. Аля стояла у стола и быстро глотала обжигающий чай. Серенький свитер и растрепанные волосы придавали ей сходство с маленькой нахохлившейся птичкой.

— Алька, я побежал! Извини, я очень спешу.

— Сейчас вместе пойдем… — проговорила было Аля, но Стас уже стоял у входной двери. Ключ торчал в замочной скважине, он повернул его, распахнул дверь, а потом с силой захлопнул. После этого, подхватив ботинки, он ринулся в кладовку и спрятался там, закопавшись в гору разнообразного строительного мусора. Он старался не дышать. Клубы пыли, которые Стас поднял, забираясь в кладовку, щекотали ему нос и вызывали острое желание чихнуть. К тому же вдруг зачесалась нога. Тигринский мысленно застонал: каждый раз, когда он оказывался на концерте классической музыки, или на заседании кафедры, или на экзамене, или еще на каком-то мероприятии, где нужно было соблюдать тишину, Стас начинал вертеться, чесаться, кашлять и ничего не мог с собой поделать. Он стоял в кладовке и понимал, что больше пяти минут ему не продержаться. Наконец в туалете зашумела вода, потом в щелочку Тигринский, зажимающий нос в последней отчаянной попытке не выдать себя, увидел, как Аля надевает полусапожки на десятисантиметровой шпильке, как накидывает на плечи высохшую за ночь коричневую дубленку, как берет зонтик, последний раз гладит Казбича по мохнатому загривку. Хлопнула дверь, повернулся в замке ключ. Аля ушла, а Стас выбрался в прихожую и оглушительно чихнул, до полусмерти испугав кота, который опрометью кинулся под кровать.

«Я приму ванну и уйду, — подумал Тигринский, снимая куртку и ставя на пол ботинки, — Алька и не догадается, что я был в ее квартире. Когда у меня еще будет возможность поваляться в ванне». Он пошел в ванную комнату, сел на край, насыпал ароматной морской соли и стал наливать воду.

Барщевский обожал принимать горячий душ. Когда десятки мелких струек с силой ошпаривали его, он ощущал все увеличивающийся прилив бодрости во всем теле. Из-под душа он выбирался уже другим человеком, горячая вода смывала тяжелые мысли и мрачные раздумья, если таковые бывали. Сегодня раздумья были.

«Что там Наташа? Как она?» — подумал распаренный и изрядно покрасневший Александр, решив прямо сейчас, перед работой, заехать в магазин и купить девушке новый телефон и коробку конфет.

«Она мне нравится, она мне небезразлична, но я совершенно не готов жениться», — еще раз подумал Барщевский, продолжая вчерашнюю мысль и выбрасывая чудо техники, выловленное вчера в аквариуме и сиротливо лежащее в небольшой луже на подоконнике, в мусорное ведро. Потом он сварил себе кофе, достал из холодильника сыр, оливки, баночку йогурта и пакетик с мамиными котлетками. Мама Барщевского, обожавшая сына, часто передавала ему какую-нибудь домашнюю снедь, а котлетки Александр особенно любил еще с детских времен, когда он дрался за них с младшей сестрой. Завтракая, Барщевский успел позвонить и решить несколько деловых вопросов, потом оделся, сознательно выбирая одежду поскромнее, спустился на улицу и сел в длинную черную машину, приветливо мигнувшую при его появлении четырьмя круглыми фарами. Заставить себя ездить на метро Барщевский не мог, как ни пытался, поэтому машину оставлял во дворе соседнего дома, а сам шел в НИИ географии пешком. Так он поступал уже почти шесть лет.

Утром институт потрясли целых два скандала: кто-то перевернул все вверх дном в Алином кабинете, а в комнате Полканавт, Зульфии и Марьи Марковны на лиане оказался сломанным бесценный бутон. Отсутствие цветка обнаружила Зульфия, как всегда пришедшая на работу вовремя, тем более что руководство по горло загрузило ее работой по анализу селевых потоков на территории страны и оценкой соответствующего экономического ущерба. Аккуратная, точная и педантичная девушка подошла и посмотрела на место слома. Она отметила, к своему удивлению, что цветок не сорван, а аккуратно срезан.

«Что за глупости… Или Полканавт сама его срезала? Вряд ли, я же вчера вроде позже всех ушла из комнаты и дверь закрыла», — размышляла Зульфия, теребя прядь своих роскошных угольно-черных волос.

Пришла Марья Марковна, чей еще более красный, чем обычно, нос недвусмысленно свидетельствовал о бурно проведенном вечере, и с размаху шмякнула тяжелую сумку на свой стул.

— Здравствуй, Зульфия. Что это ты тут увидела?

Марья Марковна подошла вплотную к темно-коричневому старому полированному шкафу и стала изучать лиану, но не заметила ничего подозрительного.

— Засыхает, что ли? Предлагаешь полить? — проговорила она сиплым голосом, рассматривая плотные глянцевые листья. На голове у Марьи Марковны торчала зеленая вельветовая кепка, отлично подчеркивающая цвет носа, короткие темные волосы были изрядно засалены, а на ботинках виднелись следы рыжей глины. Аккуратистка Зульфия слегка отстранилась от коллеги и поправила лацканы своего безупречного пиджака.

— Вы, Марья Марковна, очевидного не замечаете, — едко сказала Зульфия и повела своими темными, аккуратно накрашенными глазами. — Вчера, когда я уходила, цветочек Полканавт цвести собирался, а сейчас на месте бутона — аккуратный срез.