Дело всей жизни (СИ) - "Веллет". Страница 317

Хэйтем распахнул дверь, и на пороге появилась Энни с подносом. Сама она последние годы за столом не прислуживала, но Шэй быстро понял, почему сейчас вышло вопреки домашнему укладу.

— … да я бы и сама не легла, — возмущенно продолжала говорить женщина, даже не прерываясь. — Спасибо. Руджеро не пойми где носит! Прислал записку, мол, со службы отпустили, буду поздно. Вот женским сердцем чувствую, пьет где-нибудь!

— Мистер Галлиани собирался в таверну, — ляпнул Коннор. — Не волнуйтесь, он вернется, просто попозже.

— Ах, вот как… — протянула Энни и со звоном поставила на стол перед диваном поднос с чайником, чашками и разрезанным на куски чуть подсохшим пирогом. — Тогда тем более дождусь!

Шэй не успел сказать сыну, что говорить такое женщине — неразумно, но что уж теперь… Бедный Руджеро.

— Позвоните, если будет нужно убрать, — экономка даже про классический книксен забыла. — И приятного аппетита.

Она ушла, а Хэйтем вздохнул:

— Коннор, никогда не нужно встревать в отношения влюбленных. Мисс Энни и сама бы узнала, куда отправился ее друг.

— Она же волнуется, — возразил Коннор. — Если бы мистер Галлиани написал, куда идет…

— То она бы его с метлой ждала, — закончил Шэй. — Или с вожжами. Что сейчас и сделает.

— Может быть… — Коннор тоже вздохнул. — Теперь уж ничего не поделаешь.

— Ешь, — Хэйтем подвинул к нему пирог. — С яблоками.

— Яблочный! — Коннор обрадовался, как в детстве, и, конечно, заговорил с набитым ртом. — Мистера Блессингтона осмотрел доктор. Сказал, что дело дрянь, но пальцы можно попытаться спасти. Еще у него несколько ребер сломано и на ноге растяжение, так что пришлось повязки наложить. А лицо, сказал, и само как-нибудь заживет.

— Хороший доктор, — фыркнул Шэй. — Заживет, конечно, по себе знаю.

— Прожуй хотя бы, — недовольно посоветовал мистер Кенуэй сыну. — Лечение предстоит долгое?

— Я спросил, — лучась удовлетворением, сообщил Коннор. — Доктор сказал, что через несколько дней можно будет перевезти больного куда-нибудь, а пока пусть отлежится, чтобы прихватилось. Мне не жалко, пусть лежит, хотя там, конечно, на него смотрят не очень. Но я сказал, что его его хотели повесить за шпионаж в пользу колонистов — и стало получше.

— Через несколько дней я буду готов сказать, как и когда мы заберем Роберта, — решил Хэйтем. — Как только врач разрешит перемещение. И, Коннор… Прости мне этот вопрос, но лечение обычно стоит недешево, а кроме того, мистеру Блессингтону нужно что-то есть и где-то спать. Ты… понимаешь меня?

— Понимаю, — Коннор дожевал, осмотрел засохшие пятна крови на рукаве и вытер губы прямо им. — Но мне ничего не нужно. Я бы не взял у тебя денег, отец.

— Не люблю оставаться в долгу, — качнул головой Хэйтем, но спорить не стал.

— В долгу передо мной мистер Блессингтон, — возразил Коннор. — А с ним мы уж как-нибудь договоримся. Если он, конечно, перестанет считать меня ассасином — тем самым убийцей из сказок, которые мне Раксота рассказывал.

— А там, где… сейчас живет Роберт… — Шэй запнулся, не зная, как обозначить место, про которое не знал ровным счетом ничего. — Там только врач из Братства? Или есть и другие ассасины?

— Этого я говорить не стану, — Коннор нахмурился. — Но я специально позвал пару друзей, чтобы охраняли вашего друга, если ему придет в голову делать глупости.

— Думаю, это ни нашим, ни вашим не по душе, — резюмировал мистер Кормак. — Надеюсь на быстрое выздоровление.

— Я тоже надеюсь, — Коннор вздохнул и поглядел на пирог. — У меня мало времени, отец, но я хотел сказать тебе еще кое-что. Сегодня ты вынудил меня уйти и говорил со своим соратником наедине. Так не должно быть. Если бы я не верил тебе, оказался бы в крайне нехорошем положении: я предложил помощь и не мог отказаться от своего слова, но и принимать в своем убежище тамплиера, который получил неизвестно какие приказы… Нет, так не должно быть, отец.

На взгляд Шэя, претензия была справедливой. Он искоса поглядел на Хэйтема, чтобы смягчить реакцию и предупредить возможную ссору, но Хэйтем довольно долго молчал — и наконец признал:

— Да, получилось, наверное, не слишком… красиво. Но я сделал это не по расчету. Все происходило слишком быстро, и мной руководило только желание избежать осложнений.

— Я это понял — и только поэтому не стал спорить, — Коннор кивнул. — Если у вас больше нет ко мне дел, то я пойду. Честно говоря, уже едва сижу, глаза слипаются. Я пришлю записку, когда настанет какая-нибудь ясность, хорошо?

— Конечно, — Хэйтем порывисто наклонился вперед. — Возьми пирог с собой. Съешь перед сном или завтра с утра.

Коннор заколебался, но уже через пару секунд улыбнулся:

— Спасибо. Хотя таких пирогов, как пекла миссис Стэмптон, я больше ни разу не пробовал.

Коннор задержался, заворачивая остатки пирога в салфетку, и тут из сада донеслись голоса. Хэйтем тут же встрепенулся, поднял руку, желая приостановить Коннора и призывая к молчанию. Говорили охранники дома, но вроде бы добродушно и даже посмеиваясь, а потом послышался и еще один голос — пьяный, спотыкающийся, и с заметным акцентом.

— А вот и мистер Галлиани, — облегченно выдохнул Хэйтем. — Надеюсь, они с мисс Энни не будут ругаться в саду и будить горничных.

Шэй едва успел снова расслабиться и откинуться на стуле, а Коннор завернуть пирог, как из сада — уже с другой стороны — донеслось пение. Мистер Кормак тревожно взглянул на Хэйтема — тому вряд ли такое понравится, и он вполне может сейчас приказать пойти и угомонить этого певца, но Хэйтем выглядел удивительно спокойным. А в его тоне прозвучали довольные нотки:

— Надо же, мистер Галлиани даже в подпитии не фальшивит. Хотя, конечно, завтра стоит ему сказать, что серенады под балконом любимой женщины стоит распевать часов до десяти, но никак не в полночь. Здесь, в конце концов, Нью-Йорк, а не Венеция.

— Ничего не понимаю, — прислушался Коннор. — Это итальянский?

— Что-то про любовников, — прислушался и Шэй. Сегодня, когда во время погони он вспомнил что-то из итальянского, ему начали вспоминаться и другие слова.

— И про пастухов*, — с усмешкой добавил мистер Кенуэй. — Но ты, наверно, такого слова на итальянском не знаешь — оно тебе не пригодилось бы.

Послышался звук распахивающегося окна, потом что-то пролетело по саду и со звуком ударилось о землю. Песня на пару мгновений прервалась, а потом возобновилась с новой силой.

— Надеюсь, Энни простит его достаточно быстро, — пробормотал Шэй. — Я спать хочу.

— И я, — кивнул Коннор. — Так что пойду я отсюда…

За окном слегка зашумели деревья, и первые несколько капель дождя ударили в стекло.

— Ну вот, я же говорил, — расстроился Коннор, и понадежнее засунул пирог за пазуху. — Пока доберусь, точно вымокну.

— Тебе хоть есть, где там переодеться? — нахмурился мистер Кенуэй. — Там, где ты обитаешь?

— Да просто разденусь перед сном, а к утру высохнет, — Коннор пожал плечами, открыл окно и накинул капюшон, собираясь вылезать. Песня донеслась громче, но сквозь набирающий силу шум дождя послышались и возмущенные возгласы Энни, призывающей непутевого конюха пройти в дом, пока не вымок и не заболел.

Комментарий к 14 марта 1779, Нью-Йорк, тюрьма Брайдуэлл

* Налево! (итал.)

* Руджеро поет «Son pastorello amante» («Я — пастушок-любовник»), арию авторства Рикардо Броски, очень популярную в те годы и имевшую хождение среди простого народа.

========== 24 марта 1779, Нью-Йорк ==========

Шэй с удовлетворением проследил за тем, как Хэйтем поправляет воротник рубахи. Движения скупые, размеренные… Да и сидел мистер Кенуэй ровно и прямо, как будто на великосветском обеде. Внешне и не скажешь, каким он был час назад. И уж тем более не подумаешь, что он отчаянно прикрывает высоким воротником темные отметины, за которые мистер Кормак уже получил легкий привычный подзатыльник.

Очень хотелось любовника поддеть, чтобы стереть с его лица это невозмутимое выражение, но с утра Шэй и без того несколько превысил лимит терпения великого магистра, а потому невероятным усилием воли смолчал.