В ожидании рассвета (СИ) - Маркелл Мерлин. Страница 3

Разобравшись с посланием целительнице, Мирт уселся на каменную скамью, вытащил из мешка карту, развернул её. Между столицей и деревнями лежал лес Ихритт, что с языка демонов переводилось как «хворый». Ихритт славился способностью вытягивать жизненную силу из путников, которым посчастливилось туда забрести.

«Придётся объездным путём», — подумал тридан. — «Если выехать прямо сейчас, можно добраться дня за три. Сначала на восток… А это что? Ошибка художника?».

Если верить карте, через лес вела дорога. Мирт не мог представить путника, который в здравом уме углубился бы в Ихритт. Разве что какой-нибудь бравирующий своим бесстрашием тат-хтар… или чёрт, который сам по себе ходячая беда.

Мирт вытащил из мешка множество вещей и начал их снова туда складывать, только аккуратно. На дно легла одежда (непромокаемая накидка, четыре пары носков, запасная куртка и шарф — всё расшито серебряными нитками, даже носки). Далее в мешок последовала объёмная, но совершенно чистая внутри папка, которая к концу путешествия должна будет заполниться отчётом.

Второй посетитель, не скрываясь, наблюдал за тем, как Мирт разбирается со своим барахлом. Сначала тридан молча раздражался, потом наслал на наблюдателя вторую иллюзию — будто бы кто-то зовёт его по имени. Тот встрепенулся и выбежал на улицу.

Мирт тяжело вздохнул, и поторопился со сборами. На третью иллюзию подряд его сил бы не хватило. На папке разместился другой мешок, с провизией, и несколько бутылей с водой: путь долог, а оазисов на нём не предвидится. Наконец, своё место в багаже заняла всякая всячина: зеркало, гребень, клубок серебряных ниток, словарь (чтобы петрить, о чём бачут чуловеки в заихриттских деревнях)… Окунуться в быт человеков — что могло быть худшим наказанием? Говорили, что люди в деревнях совсем не ведали цивилизации, что они никогда не снимали одежду, если та не становилась мала или не расползалась от старости, что они никогда не мылись — ведь воды у них было очень мало.

Напоследок он забросил в мешок кинжал и леинру — музыкальный инструмент, напоминающий две связанных флейты. Подумав, Мирт переместил кинжал за пояс, затем вытащил и леинру, полюбовался ею напоследок и спрятал за пазуху. Мирт сыграл короткий куплет стюром, выйдя за ворота двора лечебницы и столкнувшись там со стражником.

— Эта славная мелодия посвящается тебе, дружище, — сказал он. — Меня вдохновила твоя доблесть! Каждый день ты исправно охраняешь эти ворота… Что случилось бы, не будь тебя? Меня со всеми соседями давно украли бы тат-хтары!

— Свали, — буркнул стражник. Мирт сунул ему под нос свою карту.

— Ты ж вроде откуда-то с севера? Скажи, через Ихритт и вправду ездят?

— Так давно уже.

— И что, если я поеду по этой дороге один… это безопасно?

— Ну езжай в объезд, раз ссыкун.

— В объезд долго. Напрямую-то в несколько часов уложусь.

— Ну езжай прямо, раз торопыга.

Мирт вздохнул.

— Ты сам бы как поехал?

— Прямо.

— И тебе придётся сражаться, если поедешь? Каковы…шансы, что кто-то нападёт?

— Да никто не нападёт.

— А как же это… черти?

— Сказки это всё.

— А вытягивание силы?

— Не смертельно.

— Но неприятно же, да?

— Ну не езжай через лес, раз неприятно! Чего ты от меня хочешь-то? — вспылил стражник.

— Чтоб ты меня поуговаривал ехать прямо.

— Я тебе не мамка!

Мирт вдруг всхлипнул.

— Нет у меня мамки, я сирота… Не знаю я, каково это — забота материнская… И папки нет… — Мирт наклонился, взял накидку стражника за край и принялся растирать ею слезы по лицу.

— Ты что, сморкаешься? — воскликнул стражник, отбирая накидку.

— Вот только сегодня узнал, отец мой, оказывается, был герой войны… Соратник его рассказал… а я-то совсем не боец… вдруг что случится в этом лесу, так опозорю честь отца…

Слово «честь» магически подействовало на стражника.

— Да не убивайся ты так, — сказал он, наконец отняв накидку у тридана. — Опасность — она на любой дороге может тебя подстеречь, что в Ихритте, что на объездной. А через лес даже люди ездят, и ничего с ними не делается.

— Спасибо, успокоил, — утихомирился Мирт. Он бросился на стражника с объятиями, тот не стал сопротивляться, рассудив, что чем раньше тридан получит свою дозу эмоций, тем раньше оставит его в покое.

Конь, которого звали Стидх, бодро цокал по улице, вымощенной булыжником. Мирт размышлял о том, о сём, его мысли всегда скакали как блохи. Две секунды назад он, кажется, был поглощён загадкой, почему же тат-хтар называл коня кобылой, секунду назад его вниманием полностью завладели воспоминания о начальнике стражи и приюте («Ах, это он устроил меня на службу в чёртов суд! Вот уж удружил!»), а сейчас ударился в беззвучные разглагольствования о теории музыки («Считать ли вилью музыкой? Может, это и не музыка вовсе?»).

Из задумчивости его вывел возглас: «Повороти!» Мирт не сразу понял, что слово было адресовано ему, и не успел остановить коня. Человеческая женщина отбежала к обочине, прижимая к себе ребёнка. Она хромала на каждом шагу, видимо, получила какую-то травму.

— Если бы не Канна, ты уже был бы в суде, арестован за убийство, — крикнул кто-то с верхних этажей. Тридан завертел головой, но так и не выяснил, кто к нему обращался. — Совсем что ль на дорогу не смотришь? Или человеческие дети для тебя всё равно что пустое место?

Мирт бессвязно пробормотал извинения и повернулся к хромавшей женщине. Та остекленевше смотрела на него и даже не пыталась успокоить ревущую девочку, вырывающуюся из её рук.

— Простите, — сказал он, чувствуя, что язык прилипает к гортани. — Не знаю, что я могу сделать… чтобы загладить свою вину перед вашей дочерью.

— Это не её дочь, — проговорил снова кто-то неизвестный, на этот раз — из собравшейся толпы.

— Простите, — повторил Мирт. Ему было бы гораздо легче, если люди набросились бы на него, забрасывая камнями, а не стояли безмолвно, прижимаясь к стенам зданий. Мирт обвёл взглядом собравшихся в поисках поддержки, но поддержки не было. И осуждения тоже. В глазах людей ничего не было, и это испугало тридана.

Что чувствуют, те, кто не судит? Те, кто смирился со своей участью? Те, кто готов броситься под лошадь, чтобы спасти чужого ребёнка? Мирт не знал, что люди чувствуют боль за своих близких, и что говорить то, что обжигает душу, могут лишь те из них, кто скрывает своё лицо или пьян. Больше никто, если он не самоубийца. Но, Мирт за свою жизнь над всем этим не задумывался; потому его пугали эти пустые глаза.

Может, они тупеют от голода? Люди ведь постоянно недоедают, потому что любая партия пищи, отправленная в город из близлежащих деревень, распределяется сначала между право имеющими, оставляя людям довольствоваться остатками с барского стола.

Под эскорт покорных взглядов Мирт покинул город, втайне радуясь, что описанная выше история произошла в человеческом квартале столицы, полной таких, как он сам — права имеющих, а не в забытой всеми деревеньке, где, по слухам, люди не погнушаются устроить самосуд.

Ему вспомнился рассказ начальника стражи. Его отец вызвался воевать с демонами, но мог этого не делать, так как не был кшатри… Неужели им двигало то же чувство, что и человеческой женщиной Канной, у которой не найдётся денег на целителя, и она останется хромой на всю жизнь?

Вскоре новое воспоминание возникло в его памяти — лекция мастера Леминьора Ясного, приглашенного в триданскую школу по случаю окончания учебного года.

«Помните, ученики, такая глупость, как самопожертвование, может прийти в голову только людям. Только они способны мыслить стадно, как звери. Мы выше их на иерархической лестнице хотя бы потому, что ключ наших инстинктов — индивидуальность…»

И ученики аплодировали ему. Мирт после лекции подошёл к Леминьору и попросил у него автограф (в те времена мастер Леминьор был одним из популярнейших соло-вокалистов). Теперь Мирт даже не поздоровался бы с ним, встретив на улице. Сразу же приступил бы к спору, доказывая неистинность лекции пятилетней давности… А Леминьор только посмеялся бы.