Музейная пыль (СИ) - Клеменская Вера. Страница 99

— Давайте, — согласилась я.

Оставшись в одиночестве, я позволила себе горькую усмешку: даже сейчас дела оказались всё же важнее, чем остаться здесь. А потом устыдилась, вспомнив слова целительницы. Все остальные погибли, так она сказала. Сколько их было — тех, у кого не осталось даже призрачной надежды? Потому-то и полетела голова начальника управления, проморгавшего такое на своей территории. Все местные знали, а он не потрудился толком проверить и предупредить коллег. И вот чем это обернулось.

В голове снова и снова крутилась услышанная история. Её кошмарные подробности наваливались непомерным грузом, но я всё равно пыталась сообразить, что всё это значило. Вот кожей чувствовала, что разгадка рядом, а ухватить не получалось.

В мистические озарения и послания свыше я не верила никогда. Интуиция — всего лишь логика, которую мы не осознаём, но она всё равно продукт работы разума. Нужно просто немного успокоиться и собраться с мыслями, тогда я пойму, зачем мне понадобилась эта исповедь. Всё, что я услышала, было уже в прошлом. Только одно оставалось в настоящем — кольцо. Задумчиво глядя на свою руку, я пыталась сообразить, в чём же его роль и загадка.

Оно всё ещё оставалось на моей левой руке, с тех пор, как я переодела его в аэропорту. А до этого было на правой. Не носила… никогда не носила на руке… только на цепочке, на шее… Но мне он его надел на руку. На правую. И велел переодеть на левую, когда… Получается что? Получается — это важно, как его носить, носить ли вообще. Но важно почему? Для чего?

Мысли метались из угла в угол, как напуганные летучие мыши по тесной пещере. И мне самой уже хотелось метаться по палате или даже в коридор выбежать. Вот только не было сил разжать пальцы, отпустить его руку. Как будто он уйдёт сразу, едва я это сделаю. Я сидела неподвижно, снова глотая слёзы и пытаясь собраться с мыслями.

Зачем же ты мне его подарил? Чтобы найти? Чтобы не потерять? Никогда не потерять? Найти всегда? Где бы я ни оказалась, куда бы ни сбежала. Оно теперь моё, навсегда со мной, достаточно только о нём подумать… и видит бог, в этой жизни я уже не смогу перестать о нём думать. А раз так…

Затаив дыхание, я стащила кольцо с пальца и ненадолго сжала в кулаке. Было ли оно тёплым, или мне так только казалось? Понять я не могла, но верить хотелось. В нём словно таилась частичка душевного тепла, оставшаяся мне на память. А только ли на память?

На всякий случай ещё и зажмурившись, я надела кольцо на правую руку. На другой палец. Ты ведь этого хотел, да? Так почему же не решился сразу? Мне было бы сейчас легче. Или нет? Я окончательно запуталась…

Тёплый комок шевельнулся в районе солнечного сплетения. Вздрогнув от неожиданности, я обеими руками сжала всё такую же безжизненную ладонь. Ни за что не отпущу! Никогда!

— Не смей уходить, слышишь?!

Горло стиснуло спазмом. В груди полыхнуло, словно на затаившийся там уголёк плеснули бензина. На мгновение потемнело в глазах, показалось, что я вот-вот просто сгорю изнутри. Но боли не было и не было страха.

Рука в моих ладонях дрогнула. Тело под простынёй судорожно выгнулось, стон оборвался кашлем. И я, едва очнувшаяся, совершенно растерянная, увидела алые пятна, расплывающиеся по белоснежной наволочке.

На секунду или две я оцепенела. Страх, только что отступивший, словно решил расквитаться со мной за недавнее пренебрежение. Но в последнее время мы с ним свели уже очень близкое знакомство, так просто я не поддалась. Нужно было не статуей тут торчать, а действовать.

Вскочив на ноги, я понеслась к выходу, по пути лихорадочно соображая, где может быть целительница или хоть кто-нибудь. К счастью, искать не пришлось, Тереза налетела на меня в дверях. Ещё пару секунд мы простояли практически в обнимку, а потом она выругалась, вытолкнула меня в коридор и захлопнула дверь.

Я осталась перед дверью. Сунуться обратно или даже заглянуть не решалась. Хорошо знала, как любят целители, когда им мешают работать. Могут сгоряча такой дрянью приложить, что небо с овчинку покажется. Но просто торчать тут одной, в полной растерянности и неведении тоже было невыносимо.

Кое-как отмёрзнув от места, я добрела до ближайшей лавочки метрах в двух от двери, опустилась на неё и без сил уткнулась лбом в собственные колени, обхватив их руками. Не знаю, сколько просидела так, время, кажется, перестало существовать, как и весь остальной мир. Очнуться меня заставил взволнованный, даже скорее испуганный вопрос:

— София? Что произошло?! Он…

На этот раз голос его всё-таки дрогнул, он не смог договорить. Опустился передо мной на колени, схватил за руки, едва я выпрямилась, заглянул в глаза. А я поняла, что тоже не могу говорить. Ни слова не вытолкну из себя. Смогла только головой покачать.

Советник резко поднялся и шагнул к двери. Дойти не успел, она открылась раньше и на пороге появилась целительница. Лицо её было почти одного оттенка с бледно-зелёной стеной. Чуть покачнувшись, Тереза оперлась о дверной косяк и тряхнула головой, будто проснуться пытаясь.

— Рина, — устало сказала она медсестре, подбежавшей с поста, — капельницу подготовь. Киффара, полуторку.

Медсестра кивнула и торопливым шагом направилась, видимо, в процедурную. Я резко вскочила со скамейки, всё ещё не в состоянии говорить. Спросить было необходимо, но слишком страшно.

— Не знаю, что ты сделала, — медленно выговорила Тереза, добравшись до скамейки и тяжело на неё опустившись. — Но могла бы сначала меня позвать.

— Я не знала… — в панике выдохнула я.

— Не бойся.

Целительница закрыла глаза, прислоняясь к стене. Выглядела она как жертва трёхмесячного, не меньше, заключения в карцере на хлебе и воде. Но уголки губ очень подозрительно подрагивали.

— Что с ним?! Тереза, скажи! — потребовал советник.

— Проспит часов шесть, — всё-таки улыбнулась целительница. — Через недельку встанет, наверное. Вопрос в том, как не дать ему встать раньше, потому что после таких ранений это крайне нежелательно.

С минуту я переваривала услышанное. А потом поняла, что задыхаюсь. Слёзы хлынули потоком. И я, кажется, наконец-то свела очное знакомство с самой настоящей истерикой. Последним, что осталось в моей памяти, стали слова Терезы:

— Рина! Сделай три кубика… а, чёрт, ей же нельзя!

* * *

Очнулась я в уже знакомой палате. За окном было темно, как в погребе, только на тумбочке горела довольно тусклая лампа, да из коридора пробивалась полоска слабого света. А на стуле рядом сидела мама и преспокойно вязала крючком какую-то салфеточку. Картина выглядела настолько внезапно идиллической, что я даже глаза попыталась протереть. Руки едва слушались.

— Проснулась, — буднично констатировала мама, не отрываясь от своего занятия.

— Ага, — согласилась я, уступая слабости и снова закрывая глаза. — Как ты…

— Да вот, добрые люди сообщили. От тебя же не дождёшься.

— И что они тебе сообщили?

Ответ на этот вопрос, признаться, пугал меня до дрожи. Я так и не придумала, как и в чём конкретно буду признаваться, а о чём уж лучше промолчу. Но теперь, кажется, поздновато было для таких размышлений. Правда уже всплыла, хоть и в неизвестных пока объёмах.

— Ну… — многозначительно протянула мама, — Олли у меня ещё получит. Потом. Ладно ты девчонка глупая, но ему-то уж тридцать стукнуло, а всё такой же болван. А вот ты мне лучше расскажи, что с женихом своим делать будешь?

Я застонала. Совсем забыла, что есть ещё и Рауль, которому тоже придётся кое-что объяснить. И, кстати, очень даже интересно, что там с Уолтером. Взяли его, или засранцу удалось ускользнуть?

— Бедный мальчик, — вздохнула мама. — Даже не знал, что тебя заставили. Нам-то ты почему ничего не говорила?

— Боялась, — созналась я. — Так ты что, говорила с Раулем?

— Да ты хоть представляешь, что в Форине сейчас творится? Весь город на ушах. Заговор в правительстве, звёзды какие-то уничтожены, два министра арестованы, а баронессу какую-то чуть ли не казнить собираются, вроде она муженьку своему мозги промыла, чтобы на себе женить.