Волшебный корабль - Хобб Робин. Страница 102

— Спасибо, Каолн, — с колоссальным трудом выдавила Роника. Она не сомневалась, что Каолн говорила вполне искренне. Вот только внутри у Роники от этих слов все так и переворачивалось. Догадывалась ли об этом сама Каолн? Не исключено, что догадывалась. Потому что огоньки, мерцавшие под капюшоном, дважды моргнули. Каолн повернулась к двери и подняла тяжелую шкатулку, дожидавшуюся ее у порога. Роника отперла дверь перед гостьей. Она не стала предлагать Каолн ни лампу, ни свечу. В летнюю ночь вроде нынешней людям с реки Дождевых Чащоб не было нужды в светильниках.

Стоя в проеме двери, Роника провожала глазами Каолн, уходившую в темноту. Вот из кустов возник ее спутник-мужчина — единоплеменник, конечно. Он взял шкатулку и без усилия понес ее под мышкой. Оба подняли руки, прощаясь с Роникой. Она поахала в ответ… Она знала: где-то на берегу их ждет лодка. А на рейде в гавани — корабль, на котором горит один-единственный огонек. Про себя Роника пожелала им доброго пути. А потом горячо обратилась к Са: «Да не доведется мне вот так же стоять здесь, провожая родича, уходящего с ними во мрак…»

— Кайл? — тихо позвала Кефрия в темноте спальни.

— М-м-м? — отозвался он размягченно. Его голос был полон удовлетворения.

Она поплотнее прижалась к нему. Там, где их тела соприкасались, гнездилось тепло. А там, где их овевал ночной бриз, залетавший в раскрытое окно, они покрывались гусиной кожей, но и это было приятно. От Кайла замечательно пахло мужественностью. Его телесная сила, его крепкие мышцы были очень по-земному основательны и казались надежным оплотом против всяких ночных страхов. «О Са молча вопросила Кефрия, — ну почему вся жизнь не может быть такой же простой и хорошей?…»

Сегодня вечером он пришел домой попрощаться. Они вместе поужинали и выпили вина. А потом пришли сюда, чтобы подарить друг другу страсть и любовь. Завтра он правится в море и будет отсутствовать неведомо сколько. Столько, сколько потребуется для должного оборота товаров. Ну и надо ли портить их последнюю ночь новым разговором о Малте?… «Надо, — твердо сказала она себе. — Потому что надо раз и навсегда решить этот вопрос. Надо, чтобы он со мной согласился, прежде чем отправится в путь. Я ведь не стану ничего делать у него за спиной, пока его не будет дома. Ибо это непоправимо разрушит доверие, которое всегда между нами водилось…»

И вот она собралась с духом и произнесла-таки слова, которые, как она понимала, ни ему, ни ей удовольствия не доставляли.

— Насчет Малты…

Он даже застонал:

— Нет, Кефрия, пожалуйста, только не это. Еще несколько часов, и мне бежать на корабль. Давай их проведем мирно…

— Кайл, это роскошь, которую мы себе позволить не можем. Потому что Малта знает, что мы из-за нее ссорились. И она будет использовать это против меня все время, пока тебя не будет. Я попробую ей что-нибудь запретить, а она обязательно заявит: «Но ведь папа сказал, что я теперь взрослая женщина!» Я же с ней замучаюсь!

Кайл испустил вздох безвинного мученика и откатился от нее прочь, благо широкая кровать позволяла. В супружеской постели сразу сделалось холодно и неуютно.

— Значит, я должен взять назад обещание, которое ей дал, просто из-за того, чтобы тебе не пришлось цапаться с нею? Ох, Кефрия. А ты не пробовала представить, что она после этого будет обо мне думать? И что ты на пустом месте сложности нагромождаешь?… Да пусть разок выйдет в свет нарядная, всего-то делов!

— Нет. — Кефрии понадобилось все ее мужество, что бы напрямую пойти против его воли. Но ею двигало отчаяние, ибо Кайл попросту не понимал, о чем шла речь. Он не понимал, а она, дура, до последнего оттягивала объяснение. Придется ей каким угодно образом в этот единственный раз заставить его уступить. — Дело не в том, чтобы надеть бальное платье и пойти в нем потанцевать. Все гораздо серьезней. Сейчас она занимается танцами с Рэйч. И я хочу, чтобы этим она пока и удовольствовалась. Хочу внушить ей: для того, чтобы быть представленной обществу в качестве взрослой женщины, ей надо готовиться еще не менее года. И больше всего я хочу, чтобы в этом деле мы были с тобой заодно. Скажи ей, что ты хорошенько подумал и пересмотрел свое решение пустить ее на бал…

Кайл уперся:

— Ничего я не пересматривал.

Он лежал на спине и смотрел в потолок, сплетя пальцы под головой. «Если бы он сейчас стоял — непременно сложил бы руки на груди», — подумала Кефрия.

— И вообще я думаю, — продолжал Кайл, — что ты делаешь из мухи слона. И потом… я это говорю не затем, чтобы тебя ущемить, просто я это последнее время все больше за тобой замечаю… сдается мне, ты просто не хочешь дать Малте никакой самостоятельности. Ты хотела бы, чтобы она всю жизнь оставалась маленькой девочкой и была при тебе. Дорогая моя, это даже смахивает на ревность. Ты ревнуешь ее и ко мне, и к тем молодым людям, которые могут обратить на нее внимание. Я такое, знаешь ли, в жизни уже повидал. Ни одна мать не хочет, чтобы дочь затмила ее. Выросшая дочь — это как бы напоминание женщине, что сама-то она уже не так молода. Я полагаю, Кефрия, что это недостойно тебя. Пусть дочка растет и становится лучшим твоим украшением. Ты же все равно не заставишь ее вечно заплетать волосы и надевать короткие юбочки.

Кефрия молчала, и в ее молчании отчетливо ощущались гнев и обида. Кайл по-своему истолковал ее чувства и повернул к жене голову:

— Нам с тобой небеса надо благодарить за то, что она непохожа на Уинтроу. Вот кто с радостью на всю жизнь остался бы в детстве. Я тут днями наткнулся на него на корабле: самый солнцепек, а он работает без рубашки. Весь красный, как вареный рак, да еще и дуется, точно сопляк пятилетний. Кто-то, оказывается, стащил его рубашонку и шутки ради подвесил на верхних снастях. Так он, видите ли, боялся слазить туда и достать. Я вызвал его к себе в каюту и попытался наедине объяснить ему, что, если он не достанет рубашку, команда будет его за труса держать. И знаешь, что он мне заявил? Его, дескать, удерживает не боязнь, а чувство собственного достоинства. Целую проповедь мне прочитал, святоша недоделанный. Такую мораль развернул — дело, мол, не в мужестве или трусости, а просто он не хочет рисковать им на потеху. Я ему объяснил, что риска почти никакого, просто надо помнить, чему его учили. А он мне на это — человек не должен человека забавы ради подталкивать даже к самомалейшей опасности… и тому подобную чушь. Ну, в конце концов терпение у меня лопнуло, я позвал Торка и велел ему сгонять паршивца вверх за рубашкой и обратно. Да, боюсь, команда утратила к нему последнее уважение…

— А почему ты позволяешь этой команде развлекаться глупыми выходками вместо работы? — Сердце Кефрии обливалось кровью за Уинтроу, хотя она тоже считала, что самое лучшее для него было бы — сразу полезть за этой несчастной рубашкой. Прими он их вызов, и они стали бы считать его за своего А так он для них — чужак, над которым при случае и поиздеваться не грех. Кефрия понимала это нутром. Почему же сам Уинтроу не понял?…

— Здорово ты испортила ему жизнь, отослав тогда к жрецам, — проговорил Кайл почти со злорадством, а до Кефрии внезапно дошло, как ловко он полностью сменил тему разговора.

— Мы с тобой говорили не об Уинтроу, а о Малте, — сказала она. И, осененная новой мыслью, добавила: — Вот ты утверждаешь, что ты и только ты один знаешь, как вырастить нашего сына мужчиной. Так, может, ты согласишься — женщине виднее, как наилучшим образом руководит взрослением девочки?

От нее даже впотьмах не укрылось изумление на его лице, вызванное язвительностью ее тона. Кажется, она выбрала неправильный путь для привлечения его на свою сторону. Но слова уже были произнесены… а она — слишком обозлена, чтобы хоть пожелать взять их назад. Слишком обозлена, чтобы по обыкновению клянчить и льстить и тем пытаться чего-либо от него добиться.

— Будь на твоем месте другая, я бы с этим, может, и согласился, — ответил Кайл холодно. — Но я еще не забыл, какой ты сама была в девичестве. Твоя матушка держала тебя на короткой шлейке совершенно так же, как ты сейчас пытаешься держать Малту. А ты помнишь, сколько я провозился, силясь пробудить в тебе женщину?… Не у каждого мужика хватило бы терпения. И я совсем не хочу, чтобы Малта выросла такой же застенчивой и робкой, как ты.