Молиться за Рэйн (ЛП) - Истон Б. Б.. Страница 35

Той, которую я только что бросил обратно волкам.

Может, я и не смог спасти Лили, но я уже не тот испуганный маленький мальчик.

Теперь я мужчина.

Мужчина, который лжет.

Мужчина, который крадет.

Но мужчина, который сделает все возможное, чтобы защитить свою девочку.

Атмосфера в городе гудит в лихорадке отчаяния. Драки на парковке, горящие здания, бунтовщики, бьющие стекла автомобилей, бродячие собаки, рычащие друг на друга из-за упаковок от бургеров. Все сливается воедино, пока я с опущенной головой пробираюсь сквозь этот хаос. Бросив взгляд на небо, замечаю, как быстро опускается солнце, прячась за деревьями, и прибавляю шаг.

Формально 23 апреля наступит только после полуночи, но, судя по тому, как сейчас выглядит город, мне кажется, что ад разверзнется раньше срока.

Торопливо пересекая шоссе, прохожу мимо группы ужратых в усмерть «славных парней», тусующихся в салоне брошенного пикапа «Форда». Из распахнутых настежь дверей грохочет несносное кантри. Они, кажется, не замечают меня, но как только я оказываюсь достаточно близко, один из ублюдков протягивает руку и хватает мой рюкзак. Все происходит мгновенно. В одну минуту я смотрю на дымящееся здание библиотеки на другой стороне улице, а в следующую — прижимаю свой перочинный нож к горлу сорокалетнего мужика.

Его ошеломленные, остекленевшие глаза поднимаются и смотрят на что-то позади меня, когда его приятель из пикапа кричит:

— Майки! Черт бы побрал мою винтовку!

Дерьмо.

С рюкзаком в руке я бросаюсь бежать, исчезая за «Шевроле Субару» как раз перед тем, как три пули пробивают капот и крыло автомобиля. Их смех затихает позади меня, когда я пробегаю мимо библиотеки. Наружные стены все еще целы, но огонь уничтожил крышу и теперь поднимается на пятнадцать футов в воздух. Парочка обкуренных жителей Франклин-Спрингса собрались рядом и наблюдают за пожаром.

«Надеюсь, Рэйн прошла здесь благополучно», — думаю я, когда ступаю на лесную тропу.

Если она вообще решила вернуться домой. Бл*дь, а вдруг она не пошла домой?

Я ломаю голову над тем, куда еще она могла отправиться, но ничего не приходит на ум. Дом Картера сгорел. Все ее друзья, если таковые были, уже давно покинули город. Здания предприятий либо заколочены досками, либо сожжены, либо заняты бандитскими группировками. Она должна быть дома. Она должна была отправиться туда.

Что, черт возьми, я скажу ее отцу?

«Привет. Я тот самый парень, с которым была ваша дочь, пока вы переживали за нее последние два дня. Мне жаль?»

Может, он и в правду глухой? Если это так, то мне не придется ничего говорить.

Пробегая трусцой, я задаюсь вопросом, знает ли Рэйн язык жестов?

Интересно, вернулась ли ее мама домой?

Интересно, есть ли у нее вообще мама?

Я не замедляюсь, когда подбегаю ближе. На самом деле, я набираю темп, как только замечаю домик на дереве, перескакиваю через упавший дуб, где Рэйн сказала мне, что сегодня утром ходила домой.

Зачем ей было лгать об этом? Что же она скрывает?

Что бы это ни было, у меня такое чувство, что находится оно внутри этого дома.

А я просто толкнул ее туда обеими руками.

Гребаный мудак.

Отчаянная надежда вспыхивает во мне, когда я поднимаюсь по лестнице домика на дереве, перепрыгивая через две ступеньки. Но когда я заглядываю за его порог, то все, что я вижу — это два кресла-мешка, обертки от протеиновых батончиков и пустая бутылка виски. Никакой Рэйн. Просто последствия нашей первой совместной ночи.

Я оглядываюсь через плечо на ее дом и вижу его таким, каким видел тогда: выцветший серый сайдинг и зашторенные окна. Он выглядит таким же пустым, как и в ту ночь, но этого не должно быть. Этого просто не может быть.

Я спрыгиваю вниз и ощущаю, как удар отдается в раненое плечо. Пулевое ранение все еще пульсирует, но температура спала. Я перекидываю рюкзак на здоровую руку и достаю из переднего кармана пузырек «Кефлекса» — еще одно напоминание о том, как Рэйн пыталась мне помочь.

Сунув одну таблетку в рот, я пересекаю заросший задний двор с четким намерением найти ее и отплатить ей тем же.

Я сворачиваю за угол дома, прохожу мимо отцовского грузовика, припаркованного на подъездной дорожке, и поднимаюсь по обшарпанным ступеням к парадной двери. Мое сердце застревает в горле, когда я поднимаю кулак, чтобы постучать, но звук, доносящийся через разбитое дверное окно, заставляет мою кровь застыть в жилах.

Я слышу, как играет музыка.

Это песня гребаных «Twenty One Pilots».

— Рэйн? — кричу я через разбитое окно, надеясь, что она просто выйдет ко мне и откроет дверь. Если бы все в жизни было так просто.

— Рэйн? — кричу я громче, чувствуя, как артерия на моей шее пульсирует сильнее с каждой секундой, которая проходит без ответа.

Единственный ответ, который я получаю — это плаксивый голос певца, сообщающий о том, что он не может спать, потому что у людей вместо рук — оружие.

Не в силах больше здесь находиться, протягиваю руку и поворачиваю ручку. Замок с легкостью мне поддается. Я прижимаюсь к стене, скрываясь из вида, и толкаю дверь ногой.

— Я захожу!

Когда в ответ не получаю автоматную очередь, делаю глубокий вдох и шагаю в дом.

Затем сразу же отступаю.

Хватая ртом воздух и прижимаясь спиной к деревянной обшивке дома, я пытаюсь осмыслить увиденное внутри: темная гостиная, жалюзи плотно задернуты, кофейный столик, диван, старый телевизор.

И еще мужчина, который сидит в кресле лицом к двери.

С дробовиком на коленях.

И его мозги, разбрызганные по всей стене позади него.

С каждым вдохом запах становится невыносимее.

Запах смерти. Запах засохшей крови и серого вещества.

Песня начинает играть сначала.

Я достаю из кармана маленький фонарик и, прикрывая нос рукавом, аккуратно захожу в дом. Под моими ногами хрустит битое стекло.

— Рэйн? — снова кричу я, сглатывая подступающую к горлу желчь.

Когда прохожу мимо мистера Уильямса, чтобы проверить кухню, я убеждаю себя не смотреть, но нездоровое гребаное любопытство берет надо мной верх. Направив фонарик в его сторону, я с силой стискиваю зубы, чтобы меня не стошнило. Весь его затылок превратился в кашеобразную массу, смешанную с пуховой набивкой кресла. Полосы на некогда синей стене давно высохли, приобретая цвет ржавчины и указывая на то, где раньше находились крупные куски серого вещества и других тканей, прежде чем они отвалились и засохли на покрытом коркой, окровавленном ковре.

Я не вижу входного отверстия на его раздутом старческом лице, но кровь, заливающая нижнюю губу и седую бороду, говорит о том, что кто-то сунул ему в рот дробовик, прежде чем нажать на курок.

Скорее всего, это он сам.

Цвет крови и вонь, заполняющая гребаное пространство, говорят о том, что это дерьмо произошло не только что. Я бы сказал, что старик сидит здесь уже довольно давно.

Мои внутренности скручиваются, и на этот раз плотно сжатая челюсть не удерживает меня от того, чтобы извергнуть содержимое желудка на ковер, когда последние два с половиной дня проносятся в моей голове в обратном направлении.

Таблетки. Скрытность. Перепады настроения.

То, как она отказалась впустить меня в дом.

То, как она сказала, что он не услышит стука и не увидит ее у дверей.

То, как она той ночью выбежала отсюда, как будто увидела…

Я встаю на колени, и меня снова тошнит.

Боже.

Бл*дь!

Он был здесь все это гребаное время.

Песня начинается сначала.

И теперь она здесь, вместе с ним.

Вытирая рот тыльной стороной ладони, я иду к лестнице, которая расположена у открытой входной двери. Не смотря на то, что мне не хочется запирать этот запах в ловушке, я захлопываю дверь ногой. Последнее, что нам нужно — это дикие собаки, учуявшие труп.