Малютка Эдгар - Дашков Андрей Георгиевич. Страница 21

Через мгновение она начисто забыла о той женщине, словно сознание переключилось на канал, транслировавший триллер. Она даже слегка присела и одновременно пригнулась — ей впервые пришло в голову, что убийца все еще может находиться в доме. Похолодело в желудке, скрутило кишки: «может»? Он находится в доме. Это было чутье, но вместе с тем нечто большее — она знала, что иначе не оказалась бы здесь. Шла игра не на жизнь, а на смерть; это место, а может, и весь этот мир был игровым полем. Или игровой комнатой — в зависимости от того, откуда смотреть, изнутри или снаружи.

Понимание не вызвало ни малейшего протеста. Протестовать против порядка вещей? Себе дороже. Лучше попробуй выжить, девочка.

Она оторвала взгляд от раненого, обернулась и поняла, над кем тот смеялся. Над ней. Или над собой, поскольку он уже умирал, а она — пока нет. Но за этим, кажется, дело не станет. В нескольких шагах от нее, на фоне каминного огня, будто в рамке, вырезавшей кусок пространства из реальности, стоял ребенок лет шести-семи. Или карлик. Он был в куртке, надетой почему-то навыворот, в грязных джинсах и ботинках. Под капюшоном было слишком темно, чтобы Анна могла различить его глаза. Она видела только нижнюю часть нежного лица, маленький рот, приоткрытый в подавленном крике. Нет, не карлик. Вероятно, тот самый малый с двойной карты. Похоже, для него встреча оказалась не менее неожиданной, чем для нее. Учитывая, что в руке дитя держало пистолет, оно все же имело лучшие шансы пережить эту неожиданность. Ребенок-убийца? После старухи, сидящей внутри и пытавшей ее болью, истериками и воспоминаниями о чужих жизнях, уже ничто не казалось Анне удивительным, странным или невозможным.

Мальчик направил на нее пистолет.

«Вот и детеныш, — сказала Фамке. — Твой последний шанс… А старым козлом я займусь сама».

29. Малютка/Эдгар

Но смех не мог продолжаться вечно. Рано или поздно занавес падает, разделяя и любовников, и смертельных врагов. Так было и на этот раз.

Внезапно Эдди обнаружил себя стоящим перед камином и тщетно вглядывающимся в огонь. За объятыми пламенем поленьями была только стена, покрытая копотью.

Он обернулся. Умирающий человек не пропал, он по-прежнему был здесь, полулежал на диване, зажимая развороченный живот, однако Эдди стало легче оттого, что по крайней мере этого застрелил не он. А как насчет женщины? Кто убил ее? Неопределенность наполняла его какой-то мерзкой слизью, чернотой вины, которая иначе называлась непоправимостью. Без удержу и ограничений предаваясь компьютерным играм, он перебил тысячи всевозможных тварей — двуногих и не совсем, — однако теперь, после того как застрелил женщину в душевой кабине, остро чувствовал разницу.

«Ладно, — сказал дядя. — На всякий случай кончай и эту. Джокеры разберутся».

Малютка уже не был в этом уверен. Развлекаясь, человек в красном предоставил Эдди гораздо больше свободы, чем тому хотелось бы. По привычке он все еще склонен был валить содеянное на дядю. Не дядя ли заставил его поднять пистолет и направить его на ни о чем не подозревавшую голую… «Сучку», — назвал ее Эдгар, и перед Малюткой мелькнуло видение того, что сделали бы они с этой «сучкой», если бы Эдди был немного постарше и, как добавил дядя, «если бы у него стоял». Малютка этого замечания не понял, но в его мозгу возникло представление о некоем запретном удовольствии, о доминировании, превосходстве, об абсолютной власти над чужой жизнью и, наконец, об окончательном («когда кончаешь») удовлетворении. Дядя с явным сожалением пропустил все это сквозь дырявое сито Малюткиной невинности… а потом кто-то из них нажал на спуск.

Но кто же? Малютка? Эдгар? Малютка? Эдгар? Или все-таки это сделал «старый друг» («Это тебе за Фамке»)?.. Мучительное раздвоение — нет, теперь растроение — не покидало Эдди. Такое мучительное, что впору было кричать. О «лекарстве», врученном ему Красным Костюмом, он вспомнил не сразу. Может, и вовсе не вспомнил бы, если бы дядя не оказался таким назойливым и не перегнул палку.

«Стреляй же, долбаный щенок! — заорал Эдгар. — Стреляй, сука, пока она нас не прикончила! Или ты не хочешь вылечиться, чертов ублюдок?!..»

Малютке это надоело. Потому что ему было плохо. Было бы хорошо — он, может, и послушался бы дядиного приказа. Но тот постоянно, начиная с супермаркета, тянул его за собой в темноту, в места, полные страха, и в буквальном смысле дерьмовые места, если вспомнить о фиолетовом городе. Почему бы Малютке для разнообразия не отправить дядю в какое-нибудь «место»? Тут он и вспомнил про «две команды» и про «злую собаку». Выбрал одну — по его мнению, подходящую. И, окончательно выведенный из себя непрерывными воплями, Эдди беззвучно выкрикнул: «Место!».

Дядин голос пропал.

Не то чтобы пропал и дядя — Малютка знал о его присутствии, но теперь это было присутствие за стеной, в соседней камере. Если и стало легче, то самую малость. Неужто все, что ему доступно, это метания между дядиными помыканиями и намертво привязанными к одиночеству ничтожеством, страхом, жалостью к себе, жуткой потерянностью? Да, третьего не было внутри жестокой игры, затеянной, без сомнения, человеком в красном.

Хотя… Эдди вгляделся в женщину, застывшую в пяти шагах от него. Неудивительно, что «отключенный» дядя минутой ранее не поверил своим глазам: она была как две капли воды похожа на изображенную на карте. По правде, похожа даже больше, чем та, первая, в душевой кабине. Та была с мокрыми, свисающими на лицо волосами, и там было слишком много пара. Малютку пронзил новый приступ ужаса: может, он вообще застрелил не ту женщину?

Дядя молчал, надежно отгороженный от него, запертый на замок, от которого у Эдди имелся ключ. Разве Красный Костюм не сообщил ему две команды? Он мог выпустить Эдгара, чтобы тот довел дело до конца, — и тогда, как знать, Джокер вылечил бы Малютку от шифро… шизорвения или чем там он болен… Вернулся бы домой, к папе и маме… Представив себе маму, он невольно сравнил ее с намеченной жертвой. Незнакомая женщина была моложе и красивее. И почему-то ему вспомнился совет «старого друга», данный, правда, не ему, а дяде: «Найди себе мамочку, которая будет кормить и защищать тебя».

Словно угадав его мысли, в этот самый момент взгляд женщины сделался влажным, она протянула к нему руки и ласково сказала:

— Ну наконец-то, иди ко мне, маленький.

Слезы брызнули из глаз Малютки. Он выронил пистолет, бросился к незнакомке, уткнулся ей лицом между бедер и зарыдал. Он выплакивал скопившийся в нем страх и, конечно, не мог видеть, как менялось выражение на лице красавицы: сострадание, пустота, ненависть, пустота, безумие, пустота, снова сострадание… Это странное лицо то краснело, то покрывалось смертельной бледностью; кожа то натягивалась, то провисала, будто лицевые мышцы подвергались точечным электрическим ударам.

В какой-то момент Эдди почувствовал, как ее ладони, лежавшие у него на плечах, переместились ему на голову и сдавили ее — уже далеко не ласково. Еще немного — и ему сделалось бы очень больно. Но потом нажим ослабел, и прикосновение снова сделалось нежным. Почти любящим… как мамины касания.

В конце концов лицо женщины разгладилось, и они заплакали вдвоем — изгнанники, вырванные из обычного существования и затерявшиеся в кошмарах. Вот только в своих или чужих? Об этом знали или догадывались двое других, которые ждали своего часа. И эти двое других были уверены, что кошмары и жестокие игры заканчиваются только со смертью. Но пока в наличии костюмы и есть чем заплатить за переселение, они останутся в игре.

И значит, Джокерам будет над чем посмеяться.