Поездом к океану (СИ) - Светлая Марина. Страница 30

— До ночей мы непременно еще дойдем, — деловито сообщила Аньес. — Стань, пожалуйста, ровно, не мельтеши. И не напрягайся. Перестань, Анри! Мы так никогда не закончим!

Он не слушал ее, прикованный взглядом. И поднимался назад, к ней, наверх, вместо того, чтобы прекратить делать все наоборот, не так, как она просила.

— Искры — это ведь люди? — его дыхание на мгновение согрело ее лицо, оттого что теперь он был рядом.

— Да. Люди, которые здесь… Которые приложили руку… Которые жизнью наполняют эти улицы, понимаешь?

— А себя ты снимала?

— Нет… — недоуменно ответила Аньес, совсем его не понимая. Понимала она только одно, но очень хорошо — ей нравится то, что он подошел так близко.

— Себя ты искрой не считаешь?

— Я чад, Анри.

— Какие глупости! Давай его сюда и покажи, что с ним делать.

— Что ты придумал?

— Придумал, что если уж заводить фотографии, то не откажусь и от твоей. Ты ведь сделаешь?

Что ей еще оставалось? Она не знала его прежде таким. Или он не был таким прежде? Или она не позволяла себе увидеть его настоящим, с душой наизнанку? Та ведь и правда была вывернута и обезображена. Не им самим, а людьми, даже ею — наверняка. Аньес чувствовала это так, как если бы он стал частью ее тела. Сколько времени прошло по часам? Два? Три? Что они делают и зачем? Мыслимо ли после двух лет? После того, как однажды он прошел мимо ее дома, не желая утешить?

Но все же она дала ему сделать кадр. И для него, и для себя.

Потом он проводил ее до машины — обратным ходом еще с полчаса. И думал, что покуда вернется, совсем стемнеет. Один. В пустую квартиру, которую занимает после выписки из госпиталя и до нового назначения. И понятия не имел, где окажется завтра. Но все же, подавая ей руку, чтобы она могла сесть в авто, подходившее ее характеру и шляпке, он не выдержал и проговорил:

— АРХивы 16.22.

Аньес вздрогнула и подняла на него глаза. В полумраке он различил, как уголки ее губ поползли вверх. И удовлетворенно выдохнул. Какой болван, господи!

Она же тихонько ответила, глядя снизу вверх:

— Спасибо. Сегодня утром я нашла этот номер у себя на столе в редакции на случай, если ты не придешь. Но ты оказался достаточно любезен, чтобы не забыть о встрече.

— И ты его не потеряешь, если как-нибудь захочешь мне позвонить?

— Я его хорошо запомнила. Я обязательно позвоню, — счастливо пообещала она, а затем поддалась порыву, быстро выбравшись из машины и оказавшись с ним почти что лицом к лицу — Юбер, несмотря на невысокий рост, был все-таки ее выше. Почти любой мужчина был выше ее. А этот — еще и не самый красивый из тех, кого она могла бы заполучить. Но то, что делали с ней его глаза и его губы, все еще оставалось для нее и тайной, и откровением. И это было куда лучше физической любви, давно не приносившей ей удовлетворения.

Она обвила руки вокруг его шеи и подалась к нему телом, чувствуя, как сомкнулись его ладони на ее талии. Крепко, как будто бы навсегда. И их дыхания встретились в миллиметре от поцелуя, от которого Аньес удерживалась лишь затем, чтобы снова разглядеть его вблизи. Анри не был столь терпелив. Его хватило лишь на несколько секунд. И он отпустил себя, наконец ее поцеловав. С ума его свело то, как громко, с какой силой колотилось ее сердце, и он даже не подозревал, что его колотится не меньше. Так отчаянно, что почти невозможно дышать, но и это он заметил лишь тогда, когда Аньес все-таки отстранилась. С некоторым усилием и вполне читаемым в ее взгляде сожалением, что все закончилось.

— Мне пора, — срывающимся голосом сказала она.

— Поезжай. Номер…

— Помню.

И торопливо забравшись назад в салон, она наконец-то дала себе осознать, что и правда почти счастлива, как не была уже много-много месяцев, будто бы с ним очищается от скверны, которой дала себя победить.

Юбер смотрел вслед отъезжающему авто и думал, как все же славно, что им довелось вновь повидаться. Даже если она не станет звонить. И как хорошо, что она… смелая. И тогда, у Риво, и сейчас, когда его отыскала. Он шел домой широким и быстрым шагом, как если бы маршировал, и лишь в конце пути, уже у самого дома, где сейчас жил, глядя на ворону, величаво усевшуюся на легкие резные перила и поеживающуюся от мороза, с удивлением обнаружил, что сам-то вовсе и не замерз. Совсем позабыл об этом собачьем холоде. И о ноющей ноге. А еще позабыл, с каким трудом заставляет себя делать каждый вдох, потому что дышалось этим морозом отменно.

Он взбежал на крыльцо, вошел в дверь, поздоровался с консьержем и уже было направился к лестнице на свой третий этаж, на ходу расстегивая пальто, когда за его спиной, возле господина в форменном френче, разрывая почтительную тишину, раздался звонок телефона.

Юбер замедлил шаг, пока не услышал после полагающихся приветственных слов оклик:

— Господин подполковник, погодите! Вас к аппарату

К середине января погода установилась сырая и теплая. Непривычный мороз капитулировал, уступив место влажным ветрам, пробирающим до костей, но и дышать уже можно было, не обжигая холодом носоглотку.

В те же дни Юбер принимал дела в Иври-сюр-Сен, мотаясь между Отелем де Бриенн, где теперь изображал деятельность Риво, и фортом, куда был приписан сам. Предполагалось, что и жить он будет там же, но по ряду причин подполковник предпочел оставить за собой комнату в пансионе неподалеку от улицы Архивов. Генерал не перечил, обрадовавшись, что в случае чего Юбер будет под рукой в Париже. В случае чего именно — не уточнялось. Здесь, как когда-то в Констанце, старый вояка совсем не разбирался в том, чем приходилось заниматься. В сытости и покое он добрел и толстел, тогда как каких-то пять лет назад, говаривали, воевал от души. Только вот в бой Риво больше уже не рвался, выучившись раздуваться от осознания собственной важности и еще совсем не понимая, что должность, придуманная для него, — фактическое списание в лом при сохранении должного почтения.

Юбера, впрочем, текущее положение именно теперь вполне устраивало. Нынче ему полагался служебный автомобиль и, что важно, люди в его подчинении, тогда как на берегу Бодензее приходилось справляться самому. О, как он ненавидел тогда бумажную работу! Как мешала она ему чувствовать себя хотя бы немного удовлетворенным, когда он служил во французской оккупационной зоне! Нет, ощущение, что он занимается чем-то не тем, и теперь никуда не подевалось. Куда ему деться, когда он и впрямь не любил рыться в чужих жизнях?

Там, в Констанце, его усилия хотя бы имели смысл — наказывать день за днем виноватых. Сейчас задача представлялась ему куда более простой и оттого не особенно нужной. Но это не отменяло того факта, что пройдет самое большее полгода, и он подаст прошение на восстановление в регулярной армии и вернется в Индокитай, где ему место.

Но в это утро, когда ветер пробирается под пальто, а ему есть чем дышать при отсутствии жалящего морозца, Юбер о том не думает. Он думает о вечере накануне, когда Аньес вытащила его в кинотеатр на комедию Мориса Лабро[1], которую она еще не смотрела. Тогда ему и открылось ее совершенно внезапное увлечение кинематографом. Внезапное для него, конечно. Иначе, чем в опере или на симфонических концертах Анри ее себе и не представлял. И это было удивительно — вдруг увидеть в ней совсем другое, чем думал она наполнена. Фильм был веселым, немного грустным, и даже, пожалуй, слишком женским. Ровно таким, как и следовало ждать от названия: «Трое мальчиков, одна девочка» — с внятной моралью о семейных ценностях. И совсем, совсем неожиданным. Для той Аньес, что он знал.

Эта, немного другая, рассказывала ему о режиссере, с которым, оказывается, немного знакома и который до этого снял всего одну картину. И о том, что в Париже эту комедию показывают позднее, чем в провинции. В общем-то, здесь и не планировали до тех пор, пока она не стала достаточно популярна в небольших городках.

Они похохатывали, глядя на большой экран, а Юбер краем глаз следил за ее мимикой, уверенный в том, что Аньес не замечает. Но единожды она все же заметила, повернув к нему лицо в темноте и надолго задержав взгляд. Так они и сидели, уставившись друг на друга и не касаясь. Сейчас — не касаясь, потому что теперь все шло как-то… правильно.