Любовница №2358 (СИ) - Семенова Лика. Страница 39

Я помнила лишь то, что мне стало дурно. Как заложило уши, как потемнело в глазах. Вероятно, я упала в обморок. Легкая головная боль, тошнота. Я помнила рыдающую Кейт, ее невнятные слова. Но это никак не объясняло мое появление на борту самолета.

Я врала сама себе. Все объясняло. Но я просто не могла принять, что здесь не обошлось без Кейт. Впрочем, Кейт — всего лишь пешка… Я вспомнила слова, которые произнесла миссис Клаверти тогда, когда приказывала надеть эти проклятые бриллианты. Что единственная возможность надавить на Кейт — это Лео. Неужели они посмели? Я вспомнила ее истерику, ее последние слова, которые, поначалу показалось, просто всплыли в болезненном бреду. Вот и ответ.

Порванная веревка не спасает от виселицы. Что ж, Амалия Клаверти мне ничего и не обещала. Я все наивно додумала сама, не понимая, что никто не намерен учитывать мои интересы. У меня теперь был лишь один вопрос:

— Куда мы летим?

— В Ашамун-Сиде.

Я осторожно села, прижимая пальцы к пульсирующему виску. Не хотела лежать перед аль-Зарахом. Мучительно пыталась вспомнить уроки по истории и географии Тахила. В жизни не думала, что все это может мне когда-нибудь пригодиться. Провинция Ашамун с главным городом Ашамун-Сиде — эмират аль-Зараха, формально входящий в состав Тахильского султаната. Сравнительно небольшой город, по меркам Альянса, с населением… конечно, я не помнила проклятые цифры. Да и толку от них. Перед глазами лишь мелькали кадры из просмотренных когда-то обучающих фильмов. Тогда все это казалось инсценировкой, забавной сказкой. Люди в диковинных одеждах, верблюды, варшаны, похожие на огромных волосатых яков с крашеными киноварью рогами, низкие дома с плоскими крышами на фоне многочисленных бурджей. Раскаленный воздух, вездесущий песок. Любопытная экзотика, диковина. Будто цивилизация вернулась на сотни лет назад. О технологическом прогрессе напоминали лишь сирадолитные вышки, утопающие в островках зелени.

Я терла и терла виски, из желудка вновь поднималась волна тошноты. Легкая, но от этого не менее неприятная.

— Аскар-хан, можно мне стакан воды?

Он подал сам. Собственноручно налил из сифона в мини-баре и вложил в мои пальцы инкрустированный камнями стеклянный бокал, намеренно касаясь руки. Будто демонстрировал, что имеет на это право. Я не стала показательно возражать. Рука — сущая мелочь. К тому же, я не намеревалась совершать глупости раньше времени. Как бы я не бунтовала, мы заперты в самолете, оторваны от земли. Мне попросту некуда бежать.

Я допила воду и покручивала в пальцах драгоценный бокал, инстинктивно ковыряя камни ногтем:

— Какую участь вы уготовили мне, ваше превосходительство?

Аль-Зарах улыбнулся этому вопросу. Плеснул в маленькую рюмку в баре что-то изумрудно-зеленое, отпил глоток и облизал губы:

— Жемчужины моего гарема.

Я повела бровями: не скажу, что он удивил меня. Предсказуемо.

— А что будет, когда я наскучу вам?

— Тебя навсегда запрут во дворце Хазин. Вместе с отвергнутыми наложницами и старыми женами моего покойного отца.

— Навсегда? Разве оттуда невозможно выйти?

Аль-Зарах широко улыбнулся и покачал головой, сверкая бриллиантами в ушах:

— Нет, прекрасная Амани. Из дворца Хазин выход лишь один — смерть. Так что в твоих интересах никогда мне не наскучить. Иначе жизнь твоя будет подобна пеплу.

— А чему она будет подобна при вашем благоволении?

Он вновь отпил из рюмки:

— Райским садам, Амани. Вечному празднику. Неге и блаженству.

Я усмехнулась и с вызовом посмотрела в черные глаза:

— А если я не соглашусь разделить ваши райские сады, Аскар-хан?

Его лицо не изменилось, не дрогнула ни одна черточка. Лишь глаза вспыхнули, как две колючие звезды:

— Ты согласишься, прекрасная Амани. Все соглашаются. Рано или поздно.

— Что это значит?

— Ломать тебя мне будет так же приятно, как видеть ласковой и покорной. Это особое удовольствие. Сродни укрощению дикого животного. И ты покоришься.

Несмотря на все свое спокойствие, вызванное скорее недомоганием, чем рассудком, я похолодела. В горле пересохло, сердце отсчитывало суетливые удары. Это было слишком неприятной новостью.

Аль-Зарах прищурился, сел рядом и поддел пальцем мой подбородок, вынуждая смотреть в глаза:

— Ты побледнела, Амани. Ты боишься. Чего ты боишься?

Я промолчала. Любой ответ будет выглядеть глупо.

— Я знаю массу способов заставить бояться. Но, чем сильнее муки — тем блаженнее радость освобождения. И тем благодарнее покорность. Ты будешь покорной рабыней, Амани. Прекрасной и покорной. Покорность — самая главная женская добродетель.

Внутри все сжималось. Эти слова вселяли почти панический ужас. Аль-Зарах знал, что ему позволено все. Альянс продал меня за благосклонность Тахила. Альянс не станет искать меня. А Пол… Я предпочла бы думать, что он непричастен. Иначе мой удел — состариться во дворце Хазин.

Я покачала головой в ответ собственным мыслям. Не верю. Он не приставил бы охрану. Не говорил бы тех жарких ревнивых слов. Он скорее убил бы меня, чем отдал другому мужчине. Или это лишь холодная расчетливая подлость? Но она была совсем не нужна. Не нужна. От этой мысли стало совсем невыносимо, и я вновь замотала головой.

— Ты с чем-то не согласна? — аль-Зарах по-прежнему сидел рядом.

Я опустила голову: как минимум, мне нужно время, чтобы как следует все обдумать. Я должна прийти в себя.

— Я растеряна, Аскар-хан. Все это слишком неожиданно. Я должна привыкнуть.

Он кивнул, опустив длинные черные ресницы:

— Это весьма разумно. Кажется, я не ошибся в тебе, Амани. Ты должна твердо усвоить одно: ты здесь с согласия Альянса. Ты моя. Как этот стакан или этот самолет.

— Как вещь, — я не сдержалась.

— В том, чтобы быть вещью, есть своя прелесть. Тонкая философия доверия. Ты постигнешь ее. И научишься наслаждаться своим положением.

Аль-Зарах заглянул в свой коммуникатор на запястье, поднялся и направился к выходу из салона:

— Через полчаса мы прибудем в Ашамун-Сиде. Слушайся моих людей и делай все, что они велят. Их приказы — мои приказы.

Он скрылся за перегородкой, и я осталась одна. Инстинктивно подняла руку, но коммуникатора на запястье не было. Меня просто отрезали от мира. Или вычеркнули из него.

Посадка далась мне мучительно. Когда самолет пошел на снижение, у меня так болели уши, что казалось, вот-вот хлынет кровь. Такое было впервые, я всегда без проблем переносила перелеты. Вероятно, это результат недомогания и… того дерьма, которое добавили в лимонад. Кошмарное ощущение так захватило меня, что я больше ни о чем не могла думать. Легла на сидение, открыла рот, чтобы снизить давление на барабанные перепонки, но ничего не помогало. Не помню, чтобы когда-нибудь чувствовала себя так плохо.

Когда самолет приземлился, и утих шум двигателей, я беспомощно лежала, закрыв глаза, прислушиваясь к разливающейся в голове боли. Уши заложило. Я шумно дышала и металась на диване, как в горячке. Хотелось холодной воды.

— Что с тобой, ятараф?

Я почувствовала на своем лбу сухую прохладную ладонь и подскочила, как от удара током. Передо мной стояла женщина неопределенного возраста. Необычайно толстая, с круглым лицом цвета необожженной глины и густо подведенными глазами. Закутанная с ног до головы в цветное тряпье. На макушку была откинула черная вуаль. Толстуха говорила на тахве, низко и гортанно. Лениво шевелила полными губами с темной окантовкой, почти иссиня-черной, сливовой, словно наколотой татуажем. Угольные глаза с желтоватыми, будто грязными белками, пристально смотрели на меня.

Не дождавшись ответа, она недовольно поджала губы:

— Отвечай мне. Или не понимаешь?

Злить толстуху не было смысла:

— Я все понимаю.

В сравнении с ее выговором, мой тахве звучал грубо, остро. Впрочем, достаточно того, что она меня понимала.

— Поднимайся, ятараф, некогда разлеживаться. Надень это.

Она положила на диван кусок черного шелка. Покрывало, которое укроет меня с ног до головы. Я не помнила названия, кажется, шадра или чадра. Чадра.