Твоё слово (СИ) - Лисканова Яна. Страница 79

Ева покачнулась тоже, и граф ее придержал, чтобы не упала.

— Он понял, кто это, — озвучил он мысли всех в комнате, — А я-то, грешным делом, решил, что больше всего подхожу на роль подозреваемого…

— Если тебя это успокоит, то я тоже, — кивнул Дорик, — Но что нам теперь делать? Куда он там полетел-то хоть?..

Ева опять перегнула через подоконник, ухватившись за него руками, и уставилась дракону вослед взглядом керамических глаз.

— Во дворец.

— Не уверен, что сидеть и ждать — хорошая идея, — потянул Бор, с сомнением глядя на большую деревянную спину, затянутую дорогой тканью, — Но если он знает, кто это… Нам есть вообще смысл его догонять?

— Есть, — кивнула Ева, — Но как проникнуть во дворец — это еще надо понять. В любом случае, я, кажется, догадываюсь, на кого подумал Арши… И даже предполагаю, где искать Шуру.

— Его Величество?.. — предположил Бор.

Она мотнула головой.

— Ему сейчас не до этого. У него свой секрет, с которым он не знает, что делать. Нет ему до Шуры дела. Да и разбиралось бы с ней, в случае чего, полагаю, Теневое Министерство.

— У нас нет такого приказа — это точно. Я бы знал.

— Ева, кто это? — не выдержал Бор.

Она повернулась от окна и посмотрела на мужчин немного расфокусированно,  будто вспоминая что-то. Ветер встрепал льняные, чуть волнистые локоны за ее спиной.

— Думаю, это Первый Советник, — прошелестела она, грустно улыбнувшись, — Хороший мальчик, но порой излишне категоричный в своей преданности. Его отец был безумно талантливым артефактором, но… Я не очень хорошо помню эту историю. В любом случае, последнее время он крайне назойливо советовал Арши не связываться с людьми. А если точнее, с Шурой, — она задумалась, разглядывая стену по левое плечо, — Есть еще кое-что, о чем я не могу сказать. Это не касается нашей девочки, но могло… скажем так, сосредоточить его злость от невозможности исправить ситуацию на ней.

— Вы уверены? — нахмурился граф Сибанши.

— Практически, — кивнула Ева, — Стоило подумать на него раньше… Но он такой хороший мальчик. На него думать совсем не хочется. В любом случае, я догадываюсь, каким способом он решил от нее избавится.

Ева помнила это место. Дворец. Сверкающий, огромный, возвышающийся над столицей на немыслимой высоте. Древний, полный тайн. Порой довольно жутких.

«Не ходи в лабиринт — людям там рады, но людям там не место, — улыбнулся ей когда-то маленький принц, — Ты и другим скажи: людям там не место.»

Вдалеке послышался рев.

— Долетел, — вздохнула Ева, — Ну что, мальчики! Как будем вламываться в императорский дворец? Есть идеи? Потому что меня туда точно не пустят!

Борик вдруг хмыкнул.

— Есть одна идея. Шурке бы понравилась!

Шарам ехал по улицам Высокого Города в закрытой карете. Вот и все. Дело сделано. Даже если на него подумают, а мужчина вполне такое допускал, доказать это будет невозможно.

Руки слегка потряхивало, так что он сцепил их в замок и крепко сжал. Дело сделано. Из лабиринта человечке не выйти. Остальное, в общем-то, не так важно. Его Высочество не опозорит себя связью с ней. Дело ведь было только в ней? Дядюшка Императора, как бы ни была сильна его любовь к людям, за многие сотни лет никогда не рассматривал их как объект своей страсти. Значит, дело было в ней. Что он в ней нашел, только Отцу-Дракону ведомо — да простит он заблудшего сына своего! Как на вкус Шарама, отвратительная девчонка — взбалмошная, нечесаная, невоспитанная особа. Но Его Высочество, хоть и виртуозно орудовал расческой, порой заставляя даже самого Шарама смирно сидеть, пока ему плетут какую-то мудреную косу, тоже был довольно взбалмошным, если не сказать больше.

Но теперь это уже не важно. Ведь дело сделано. Хоть что-то он должен был сделать, хоть от одной опасности он своих сюзеренов уберег. И не слезет с Его Величества, пока тот не даст ему разобраться со второй. Да! Первый Советник мог бы просто закрыть глаза и ничего не делать. Не хотят помощи — пусть сами разбираются. Но это так не работает — он знал. Однажды он уже не стал лезть со своей помощью, и это закончилось катастрофой. Для одной трижды никому не нужной семьи, но — катастрофой.

Самое ужасное — это не назойливость. Не влезание в чужие дела. Не неуважение к чужому праву делать со своей жизнью, что хочет. Самое ужасное — равнодушие. Молчание. Страх влезть не в свое дело. Особенно, когда речь идет о благополучии целого государства.

Поэтому он никогда не боялся высказать хоть даже Его Величеству свое мнение. Не боялся на нем настаивать, если считал себя правым. Не боялся лезть не в свое дело. Ведь если что-то тебе дорого, значит это твое дело?

Мать Шарама была драконицей. Не слишком знатной, не очень красивой, довольно слабой, как магически, так и душевно. Может поэтому его отец и полюбил ее — ему нравилось быть главным, хоть эта роль совсем ему не подходила. Псы и не должны быть главными, стезя псов — верно служить своим хозяевам. И хоть расой Шарам пошел в мать, нутро его было, как у многих поколений его предков — оборотней-псов. Первого Советника так и звали за глаза во дворце — Пес Императора. Шепотом, хихикая в ладошку — они думали, что насмехаются. А для него это было ближе имени, ближе должности. Для него эта кличка была наградой за труд, за преданность.

Награда, ценность которой никогда бы не понял его честолюбивый отец, думающий только о личной выгоде. Гениальный артефактор со слишком большими амбициями, слишком слабой волей и абсолютным неумением брать на себя ответственность. За что мать его так любила? И почему ее любовь делала его только хуже?.. Верно потому, что она потакала всем его слабостям.

Ну да его наработки смогли послужить благому делу. Значит, в его жизни был хоть какой-то смысл. 

— Мой мастер говорил, что такие, как я, рождаются не чаще раза в столетие, — любил говорить отец Первого Советника. Пока Шарам был маленьким, он слушал его с восхищением. Его отец — особенный. Может и он сам тоже — особенный?..

— Мне нельзя растрачивать себя на работу, которую могут выполнить и обыватели, — говорил отец; и мальчиком он слушал его и кивал. И мать слушала и кивала. Конечно, нельзя, ведь такие, как он, рождаются не чаще раза в столетие!

С возрастом Шарам начал задаваться вопросом: а можно ли таким, как он, которые рождаются не чаще раза в столетие, растрачивать себя в алкоголе, пустых разговорах и азартных играх?

На самом деле, его отец не врал. Он и правда был особенным. Его талант был исключительным. И с годами Шарам убеждался в этом только больше. Его жизнь тоже была исключительной. Исключительно бесцельной. Точнее цель была одна — удовлетворять свои сиюминутные прихоти. Он не обладал усидчивостью, он не был трудолюбив, и чем дальше — тем скуднее становился его талант, не подпитываемый ничем изнутри. Чем меньше он создавал, тем больше он пил. Чем больше он пил, тем быстрее утекало и без того не слишком богатое состояние родителей.

Когда Шарам пошел в школу первой ступени, их дом уже забрали в уплату долгов. Когда Шарам пошел в школу второй ступени, ему пришлось начать зарабатывать, потому что жить было не на что никому в их семье, кроме отца. Когда Шарам повзрослел достаточно и стал основным источником дохода в семье, он посчитал, что может поговорить с отцом о том, что его талант требует более трепетного отношения. Что такое потребительское отношение — неуважение к тому, что ему даровали боги.

Отец порыв не оценил. Очень не оценил. Мать потом обрабатывала ему разодранную в кровь щеку, сетуя на слабую регенерацию полукровки, глядела грустным смиренным взглядом и советовала не лезть на рожон.

— Но ведь он действительно может принести пользу обществу! Он может гораздо больше, чем… Спиваться так бездарно. Разбазаривать последнее, отнимая крохи у собственной жены. Мама, это не правильно! — горячился он.

— Милый, ну кто мы такие, чтобы решать за других? — гладила она его волосы отощавшей рукой, — Кто мы такие, чтобы решать за взрослого мужчину? Он ведь не дикое животное, он разумное существо… Мы его семья, а не дрессировщики, и не надзиратели ему, не хозяева, чтобы перевоспитывать. Мы должны просто рядом быть и поддерживать. Он исправится, поверь! Просто у него сейчас тяжелые времена… Надо просто быть рядом.