Я тебе не ровня (СИ) - Шубникова Лариса. Страница 16

— Так…эта…надо мне.

— А Фаддей не сгодится? Что смотришь? Они с Дёмкой одной мордахи, — захохотала Машка. — Звать, нето?

— Нет, Маш. Обожду Демьяна.

А Фаддей-то услыхал. Прятался в сенях, слушая о чем девки болтают, а как понял, что о нем, не выдержал.

— И что такого может Дёмка, чего я не сумею, а? — взгляд змеючий Аришу прожег. — Ты только слово молви, Ариша.

Арина попятилась невольно, но себя одернула и поглядела прямо в глаза Фаддея.

— Спасибо, боярич, за посул щедрый. Ничего не надобно, — поклонилась и пошла себе восвояси.

Машка удивленно посмотрела вслед подруге, но смолчала, а Фаддей пошел за рыжей. Не догонял, но и не отставал, будто полз, змеюка. Ариша свернула в проулок меж домом деда Мартынки и хоромами ратника Поедова. Место глухое, лопухастое — листья огромадные, величиной мало что с человека. Вот там ее и настиг Фаддей.

— Стой, нето, — схватил за руку. — Не беги, Ариша. Не обижу.

Девушка дернулась невольно, памятуя его руки крепкие.

— Чего изволишь, боярич?

Фаддей скривился от урядного обращения, но про то смолчал, а молвил иное:

— Давеча напугал тебя, не взыщи. Нынче хочу полюбовно. Не обижу, сказал же. Чего трясешься?

— Фаддей Акимыч, отпусти, Христом Богом прошу. Не надобно мне парчи твоей и золота. Не люб ты мне, говорила уж.

— А ты подумай получше, Ариша. Я слово свое держу и крепко. Сегодня не люб, так может, завтра понравлюсь?

Фаддей подступал ближе.

— Боярич, отпусти. Не хочу врать тебе, не люб и не полюбишься, — Арина пятилась от здорового парня.

— Откуда тебе знать? Я ведь … — головой мотнул, будто слабость отгоняя непрошенную. — Только о тебе и думаю. Никогда еще так-то никого не желал. Ариша, золотая, чем нехорош я тебе? Любить буду так, как никто иной. Все только ради тебя.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌

Фаддей подошел близко, заставил рыжую прижаться спиной к забору.

— Боярич, сколько ж еще повторять? Отпусти, прошу тебя. Если люба тебе, отпусти, — Ариша уперлась руками в плечи дюжего молодца, а тот будто прилип к ней.

Глаза блестят, руки крепче железа — ухватил и обнял. Прижал к широкой груди рыжую голову, зашептал горячо:

— Арина, золотая, ведь подохну без тебя. Знаешь сама, что в жены взять не могу, не того ты чину, но любить буду всю жизнь! Слышишь? Всю! Дом тебе отстрою, где пожелаешь! Отец к следующей весне надел свой даст!

Аринка слушала, как гулко бухает его сердце, какие слова говорит, а жалости не чуяла за собой. К кому другому — может быть, но не к Фаддею. Не сумела перебороть себя, слова ласкового вымолвить.

— Не смогу, Фаддей. Никогда. Приневолить можешь, кто я супротив тебя? Но знай — любить не буду. Прости, боярич. Не прикажешь сердцу-то, — постаралась сказать просто, искренне.

Фаддей еще какое-то малое время прижимал к себе девушку, а когда слова ее дошли до разума, оттолкнул невеличку и зашипел:

— Твое последнее слово, Арина? Вдругоряд просить не стану.

— Последнее, боярич, — тряским голосом проговорила Аришка. — Прости, не хотела сердить, да обижать.

— Ладно, не пожалей потом, — отвернулся и зашагал прочь, не разбирая дороги.

Аришка дух перевела, затряслась и заплакала. Испугалась и крепко. Не тот Фаддей парень, чтоб спустить такое-то издевательство.

Кое-как добралась до дома и заперлась в ложнице. Маленький Гарм свернулся пушистым калачом, грел ноги хозяйке.

Арина все раздумывала — сказать деду, нет ли? Ведь боярич неволил, не простой какой мужик. А ну как дед снова решит уехать, сняться с места и бежать? А Арина впервой раз хотела остаться. В Берестово нашла многое и многих — подругу, наставницу, Дёмку и…Шумского. Так что ж, смолчать?

Сидеть сложа руки — мысли одолевают, работать — пальцы не слушаются. Пометалась малёхо по светлой комнатке, да и пошла вон. Походя дала распоряжения Уле и Насте, проверила стряпной стол и вышла за ворота. А там уж повернула к речке, крутому бережку. Побродила дубравой небольшой, поглядела на зелень кудрявую и солнышко ясное, на небо синее-синее, и успокоилась, будто удоволила ее весна-красна.

Обратно уж шла с легкими мыслями. Юность быстро забывает дурное, перекидывает думки скоро и на веселое. И то дело! Когда ж еще-то радоваться, как не в молодые годы? Пожившие-то иные. То о хозяйстве печься надо, то о детках, то о болящих, да старых. Вон он груз какой, неподъемный. А молодым что? Плечи-то легкие.

Трапезничали с дедом. Тот, довольный, развлекал Аришку сказаниями, да прибаутками. Посмеялись, пошутили, наелись. Дед Миша отправился вздремнуть, а Аришка вновь на боярское подворье. Токмо не в само, а близ. Походила, походила опричь ворот, да и приметила Шумского-то.

Он среди ратников стоял, выделялся уж очень. Высок, чёрен и силен. Разве что Дёмка был ему под стать, такой же крепкий и высокий.

Аришка и так и эдак ходила, пока Андрей ее не увидел. Рыжая аж к месту приросла от взгляда теплого. Снова боярин лицом помягчел… Вроде улыбнулся? Ай показалось? Нет, не почудилось. Голову склонил, и вроде подмигнул. А потом указал тихо в сторону — иди, мол, я за тобой.

Девушка обрадовалась, что понял, и припустила через двор боярский к сарайке, где намедни сидели и про Мавку говорили. Пробежалась скорехонько, опасаясь Фаддея увидеть, вскочила на малое крыльцо сараюшкино, и притаилась за балясиной.

Минуту спустя услыхала шаги. Быстро боярин-то шел, а так посмотреть, то и бежал.

Арина нащупала за поясом дар свой маленький, зажала в ладошке и ждала, когда Шумской подойдет. Любовалась им… Вот странно, Машке он не нравился, холопки дворовые его боялись и ругали Гармом, а Арине думалось, что красив. И шрам его, что бровь изгибал, вовсе не казался уродством. Будто красил.

Андрей меж тем подошел близко.

— Нынче не плачешь, быстроногая? — Аришка улыбнулась и головой помотала, мол, нет. — Резвая ты, не поймаешь.

— А ты не лови, боярин. Скажи обождать, я и остановлюсь.

— Неужто, остановишься? Просто так, из-за одного моего слова? — Андрей улыбнулся, а Аришка дышать забыла.

Ведь впервой раз так-то. Не видала она никогда на лике его смуглом такой улыбки.

— Так слово-то боярское. Как ослушаться?

Андрей улыбку спрятал.

— И только? С того, что боярин? — и бровь ту самую бесовскую изогнул.

— А с чего ж еще?

— Да мало ли с чего? Может, голос мой тебе понравится или поговорить захочешь. Такого, пожалуй, не прикажешь. Верно, Арина?

— Верно, боярин. Тебе никто не приказывал, а ты взял и щенка мне принес.

Шумской стал серьезен, а Аришка пуганулась, а ну как не он? Вот стыдоба-то!

— Я? С чего бы?

— Ай, не ты? — уставилась на него, едва не покраснела, но … Вот знала, что он, только не признается отчего-то.

— Вот не пойму, о чем ты, — и вроде грозно так глядит, да Аринку не проведешь.

— Ты. Больше некому. Спаси тя Бог, боярин. Щеня такой…Он такой толстый и мягкий. Знаешь, он вчера мне весь подол изорвал, игрался. Я так-то давно не смеялась. — Андрей слова ее выслушал, вроде как подзастыл, чернючим взглядом огрел. — Мне отдариваться нечем, не взыщи. А вот что есть, то прими. От сердца.

Ладошку-то малую раскрыла и подала ладанку. Шумской руку протянул было, да одернул.

— Сама вешай, коли оберег даешь, — и склонил голову.

Арина заторопилась, шнурок распутала и накинула на шею боярину. Он-то голову поднял, глянул на девушку, да и застыл. Аришка и сама пропала, утонула в черных горячих очах Шумского. А тот взял личико ее в свои ладони, и поцеловал троекратно в щеки. Вроде по-обычаю все, по-людски…

Только как описать это все? Руки жаркие, взор горячий, румянец густой. Ох, к добру ли то, к худу ли?

Так и стояли бы, коли не холоп. Шел через двор, бочонок нес с молодой бражкой, а тут под ноги с громким мявом к нему кошак полосатый кинулся. Грохот, крик! Бражка в землю уходит, кошак улепетывает, а холоп зашибленное пузо потирает. А там уж и приказчик поспешает, ругать ругательски недотёпу.