Бедный Павел. Часть 2 (СИ) - Голубев Владимир Евгеньевич. Страница 41

— Ну, люди добрые! Я сам пока не решил, а давайте-ка у отца Лаврентия спросим — он больше всех о порядках знает! — батюшка приосанился, погладил бороду и начал:

— Тут, чада мои, всего три пути вижу: первый — всё съесть, али пропить! — народ весело загудел. Священник явно шутил, и шутка удалась. Пётр из Прибалтийского генерал-губернаторства разъяснял смысл происходящего ещё очень плохо понимавшему русский язык албанцу Адриану, батюшка не продолжал свою речь, ожидая, когда они закончат. И снова начал после хохота понявшего смысл шутки бывшего турецкого подданного.

— Второй путь — продать казне. Те же государевы амбары, откуда вы получали семена, готовы купить у вас любую снедь, да и овёс с сеном возьмут. И третий путь — думаю, что скоро поедут купцы, будут скупать или менять урожай.

— И какой путь лучше, батюшка? — робко спросил Пантелей Гагарин.

— А вот не знаю! Только по опыту своему скажу — менять лучше не стоит. Оно, всегда, кажется, что так проще, но поехать в тот же Белый городок и там всё купить на всех соседей — всяко выгоднее. Вот! — все загудели, обсуждая слова отца Лаврентия. Приобрести всякого инструмента, одежонки, даже скотины, вдобавок к выданным казной — у каждого была какая-то заветная мечта.

— Смотрю, отче, матушка опять непраздна? — Иван, не любил бесполезных сейчас фантазий, и продолжил разговор с Лаврентием уже наедине, отведя его в сторону.

— Глазастый ты, Иван, вот никто ещё не заметил, а ты уже! — засмущался священник.

— Так я и не говорю никому, вот только тебе! — спокойно улыбнулся Никитин.

— Что, и Татьяне своей не сказал? — хитро глянул отец Лаврентий.

— Так это она заметила! — засмеялся крестьянин, — Когда твоя Леонида её осматривала.

— Вот оно что? И когда вы ждёте дитя?

— Да где-то к ноябрю и у нас прибавление будет, отче.

— Почитай все жёнки в волости к Рождеству родят. Леонида совсем умучается — хочу просить, чтобы повитуху ещё хоть одну прислали из Белого города! А вот крестить в распутицу буду по деревням, наверное…

— Ничего, отче, так вместе рожать, небось, не будут больше. Сам знаешь, что так получилось от счастья, как свои наделы увидели… Да, ладно, а на свете-то что твориться?

— Чума в Кабарде, люди мрут! Туда вот докторов со всей Руси собирают, монахи на подвиг идут, да ещё объявлено об учреждении Чумного Ертаула [59]. Ертаульные будут и порядок в зараженных местах наводить, и не выпускать никого из карантина. В армии добровольцев собирают.

— И что, идут? С чумой-то бороться страшнее, чем с неприятелем.

— Да идут — и жалование двойное платят, и год службы там за два года в армии считают.

— Ну, тогда оно понятно…

— Ещё, говорят, многие солдаты, что в Москве на Чумном бунте были, идут. Не боятся они уже чёрной смерти, в глаза ей смотрели…

— Ох, отче, страшное дело это…

— Это да, сыне… Ещё указ вышел, что три года ещё рекрутского набора не будет, дескать, переселенческая повинность и так тяжела.

— Тоже дело, батюшка! Народец к нам едет со всей Руси-матушки, кто же там остался…

— Куды прёшь, дурья башка? Застрелю же! Не заставляй грех на душу брать! — Елизар наставил ружьё на идущего к нему с безумным криком кабардинца, тот кричал на своём языке, и сержант не понимал его.

— Стой, достойный уорк [60]! — высокий властный офицер прокричал эти слова прямо с коня, на котором он подъехал, сначала по-русски, а потом повторил это на кабардинском, — Ты сейчас умрёшь, ибо этот честный солдат всего лишь спасает твоих детей от страшной болезни!

— Я знаю тебя, пши [61]! Ты друг уалия Джанхота! Зачем ты здесь? — идущий на ертаульных человек остановился, кажется, начал понимать, что происходит вокруг, и ответил на хорошем русском.

— Меня послал русский царь, чтобы заботиться о кабардинцах! Мой долг быть там, где плохо! — твёрдо ответил офицер.

— Хорошо, что ты хочешь от меня, пши! — черкес хмуро смотрел на русских.

— Иди в село и не пытайся пересечь линию ертаула. Пока все больные только в этом селе, в соседних — болезни нет. Мне жаль, уорк, что ты был здесь. Но, постарайся ни с кем не говорить и не касаться ничьих вещей! Скоро в село придут русские монахи, они вам помогут.

— Ты говоришь правду?

— Да, клянусь тебе честью! — черкес поклонился и ушёл назад, Елизар облегчённо выдохнул.

— Я Андрей Разумовский — голова Кабардинской экспедиции наместничества! Ты кто такой?

— Сержант ертаула Лущилин! Велено взять село под карантин, Ваше высокоблагородие!

— Кто старший?

— Я и старший! Нас здесь всего пока пятнадцать человек — только конные, пешие к вечеру подойдут — доктора и монахи.

— И сколько всего?

— Два врача и пятеро иноков.

— И всё?

— Так чума-то по всей Кабарде идёт! Людей не хватает, Ваше высокоблагородие!

Вечером действительно подошли чрезвычайно уставшие военный доктор Шутен — сухощавый долговязый молодой врач, полковой лекарь Доронин — краснолицый толстяк, и монахи Николо-Манычского монастыря, старшим у которых был отец Памфилий — улыбчивый мужчина маленького роста.

Определились — прямо сейчас, без отдыха, надо пройтись по домам деревни — осмотреться и объяснить селянам, что будет дальше. Пока ещё все местные жители сидели по домам, напуганные болезнью и появлением русских. Первыми должны были пойти Лущилин, Шутен, Памфилий и Разумовский. Каждый из них хотел своими глазами увидеть ситуацию и определиться с дальнейшими действиями. Кривонос остался готовить временный лагерь и госпиталь, да размечать места для могил.

Обрядившиеся в промасленные костюмы и маски с клювами, чтобы вдыхать воздух только через травы, которыми были набиты эти страшные хоботы, борцы с чумой выглядели просто адскими существами. Разумовский, взглянув на такое зрелище, решительно снял маску со своего лица:

— Если так пойдём, нас, в лучшем случае убьют, приняв за демонов!

— Вы правы, Андрей Кириллович, но я лучше так! — мрачно пробурчал Шутен.

— Всем, Карл Иванович, так делать, конечно, не стоит — мы их должны спасти, а не умирать вместе с ними! Но я пойду!

— Я тоже так не пойду! — отец Памфилий решительно снял маску с лица, — Чай, не прятаться пришёл, а людские страдания облегчать! А как я с такой харей [62] им помогу? Испугаю только!

Так и пошли вчетвером, обходя дом за домом. Разумовский, говоривший на кабардинском, хоть и не очень хорошо, мог сойти за переводчика и шёл первым. Шутен аккуратно, словно боясь споткнуться, ступал за ним, а Лущилин с Памфилием замыкали группу.

Постучали в первый дом. Оттуда отозвался хриплый и низкий мужской голос.

— Уходите! Здесь чума! — перевёл Андрей. Сам же и ответил, — Сколько вас и как давно вы больны? Мы посланцы русского царя! Отправлены вам помочь!

— Отойдите от двери! — через несколько секунд из дома выглянул тот самый кабардинец, что днём пытался напасть на карантинный караул, — Это ты, пши? Ты был прав, я заболел! Кто эти чудовища рядом с тобой?

— Это врач и солдат, которым поручено лечить вас! На них защитная одежда, в которой они не должны заболеть.

— А этот человек, что стоит с тобой рядом?

— Я отец Памфилий — сам ответил монах, — Я пришёл помочь!

— Христианский священник! Ты смелый человек, если не боишься смерти? Или ты колдун?

— Нет, я не колдун! Я должен облегчать страдания и помогать. Как мне сделать это, если ты будешь меня бояться? А смерть… Если Господь определит мне умереть, значит — такова его воля! Если я облегчу муки хоть одного человека, то моя задача будет выполнена.

— Ты смелый муж! Чем ты можешь мне помочь? Ты был прав, пши, я шёл к моим детям! Моя семья уехала к родичам жены, а я заболел! Я понял, что со мной и хотел увидеть их перед смертью! Я не подумал, что могу и их убить! Гнев и страх заслонили мне глаза! А что мне теперь делать?