Молёное дитятко (сборник) - Бердичевская Анна Львовна. Страница 26

Очень памятное мне первое путешествие в горы я здесь почти что опускаю. В качестве короткой справки прилагаю своего рода документ, стихотворение, написанное прямо там же, у подножия вершины Кохта-1:

«От сумятицы, страданий, от терзаний „быть — не быть“ я лечу в Бакуриани сердце бедное лечить. Там, где горы, там, где воля, одиноко, высоко — попривыкну к старой боли, выпрямлюсь, вздохну легко. На гору, туда, где тучи тихи, влажны и белы, на подъемнике скрипучем подниму я пару лыж. На вершине холод — ох ты! — рук замерзших не согреть. Съехать с этой самой Кохты — все равно что умереть. Оттолкнусь. И снежный ветер слезы вышибет из глаз. Съеду, как живу на свете, в первый и в последний раз. Белый свет насквозь пронижет, навсегда меня пронзит… От инструктора по лыжам мне под вечер нагорит. Буду в ожиданье бури чаепитье затевать и инструктора Тваури дядей Колей называть. Он бранит меня несильно, мудрый, тощий, как лоза. И смеются его синие, его старые глаза. „Что ты, — скажет, — здесь же горы! Не горюй в твои года. Здесь и старость-то не горе!.. Да и горе — не беда…“»

На следующий после описанного события день в горах растаял снег, потому что пошел проливной дождь. И я вернулась в Тбилиси, там розы цвели и как будто праздник приближался… Таксист, подхвативший меня на вокзале, гнал по проспекту Руставели, бибикал встречным и обгонявшим и читал наизусть «Витязя в тигровой шкуре»… Я думала, мне достался особенный таксист. Как позже выяснится — нет, не особенный. Узнав, что я впервые в Тбилиси, он повез меня к правильному месту, к собору Метехи. Оттуда можно увидеть и понять Тбилиси весь и вдруг, внезапно и на всю жизнь влюбиться в него. Денег мой первый таксист с меня не взял, потому что «он был счастлив, что я буду счастлива». И уехал.

Я вышла на смотровую площадку к конной статуе царя Вахтанга Горгосали. Увидела сияющий в дымке город. В пропасти, у подножия той скалы, на которой как раз и стояли мы с Горгосали (копыто его коня было больше бедной моей, почти потерявшей сознание, головы). Безмолвно струилась внизу мутно-зеленая Кура. За нею, на правом берегу, Тифлисские серные бани, Старый город, а вдали, высоко на горе, над вечными жилыми кварталами — персидская крепость Нарикала. Четвертый век.

Тогда у меня и сперли первую сумку с вещами и с деньгами… Правда, в кармане куртки, под пуговкой, остался билет на самолет.

Возвращаться в Бакуриани доживать путевку под дождь?.. К Кохте, с которой я уже съехала в первый и в последний раз? Нет. В тот же день я отправилась на перекладных, т. е. бесплатно, через всю Грузию — в Пицунду.

Там в доме писателей отдыхал писатель Давыдов, мы дружили давно, он гостил у нас, я бывала у него в Москве.

Путешествие без денег к морю и к Давыдову заняло четыре дня — на автобусах, на дрезине, на попутках… Мне оно вспоминается грустным грузинским фильмом. Смешным. И с хорошим концом. Сюжет не нов — «путешествие иностранки с разбитым сердцем». Зато Грузия оказалась невероятной новостью. Иоселиани, Абуладзе, Габриадзе и Данелия — не обманули, в клубе Госторговли они подарили мне точное предчувствие, которое сбылось…

В конце концов я приехала в Пицунду, искупалась в ненастном, но теплом (по сравнению с Камой) декабрьском море и пошла к Давыдову в гости в Дом творчества писателей. Он спустился за мной в вестибюль и сообщил, что выпивает с другом-писателем, живущим в соседнем номере. Пригласил принять участие. В то мое время знакомиться было для меня вовсе не возможно. Давыдов не спорил. Он немедля накрыл стол с водочкой, огурцами и шпротами на балконе своего номера — для меня. А приятель сидел ровно за таким же столом совсем рядом, через сплошную асбестовую перегородку, на своем балконе. Юрий Владимирович вернулся к нему, и они там разговаривали, мне было слышно каждое слово, получалась как бы радиопьеса… Но иногда Давыдов вдруг обращался ко мне из-за перегородки напрямую. А иногда мой добрый хозяин перебегал из номера в номер ко мне, то есть на свой балкон — с кистью соседского винограда или с сыром, — чтоб чокнуться со мной и снова исчезнуть. Разговор же двух писателей не прерывался ни на минуту.

Мой первый грузинский кутеж…

Невидимый сосед шутил, о чем-то спрашивал. Да и мною интересовался. Но на знакомстве не настаивал. Голос у него был очень хорош, гулкий, глубокий, раскатистый… Я же помалкивала.

Когда сердце разбито, кутежи и разговоры — не годятся. Есть два способа как-то спасаться: очертя голову работать все равно какую работу или — путешествовать. Не останавливаться, не останавливаться, передвигаться в пространстве. Глазеть по сторонам и не оглядываться. Так что я с пирушки сбежала. Снова к морю. Уплыла в сторону Турции. Когда вернулась, Давыдов посмотрел на меня с тревогой, он, похоже, чувствовал, что со мной происходит. И сказал:

— Ну, ничего! Не горюй. Еще вспомнишь, как мы втроем выпивали на двух балконах.

Он был прав, сейчас вот вспоминаю… А тогда я все же спросила, кто был тот, с гулким голосом, третий.

— Андрей Битов, — ответил Юрий Владимирович.

Что ж, у меня в те времена было два самых любимых писателя — Сэлинджер и Битов…

Давыдов дал мне денег в долг, и я отправилась в Тбилиси. Уже не автостопом, а на верхней плацкартной полке переполненного веселого поезда. Двое суток прожила в Тбилиси, прошла его весь вдоль Куры, ночевала на автовокзале. В конце концов расстегнула пуговку на внутреннем кармане куртки, достала авиабилет и улетела в Пермь…

Едва ли не в первый же день на родине я обнаружила на рабочем столе прошлогоднюю газету с объявлениями об обмене квартир. Тогда квартиры были государственные, их нельзя было продавать, только обменивать. На ощупь помню газетный лист, ветхий, как будто специально для меня всплывший со дна колодца времени. Одно из объявлений было обведено карандашиком: «СРОЧНО! Меняется двухкомнатная квартира в Тбилиси на равноценную в Перми».

Этого не могло быть. Никогда. Я, пожалуй, испугалась. Единственное, что меня даже как-то успокаивало, — это что газета именно старая. То есть срочный обмен давно состоялся. Однако я набрала напечатанный в объявлении телефон. Ответил мне голос, который просто задохнулся — от того, что позвонили по старому объявлению. У них, оказывается, произошло ЧП — уже почти состоялся назначенный с уймой согласований обмен, уже мебель была отправлена из Тбилиси в Пермь… как все неожиданно сорвалось, а больные старики-родители остались сидеть в Тбилиси в пустой квартире. И тут — я!..

Таким образом, в феврале 1984 года к неописуемому удивлению друзей, родственников и знакомых я улетела на постоянное местожительство в столицу Грузинской ССР г. Тбилиси. В последние дни перед отъездом у нас дома с утра до ночи, и ночью тоже, толпился народ: кто помогал собираться, кто мешал, и все что-то с собой приносили, ели-пили, особенно пили, кто чай, кто водку, кто валерьянку…

В этой круговерти она и пришла, Наталья Гончарова, уже без козьей шапки, потому что — оттепель. Мы с нею с февраля не виделись. Как она меня нашла?.. Нашла. Сидит в кресле, ничего не пьет, не ест и не выпивает, смотрит на все молча. Наконец, сказала: «Пусть будет». И добавила: «Икос».

Это «пусть будет» позже, в Тбилиси, я пойму вполне и оценю. Странное «Икос» — разрешение чему-то быть — звучало довольно часто. И означало оно, скорее — да будет так, аминь…

Перед уходом Наталья Гончарова написала на бумажке номер телефона, под телефоном имя — Гия Маргвелашвили. И сказала: «Позвоните этому человеку».

В феврале я с небольшим чемоданчиком улетела через Москву в Тбилиси. Все мои вещи тем временем уже ехали за Кавказский хребет по железной дороге «малой скоростью», контейнером. В Москве нужно было навестить Давыдова, в том числе, чтобы долг пицундский отдать. Он только что совершил свой прыжок в пустоту, жил в квартире без мебели на Юго-Западе. Юрий Владимирович не слишком удивился моему отъезду в Грузию, подумал и вручил мне несколько пачек трубочного табака «Золотой ярлык» для своего тбилисского друга Миши. Добавил: «Миша тебе поможет».