Путь в рай (СИ) - Дори Джон. Страница 9

В напоенном и слегка ожившем теле начала витать некая идея. Можно же и согреться, и утолить пусть не голод, но кое-какие другие желания.

Конечно, он уже не считал Сарисса своим рабом и не мог приказать ему встать на четвереньки, подобно какой-то козе, нет-нет! Он сперва заручится согласием, он будет очень деликатен — ведь ясно, что Сарисс культурный парень, и если и был гаремным мальчиком, то самое меньшее — у какого-нибудь важного господина, а вдруг даже у самого эмира (благословенно его имя, и он тоже оплот и наверняка истребитель!).

Произнеся про себя (на всякий случай) урезанное именование, Амад приободрился. Всё-таки он тоже не какой-то мужлан, повидал высший свет и знает обхождение.

Потому он прибавил шагу и, нагнав спутника, коснулся его плеча.

Слова как-то не сложились, зато обнажённые руки сплелись в одно мгновенье, губы нашли друг друга словно без воли хозяев. Тела их прижались друг к другу — то ли в поисках тепла, то ли от мальчишеской диковатой страсти — так плотно, будто их спеленали вместе — ни зазоринки не осталось!

Сарисс тоже дрожал и был холодный и твёрдый, как доска, пока руки Амада шарили по его телу, пока ноздри обнюхивали в поисках знакомого запаха.

Чем он пах, Амад не знал. Но это не был запах гарема, тесноты, сладкой еды. Нет, немного похоже на траву и на беленькие цветочки, когда их сорвёшь и они клонятся, умирают в слишком горячей руке…

Найдя — между шеей и плечом — этот запах, Амад зарычал.

Почему он почувствовал себя тоскующим зверем? Почему так зашлось сердце? Разве может быть больно от запаха?

Никогда прежде он не знал таких ласк, что обрушил на покорного Сарисса. Тот как будто растерялся сначала, но позже — обцелованный, обкусанный, вылизанный — тихонько охнул и принял Амада с такой готовностью, будто всю жизнь его ждал.

Кое-что Амад в этой жизни повидал, это правда. Разные мелочи в поведении Сарисса подсказали ему, что парень не из числа гаремных жителей. А то и вовсе девственник. Неуверенность, неуклюжесть там, где должна быть опытность и понимание, удивление самым простым вещам — всё это Амад находил в тех мальчиках, которые попадали к нему нетронутыми. Редко такое бывало, по пальцам одной руки перечесть.

И вот теперь ты.

Как быть ещё нежнее? Как сделать слаще? Как, милый?

Чтобы загорелось и сердце, и тело, растаял холод и пришло наслаждение…

Так? И ещё так? И так? Ого, да ты вошёл в охотку! Ещё?

Они катались по песку, схватившись как в драке, тёрлись друг о друга — кожу саднило, и холод был забыт напрочь. Какое там! Кровь кипела, губы кривились и дёргались, не в силах удержать стон, и уже не поймёшь, кто кем пахнет, резкий запах плоти, ставшей единой, — звериный, жестокий, древний, как этот древний мир!

Но и он однажды кончится.

Раскинув обнажённые руки, распластав тела, они парили в невесомом небе над пустыней и крупные искристые звёзды задевали их, проплывая мимо и сквозь…

Или они просто лежали на песке, засыпая, счастливые тем земным счастьем, которое однажды смыкается с небесным?

Спали недолго, а потом снова шли на звезду Гамагус, что ведёт на юг. Шагали до рассвета, потом уже брели, увязая в ставшем рыхлым песке.

Утром поднявшееся солнце открыло странное: из-под последнего бархана, который они преодолели, внезапно вынырнула белая дорога и ровной лентой сдвоенных плит устремилась к югу.

Странным было и то, что песчаные горы с запада, дойдя до дороги, обрывались как ножом обрезанные. На восточной стороне простиралась ровная земля, лишь кое-где припорошенная песочком.

Конечно, барханы протягивали к дороге мягкие песчаные лапы, но она резко отсекала их, не уступая каменного тела. Не умея взять дорогу поперёк, они наползали на неё вдоль, с севера, уже погребя под собой её часть.

Так и стояли Амад со спутником на вершине бархана, разглядывая удивительное.

Ох и непростая дорога! Верно, строили её магрибские колдуны-волшебники — не иначе!

Как бы то ни было, по дороге шагалось быстрее

* * *

Три высокие финиковые пальмы они заметили издали, а колодец (полный песка) — когда подбежали совсем близко.

Первые плоды Амад проглотил с песком и муравьями, хорошо хоть успел косточки выплюнуть. Укусил себя за палец, чтобы не сожрать всё враз. Первый голод утолять нельзя!

Терпеть надо. Сытость придёт позже.

Он повернулся сказать это Сариссу и увидел, что тот с невозмутимым видом отирает с финика грязь и сдувает муравьёв. Культурный человек.

Амад лежит в тени, под пальмой.

Во рту сладко. В животе приятно. Голова не кружится от голода. Ох и хорошо! Живы и сыты!

В полном довольстве он нащупал в поясе свой золотой и похвалил себя: не потерял! И три медяка на месте. Молодец Амад.

Он мечтательно поглаживал драгоценную монету, даже через ткань ощущая выпуклую надпись. Что же там написано? Вдруг какое-то секретное слово? Произнесёшь его, и монета удвоится! Увы, грамоте Амад был не учён. Не до того было.

Но, может быть, Сарисс знает? По нему видно, что он такую премудрость одолел. Спросить, что ли?

— Что написано? — протянул Амад спутнику своё сокровище.

Сарисс равнодушно скользнул взглядом по золотому диску:

— Именем Единого правлю я, Дашдемир, величайший из рода Амджурвов. Да благословен!

И ловко подбросил монетку, поймал одной, прихлопнул другой рукой, раскрыл обе ладони, и Амад увидел, что они пусты.

Пусты! Ах ты вор! Волшебник!

— Где деньги?! — чуть не кинулся он на обидчика.

Сарисс, улыбавшийся во весь рот, тотчас стянул его в нитку. Глаза потемнели.

— Прости. Я просто пошутил. Это фокус.

Он протянул невесть откуда взявшуюся монету.

— Золото не для шуток! За золото продают своих детей! Родителей! Мать продают, если не старая! А если старая, то за медь продадут! Убьют за него. А ты!..

Он схватил драгоценный динар.

Фокус! Знаем мы эти фокусы! На улицах Тара быстро таких фокусников вылавливают и…

Что с ними делают дальше, Амад не решился вспоминать.

На всякий случай попробовал на зуб — не подсунул ли хитрец подделку? Нет. Всё тот же любимый золотой.

Эх, совсем глупый он стал! Как можно довериться чужаку? Это всё сглаз!

Амад запрятал монету обратно в пояс. Поглубже.

Сарисс смотрел непонятно. Как будто издалека. Очень издалека, будто Амад стал очень маленьким. Как муравей.

— Прости, — наконец произнёс он.

Амад уже остыл и подумал, что негоже называть брата-дадаша обманщиком без всяких на то оснований. Ведь вернул же… Просто он не знает жизни.

— У меня только одна монета, — объяснил он. — Будут другие, я их буду раздавать. А эта — одна, первая, я её уважаю.

О том, что он рассчитывает, что этот динар покличет других своих братьев, не стал говорить.

Сарисс молча кивнул.

Но Амад помнил его взгляд и чувствовал некоторую неловкость.

— Я не хотел тебя обидеть. Ты очень честный. Может, потому что во дворце жил. Жил, да?

— Да, — ответил Сарисс без всякого энтузиазма.

Но Амада уже понесла волна воображения.

— В дворце, наверное, много таких, как ты. Там легко быть благородным и добрым! Там всегда все сыты. Все счастливы! Да?

— Нет там ни добрых, ни благородных. Их сжирают вечно сытые. Но и они несчастны.

Амад словно на стену налетел: что говорит? Как так? Дворец — это же почти рай!

Но Сарисс уже поднялся на ноги.

— Если пойдём сейчас, то к вечеру будем там. Там, где вода и деревья. Помнишь?

Некоторое время Амад шёл молча, потом догнал Сарисса.

— Где же тогда хорошо? Вот ты — где бы хотел жить?

Сарисс остановился. Обычно бесстрастное его лицо смягчилось, он мечтательно прижмурился.

— У моря.

— Что такое «море»?

— Это вода. Большая вода… Как небо.

Амад попытался представить себе много воды над головой. Выходило странно. Но раз Сарисс говорит…