Посмертное проклятие - Хусейн Саддам. Страница 15

– Иезекиль!

– Да, Лязза.

– Почему ты занялся кузнечным делом, а потом выучился на золотых и серебряных дел мастера?

– А чем же еще, как не этим, прикажешь мне заняться? Пасти овец и верблюдов, или кого еще там пасут?

– Но, – перебила она, – лошадей, овец, верблюдов и мулов мог пасти для тебя кто-то другой.

– Я не желаю иметь ни лошадей с мулами, ни верблюдов с овцами, потому что бремя их велико, а в цене они намного уступают золоту.

– Но ведь именно они, да еще земледелие, создают благосостояние людей! Лишь немногие имеют слабость к накоплению золота и серебра, да и те в основном из слабого пола.

– Кто знает, Лязза, имей я лошадей, верблюдов и овец, не позарился ли бы кто-нибудь на мое богатство и не лежал бы я уже мертвый в земле.

– Золота и серебра ты имеешь немало, а до сих пор жив.

– Да, золото с серебром у меня водится, а руку на меня никто не поднимет. Золотых дел мастер, сколько бы он ни имел, может стать разве что главой своей семьи, но не вождем народа. Поэтому арабы ремесленников не обижают, считая их недостойными, ведь они не участвуют в их набегах. Мы, владеющие ремеслом, осуществляем свои набеги другим способом и овладеваем собственностью других с их же согласия и даже по их просьбе, не проливая ни капли крови.

– Как это вам удается?

– Мы просто им продаем и таким образом получаем от них деньги.

– Но ты, я смотрю, опоясан мечом и кинжалом?!

– Верно, но лишь для того, чтобы другие уверились в их необходимости. Кроме того, я всегда могу ссудить и то и другое, если кто-то рядом повздорил и решил пустить своему обидчику кровь, а меча и кинжала у него под рукой не оказалось.

– Так ты, выходит, станешь участником преступления перед лицом Аллаха по законам деда твоего Ибрагима, а за ним и Махмуда с Иосифом.

– Но не по законам моей веры! Что с того, что я стану соучастником, ведь преступление совершится руками другого, а не моими. Сам я решусь на такое лишь в том случае, когда меня вынудят, ведь я ни с кем не имею открытой вражды, которая повредила бы моей торговле оружием и украшениями. А когда между людьми воцарится мир, тогда уж я придумаю, как сделать так, чтобы они снова начали враждовать, и я продолжал бы получать свою прибыль.

– Но если воцарится согласие и души людей будут пребывать в мире и безопасности, мужчины перестанут тратить свои деньги на мечи и кинжалы, и их жены станут охотнее покупать у тебя золото и серебро.

– Так не годится. В этом случае я буду получать прибыль только от одного товара, и сколь бы велика она ни была, она никогда не станет такой, как прибыль от разных товаров. К тому же, если люди заживут мирной жизнью, у меня немедленно появятся конкуренты, а так они спокойно воюют между собой. Разрозненность и вероломство помогают мне поддерживать их войны, хотя сам я напрямую в них не участвую. Люди сражаются моими мечами, а я лишь восхваляю качества этих мечей. Сам я меч достаю очень редко и по крайней необходимости.

– Теперь я понимаю, почему ты не отправился в поход с моим отцом!

– Не только поэтому. Были и другие причины, но о них, Лязза, я рассказать пока не могу. Были и другие причины… – повторил он и замолчал.

Первым вернулся шейх племени аль-Мудтарра, за ним стали появляться те, кому удалось избежать смерти и плена. Тянулись они беспорядочно и вид имели жалкий, как армия, которую враг разбил не числом и оружием, а боевым духом. Особенно позорным выглядит поражение, когда у разбитой армии не было для войны благородной цели. Да и могло ли быть иначе, если шейх – первый, кто призвал к войне и набегу, – первым же покинул поле боя, не опробовав в схватке свой меч?

Позор и злоключения обрушились на голову шейха, а за ним и на головы тех, кто бежал вслед за ним с поля боя. Вернулись они сломленные духом и совершенно уничтоженные. И как это обычно бывает, когда гибнет армия, тут же посыпались взаимные обвинения и упреки, и каждый старался выглядеть непричастным к тому, что привело к поражению. Горящие угли враз полетели в сторону шейха. Так уж бывает, что громкое имя вождя, которое служит знаменем для его войска на вершине славы, превращается в выгребную яму, стоит ему осрамиться и осрамить тех, кто пошел за ним. Что может быть позорнее, когда вождь бросает свое войско беззащитной добычей для мечей врага? Достоин ли он называться вождем? Или, если спросить иначе, чего он теперь заслуживает, помимо проклятия и позора?

Иезекиля и его приближенных, которых он в изобилии расплодил в отсутствие шейха и воинов племени, это поражение ничуть не огорчило. Напротив, узнав подробности, они принялись ковырять раны тех, кто и без того уже был ранен кинжалом правды случившегося. В первую очередь стрелы их поразили шейха, ведь для того, чтобы попасть в крупную мишень, особого мастерства не требуется.

– Ты поспешил с нападением, да убережет тебя Аллах, – сказал шейху Иезекиль, – вопреки моему совету. Я советовал тебе расположиться рядом с неприятелем, разведать все хорошенько и ждать, когда он совершит ошибку и даст вам повод или когда он посчитает, что вы провоцируете его, и сам нападет на вас, поставив себя тем самым в неудобное положение. Ты же сделал все наоборот и теперь должен оправдываться перед людьми. Их шейх сражался в первых рядах, а ты сбежал, насколько нам известно, даже не вынув свой меч из ножен.

– Смотрите, люди, – продолжал он с издевкой. – На меч уважаемого шейха, да продлит Аллах его дни, у меня ушло гораздо больше времени, чем на мечи тех, кто сражался, и я надеялся, что он оправдает достоинство меча и затраченный на него труд. Меч этот дороже десяти ему подобных, множество драгоценных камней украшает его рукоять, чтобы все видели, что перед ними благородный воин.

– Я говорил тебе, не нападай, заранее все не продумав. Каждому воину объясни его задачу, каждый должен знать свое место в бою. Ты же бросился в атаку, не имея никакого плана. Я говорил тебе, нападай под покровом ночи – темнота вместе с надежным планом и внезапностью сделают свое дело. Ты же напал после восхода солнца, да еще после того, как ты и твои люди всю ночь не спали и пили вино с цыганами.

– Тебе говорю, шейх, воины нашего племени – добрые воины. Им бы еще смелого и умного предводителя.

Иезекиль сказал «воины нашего племени» вместо «воины твоего племени», и это получилось у него так искренне, будто он и впрямь был одним из них по духу, а не скрывал под покровом притворства свой хитроумный план. Сказано все было так, чтоб мужчинам племени его слова запали в душу, а уж те не преминули поведать об услышанном своим женам.

Не упустил Иезекиль свой шанс уничтожить шейха, следуя давнему плану, чтобы самому занять его место, как удалось бы на нашей обширной арабской земле сделать некоторым чужеземцам, не ведущим свое родство от арабов и тем более от благороднейших их родов, если бы не хранил Аллах род от самого начала его.

Иезекилю удалось сговориться с женой шейха обо всем, включая и то, что он займет место шейха племени аль-Мудтарра, после того как он дал обещание жениться на ней. И стала она плести среди женщин сети, подобные тем, что Иезекиль плел среди мужчин. Когда их достигла весть о разгроме племени и бегстве шейха с поля боя, они условились, что по возвращении шейха в его доме будет устроен званый обед на деньги Иезекиля, на который будут приглашены все мужчины племени под предлогом чествования благополучно возвратившихся во главе с шейхом. На такой же обед и под тем же предлогом Иезекиль убедил жену шейха созвать всех женщин племени.

Слушали мужчины, что говорит Иезекиль, и когда все его упреки дождем полились на одинокую голову шейха, каждый нашел для себя оправдание в поражении, а те, чьи раны еще кровоточили после потери сыновей и родных, павших на поле боя или угнанных в плен, нашли предлог, чтобы предъявить счет шейху. Один из мужчин предложил из уважения к Иезекилю собраться в его доме, а не в доме шейха, а когда кто-то возразил, что дом Иезекиля не вместит всех желающих, тот сказал: