Мой бывший бывший (СИ) - Шэй Джина "Pippilotta". Страница 42
Это — комната моей дочери. Важное место, как ни крути. И все здесь интересно, от боксерской груши в углу и до ночника-полумесяца, заполняющего комнатку сейчас золотистым приглушенным светом.
Много же здесь переменилось.
Эту комнатку я помню, еще когда здесь обитала Викки. Тогда здесь половина стены была заклеена фотографиями японских рокеров, на подоконнике художественным бонсаем вяла герань, а диван был ужасно скрипучий. Ну, если на нем не спать, конечно…
Сейчас все исчезло бесследно, комната переделана «под девочку», и вместо демона Когурэ с фотообоев на гостей комнаты кокетливо поглядывает серебристо-буланая, черногривая ахалтекинка. Очень интересно. Это случайный декор или…
— Маша любит лошадей? — вполголоса спрашиваю я, а Вика, уже закутавшая переодевшуюся в пижаму Машутку в одеяло, поднимается на ноги. Дочь настолько устала, что даже сама на этот вопрос не отвечает.
— Грезит верховой ездой, — сухим шепотом откликается Вика, — Ветров, ты уже подзадержался. Смилуйся и сгинь. Твои условия я обдумаю завтра. Ответ дам в понедельник.
— Долговато, — скептично откликаюсь я, а Вика морщится и разводит руками.
Ладно. И вправду пора. Даже не представляю, в каком часу сегодня вернусь домой. Но день… День того всяко стоил. Каждой своей секундой.
— Спустишься со мной? — ровно спрашиваю я, возвращаясь в прихожую и поворачиваясь к Титовой. — От твоих и Машиных вещей нужно разгрузить багажник. Дверку мне подержишь и все такое.
На самом деле — это добровольное продление моей агонии. Еще в прошлый раз я убедился, что входной код на двери подъезда никто так и не поменял. И если бы я хотел — я бы обошелся без помощи.
Я — к своему собственному позору — не хочу.
Вика без лишних слов обувает простые светлые кроссовки. С платьем они смотрятся занятно, хотя так, кажется, сейчас тоже носят.
Выражение лица у Вики самое что ни на есть равнодушное. Бесит. Бесит до лютой дрожи, до выкручивающей желудок ярости.
У нас общая дочь. Общее прошлое, которое она предала. Я чуть не подыхаю, находясь рядом с ней. И хоть бы один намек на чувство вины, на сожаление…
Мечтать не вредно!
Ей плевать. Просто плевать. Хотя о чем я вообще? Это же девочка-сто-тысяч-запасных вариантов, которая сегодня очень мило общалась даже с тем водилой, у которого мы забирали её вещи. И только меня, космического идиота, которого на ней смертельно заклинило, она игнорирует более чем полностью.
Бесит…
Настолько, что даже выходя к подъезду я вытягиваю из кармана брюк сигареты. Вика останавливается, смотрит на меня возмущенно.
Ничего не знаю, я весь день не курил. Имею право на законный перекур.
— Отключи сигнализацию, я сама вещи заберу, — требует Вика, упрямо поджимая губы.
— И надорвешься по дороге? — бесстрастно изгибаю бровь. — И я, по-твоему, должен это допустить?
А еще там столько пакетов, что даже мне придется делать три полноценных ходки загруженным по самые уши.
И я разошелся сегодня, да и Клингер, одевая Вику, тоже не отставала.
— По-моему, тебе должно быть глубоко фиолетово, что со мной, — елейным голоском сообщает Викки, скрещивая руки на груди, — как мне насчет тебя.
— Подождешь минуточку, не скончаешься, — я пожимаю плечами и глубоко затягиваюсь. У этого удовлетворения глубокий, табачно-горьковатый вкус…
По глазам вижу — Вика вскипает. Так бесится от пары лишних минут в моей компании, что так и хочется накинуть ей еще десяток.
Ну, хоть эта злость у нас с тобой будет взаимна, киса.
— Ладно, — Титова раздраженно кривит губы и ныряет ладошкой в карман тренча, явно тоже в поисках сигарет, — ты ведь не возражаешь, если я тоже?..
— Спрашиваешь моего разрешения? — не удерживаюсь от смешка. — Хорошая девочка. А если я возражаю?
Судя по её глазам — свои возражения я могу себе запихнуть в очень темное и тесное место в моем организме. Но я все равно доволен.
Сигареты Вика достает спокойно, а вот потом…
Потом снова начинается какой-то цирк. Ладонь Вики снова рыскает в кармане, явно разыскивая что-то нужное, а потом Титова отворачивается. От меня отворачивается. Опять?
Да что ты там прячешь, в конце концов?!
Всего один шаг сделать — это и безумно, и просто одновременно.
Безумно, потому что я вдруг оказываюсь вплотную к Викки. К мягким, пропахших малиновым шампунем волосам, в которые так хочется зарыться лицом. Вечная моя ловушка… У меня нет ни единого шанса в неё не попасть.
— Ветров, что ты… — Вика задыхается на полуслове, когда я перехватываю ту её руку, что она от меня прячет.
Нужно остановиться. Нужно, черт меня возьми, убрать от неё руки…
Я не могу.
Столько лет… Столько лет не ощущал её трепет. Не дышал ею. Не был так близко…
С ней хочется немедленно срастись, чтобы не дать больше ни шанса на побег. На то, чтобы снова принадлежать хоть кому-то кроме меня!
Трепещет. И вправду. Я вижу, как она замирает, чувствую мелкую дрожь, слышу — участившееся от моего прикосновения дыхания. И уже моя кровь окончательно закипает.
Нас окутывает поздний вечер, и мы как будто все те же идиоты, что не могли нацеловаться до часу ночи у этого самого подъезда. Отмечаю эту мысль и понимаю, насколько сухо на языке. А пальцы свободной руки, полусогнутые, голодные, еле-еле скользят вниз по открытой шее, безошибочно отмечая, как Викки вздрагивает и едва заметно тянется к ним навстречу.
Тянется…
Ни слова… Столько слов зудит на кончике языка, такие разные — от крепкого мата, до чувственного бреда, что хочется нести возбужденным шепотом в это сладкое ушко. И ничему я не дам ход, не дам нарушить эту пьяную, обжигающую тишину.
Спугну Вик, спугну себя, лишу нас обоих этой медовой агонии, которую хочется растянуть подольше. Хотя… Нам ли обоим хочется?
— Что тут у нас? — мягким шепотом интересуюсь я, а пальцы, что держат Викки за руку, скользят выше — к сжатой в кулак ладошке. — Давай показывай, киса.
— Отпусти…
Как я и думал — мой голос, даже тихий, даже доброжелательный, приводит Викки в чувство, будто хлесткая оплеуха. И она напрягается, дергается, вот только я уже всю свою ладонь опускаю на её шею.
Работает…
Самое парадоксальное — это то, что спустя восемь лет эти трюки все еще работают. Даже будто бы эффективнее.
Моя отрава, мой дурман, самая невозможная и истинная моя одержимость — дрожит в моих руках, но никуда не ускользает. И малого достаточно, чтобы пресечь её слабые, такие неуверенные попытки сопротивления.
Засуха запускает свои зубы глубже, выпивая из меня последние капли сока. Нет, надо разобраться с этим скорее. Меня уже унесло за буйки, еще чуть-чуть, и берегов, на которых все понятно и так, как мне нужно, будет уже невозможно достичь.
— Я не отпущу тебя, пока не покажешь, — выдыхаю я, а сам… А сам даже хочу, чтобы она еще чуть-чуть побрыкалась. Самую малость. Если уступит сразу — придется тут же её отпускать. И вот от этой необходимости хочется только рычать.
Она — моя! Моя! Я её еще не распробовал. Даже не начал! Так… Все еще прижимаюсь лицом к её волосам, вот только так и тянет спуститься вниз, туда где под светлой кожей бьется тревожная венка…
— Покажи, ну же, — это шипение — попытка самоконтроля взять ситуацию в свои руки. Дернуть за пластырь быстро и отодрать его от себя. Или меня отодрать от этого “пластыря”— в этой ситуации, куда более уместен последний вариант.
Я ощущаю, как Вика начинает дрожать сильнее. Язык приходится прикусить. Он так и норовит начать пришептывать на ушко бывшей какую-нибудь ласковую, успокаивающую ерунду. Не могу я пасть настолько низко. После её предательства даже то, что я сейчас делаю — оскорбительно для самолюбия, а все, что зайдет дальше за границы одного только обостренного желания, это и вовсе…