Я научу тебя любить (СИ) - Акулова Мария. Страница 23

Поэтому вышла. Поэтому прокралась к нему.

Внутренне задрожала почти сразу, потому что воздух в спальне Корнея будто был пропитан его агрессией. Аня готова была поклясться, что видит наэлектризованные вспышки. Или просто чувствует их…

Но пугаться поздно. Поэтому она зашла, опустилась на кровать, взяла в руки рубашку…

И снова его слова, словно удары… И снова дрожь — только уже реальная. Но сдаваться нельзя, пусть слезы уже в горле. Поэтому она борется. Знает ведь, за что. И что за его грубостью прячется нежность. Просто… Надо переждать. Надо успокоить. Надо быть терпеливой…

Складывает одну рубашку, складывает вторую, тянется к свитеру…

И получает новый. Сильный. Мощный. Болезненный удар.

— Аня. Я не просил мне помогать. Оставь меня одного, пожалуйста…

Слова будто хирургическим скальпелем уродуют сердце, но… Корней имеет право. Наверное, имеет. И тут уж не подчиниться может только дура. Хотя она… Разве же не дура? Решила себе что-то…

Отложила вещи, встала… Посмотрела на него, даже улыбнуться попыталась. Чтобы не думал, что обидел. Не хотел ведь. Она знала. Просто… Он такой. Сложный.

Аня очень хотела донести и себя, и свои слезы хотя бы до коридора. Очень хотела не усугублять. Очень хотела… Воспринять отказ достойно. Но, видимо, это просто не о ней. Слишком слабая…

За что и получила отрывистое:

— Почему. Ты. Блять. Плачешь? — заставившее четырежды вздрогнуть, и четырежды же оборваться сердцу.

Потому что…

— Ты не понял просто… Я… К тебе пришла…

Признание получилось горьким. Аня прекрасно знала, что так. Но не смогла сдержаться. Он — не сдержан в злости. Она — в обиде. Суть которой он даже не понял. Переспросил. Получил ответ…

И снова долбанул по двери.

— Сука. Как же с тобой сложно… — на сей раз выдохнул уже уставшим голосом. Не злым. А Аня все равно дрожала. Потому что с ним сложно тоже. Она никогда этого не скажет, но сложно. Может, вообще. Может, только ей. Но мысли оставить, бросить, развернуться и уйти давно уже не возникает.

Остался только страх, что рано или поздно это произойдет помимо ее воли, как он и пророчил.

Почувствовав его руку на бедре, Аня будто обожглась. Впервые, наверное, неистово захотела сбросить, ведь даже конечность просочилась его агрессией. Сжимала слишком сильно. Тянула слишком требовательно. Но Аня подчинялась.

И кивала в ответ на: «я правда не остановлюсь. Ты понимаешь это?», совершенно не чувствуя той уверенности, которую хотела получить от него.

Испытывая только страх и несущийся по крови адреналин. Скакнувший, когда Корней развернул, поднял, заставил вжаться спиной и затылком в дверь, пригвоздил своим взглядом — тоже агрессивным. Тоже злым. Требовательным. Выплюнул практически:

— Доведешь до белого каления, а потом люби тебя, блять, нежно…

А потом еще и ответ стребовал, и она… Ответила честно. Да. Она хочет невозможного, но хочет. Чтобы любил. И чтобы нежно.

Ведь невозможное — это его специализация. Во всяком случае, в ее жизни. Все невозможное связано с ним. Все самое удивительное. Все болезненное и исцеляющее. Просто все.

В нем смысл. В нем страх. В нем надежда.

Таких размеров, что сметает все сомнения. Даже те, последние, когда он толкает на спину, лишает одежды, а единственное, чего хочется — это успеть сказать самые важные слова. Прямо в губы, чтобы знал он один. Знал и никогда не забывал:

— Я люблю тебя. Очень люблю…

* * *

Аню била дрожь. То усиливалась, то ослабевала, но не отпускала. Корней чувствовал ее очень хорошо. Когда избавлял от джинсов, когда пробегался пальцами от щиколоток до бедер, по животу до груди в кружеве. Когда накрывал ладонями — вместе с кружевом, а лицом тянулся к губам.

А еще чувствовал, что Аня изо всех сил цепляется за его плечи. Так, будто не лежит на кровати, придавленная мужским телом, а висит над пропастью. И только попытается отпустить — тут же упадет. Боится, что он не сделает, как обещал — не подаст руку.

Она то жмурилась, то широко распахивала глаза, стоило мужчине сделать что-то хоть насколько-то для нее неожиданное. Ждала… Вероятно, зверства. И это могло бы то ли позабавить, то ли снова разозлить, но Корней-то понимал — сам виноват. Напугал же. Наверняка напугал.

На самого ее слова подействовали, будто душ. Смывший разом всю злость. Заставивший отбросить лишнее. Понять, что главное сейчас — вот здесь. Трясется, как осиновый лист.

Выдыхает, когда Корней отрывается, отталкивается руками, оставляет ее на время. Стоит на собственной постели на коленях, смотрит на нее — все еще невинную — и хочет куда сильней, чем еще недавно злился.

Расстегивает несколько пуговиц на рубашке, сдергивает ее через голову, жалея времени, снова опускается на руки, приближается… Чувствует хищное желание пресечь, когда Аня в очередной раз пытается отползти, приподнимается на руках, опять дрожит. Смотрит на него — полуголого — и сглатывает.

Глаза огромные. Душа нараспашку. И тело тоже, наверное, должно быть нараспашку… Но сжато. Настолько, что Аня реагирует на новые касания — губами на лице, на шее, на груди, словно на удары плетью. Прицельные и болезненные. Не может расслабиться. Совсем не может.

Но все позволяет — оголить грудь. Правда тут же порывается прикрыться руками, как когда-то, но ловит предостерегающий мужской взгляд… Выдыхает… И сдерживается. Зато с силой сжимает пальцами пододеяльник… Закусывает губу, сдерживая и стон, и страх, когда мужские губы ласкают нежную голую кожу, когда она становится влажной из-за движений языком, когда зубы прицельно сжимают, удерживают, отпускают…

Ей снова стыдно. Ей дико страшно. Она борется — и с первым, и со вторым. Но слишком много думает, поэтому проигрывает. И с этим нужно что-то делать…

Корней оторвался от груди, взялся за девичью кисть, пришлось приложить усилия, чтобы Аня оставила в покое постельное белье, позволила прижать пальцы к его грудной клетке.

Мужчина смотрел в ее глаза и по-прежнему читал в них страх. Но Аня, как всегда, не сопротивлялась. Послушно держала ладонь. Покорно смотрела в глаза. Моргала с перерывами.

— Слышишь?

Удивилась вопросу. Девичье дыхание сбилось, она будто прислушалась… Кивнула неуверенно…

— Это из-за тебя так бьется. Понимаешь?

Наверняка не ожидала, наверняка ее сердце ответило на вопрос сбившимся ритмом, но это именно то, что ей нужно было. Потому что наконец-то потянулась сама.

К губам, оставила в покое пододеяльник, прошлась одной рукой от груди до шеи, второй по упертой в матрас руке до нее же…

Снова позволила Корнею подтянуть себя чуть ниже, чтобы было удобней, позволила оставить совершенно голой, в нужный момент приподнимая бедра.

Продолжая поцелуй, сама потянулась к ремню… Долго боролась, покраснела, когда Корней увернулся от ее губ, уткнулся в шею, пощекотал ее улыбкой…

— Там проще все… — накрыл ее борющиеся пальцы своими, помог, посмотрел в глаза, уловил в Аниных намек на ответную благодарную улыбку.

Она по-прежнему дрожала. Несомненно, боялась, но действовала…

И успокаивала его. Секунда за секундой. Возвращала мир на собственную ось. Где нет дурных мыслей. Где они вдвоем под пеленой ее сраных чудес. Где им хорошо…

Где ее дрожь — не только от страха, но и от возбуждения, когда Корней ведет языком от уха до шеи, когда прикусывает кожу на ключице, когда спускается поцелуями ниже… Ласкает грудь, сжимает ягодицы, смотрит в глаза, видит стыд и удовольствие…

Тянется ниже, но чувствует, как Анины руки обхватывают его лицо, довольно требовательно просят вернуться…

И сам-то понимает — следует проигнорировать, но она сегодня главная, поэтому…

Проходит секунда… И он снова дышит ей в губы. Не задает вопрос, а просто долго смотрит в глаза. А она старается мотнуть головой, не в состоянии шепнуть: «не надо».

— Почему? — Корней спрашивает, Аня краснеет. На секунду скользит взглядом от его лица в потолок… Потом опять в глаза.