Я научу тебя любить (СИ) - Акулова Мария. Страница 23
Поэтому вышла. Поэтому прокралась к нему.
Внутренне задрожала почти сразу, потому что воздух в спальне Корнея будто был пропитан его агрессией. Аня готова была поклясться, что видит наэлектризованные вспышки. Или просто чувствует их…
Но пугаться поздно. Поэтому она зашла, опустилась на кровать, взяла в руки рубашку…
И снова его слова, словно удары… И снова дрожь — только уже реальная. Но сдаваться нельзя, пусть слезы уже в горле. Поэтому она борется. Знает ведь, за что. И что за его грубостью прячется нежность. Просто… Надо переждать. Надо успокоить. Надо быть терпеливой…
Складывает одну рубашку, складывает вторую, тянется к свитеру…
И получает новый. Сильный. Мощный. Болезненный удар.
— Аня. Я не просил мне помогать. Оставь меня одного, пожалуйста…
Слова будто хирургическим скальпелем уродуют сердце, но… Корней имеет право. Наверное, имеет. И тут уж не подчиниться может только дура. Хотя она… Разве же не дура? Решила себе что-то…
Отложила вещи, встала… Посмотрела на него, даже улыбнуться попыталась. Чтобы не думал, что обидел. Не хотел ведь. Она знала. Просто… Он такой. Сложный.
Аня очень хотела донести и себя, и свои слезы хотя бы до коридора. Очень хотела не усугублять. Очень хотела… Воспринять отказ достойно. Но, видимо, это просто не о ней. Слишком слабая…
За что и получила отрывистое:
— Почему. Ты. Блять. Плачешь? — заставившее четырежды вздрогнуть, и четырежды же оборваться сердцу.
Потому что…
— Ты не понял просто… Я… К тебе пришла…
Признание получилось горьким. Аня прекрасно знала, что так. Но не смогла сдержаться. Он — не сдержан в злости. Она — в обиде. Суть которой он даже не понял. Переспросил. Получил ответ…
И снова долбанул по двери.
— Сука. Как же с тобой сложно… — на сей раз выдохнул уже уставшим голосом. Не злым. А Аня все равно дрожала. Потому что с ним сложно тоже. Она никогда этого не скажет, но сложно. Может, вообще. Может, только ей. Но мысли оставить, бросить, развернуться и уйти давно уже не возникает.
Остался только страх, что рано или поздно это произойдет помимо ее воли, как он и пророчил.
Почувствовав его руку на бедре, Аня будто обожглась. Впервые, наверное, неистово захотела сбросить, ведь даже конечность просочилась его агрессией. Сжимала слишком сильно. Тянула слишком требовательно. Но Аня подчинялась.
И кивала в ответ на: «я правда не остановлюсь. Ты понимаешь это?», совершенно не чувствуя той уверенности, которую хотела получить от него.
Испытывая только страх и несущийся по крови адреналин. Скакнувший, когда Корней развернул, поднял, заставил вжаться спиной и затылком в дверь, пригвоздил своим взглядом — тоже агрессивным. Тоже злым. Требовательным. Выплюнул практически:
— Доведешь до белого каления, а потом люби тебя, блять, нежно…
А потом еще и ответ стребовал, и она… Ответила честно. Да. Она хочет невозможного, но хочет. Чтобы любил. И чтобы нежно.
Ведь невозможное — это его специализация. Во всяком случае, в ее жизни. Все невозможное связано с ним. Все самое удивительное. Все болезненное и исцеляющее. Просто все.
В нем смысл. В нем страх. В нем надежда.
Таких размеров, что сметает все сомнения. Даже те, последние, когда он толкает на спину, лишает одежды, а единственное, чего хочется — это успеть сказать самые важные слова. Прямо в губы, чтобы знал он один. Знал и никогда не забывал:
— Я люблю тебя. Очень люблю…
Аню била дрожь. То усиливалась, то ослабевала, но не отпускала. Корней чувствовал ее очень хорошо. Когда избавлял от джинсов, когда пробегался пальцами от щиколоток до бедер, по животу до груди в кружеве. Когда накрывал ладонями — вместе с кружевом, а лицом тянулся к губам.
А еще чувствовал, что Аня изо всех сил цепляется за его плечи. Так, будто не лежит на кровати, придавленная мужским телом, а висит над пропастью. И только попытается отпустить — тут же упадет. Боится, что он не сделает, как обещал — не подаст руку.
Она то жмурилась, то широко распахивала глаза, стоило мужчине сделать что-то хоть насколько-то для нее неожиданное. Ждала… Вероятно, зверства. И это могло бы то ли позабавить, то ли снова разозлить, но Корней-то понимал — сам виноват. Напугал же. Наверняка напугал.
На самого ее слова подействовали, будто душ. Смывший разом всю злость. Заставивший отбросить лишнее. Понять, что главное сейчас — вот здесь. Трясется, как осиновый лист.
Выдыхает, когда Корней отрывается, отталкивается руками, оставляет ее на время. Стоит на собственной постели на коленях, смотрит на нее — все еще невинную — и хочет куда сильней, чем еще недавно злился.
Расстегивает несколько пуговиц на рубашке, сдергивает ее через голову, жалея времени, снова опускается на руки, приближается… Чувствует хищное желание пресечь, когда Аня в очередной раз пытается отползти, приподнимается на руках, опять дрожит. Смотрит на него — полуголого — и сглатывает.
Глаза огромные. Душа нараспашку. И тело тоже, наверное, должно быть нараспашку… Но сжато. Настолько, что Аня реагирует на новые касания — губами на лице, на шее, на груди, словно на удары плетью. Прицельные и болезненные. Не может расслабиться. Совсем не может.
Но все позволяет — оголить грудь. Правда тут же порывается прикрыться руками, как когда-то, но ловит предостерегающий мужской взгляд… Выдыхает… И сдерживается. Зато с силой сжимает пальцами пододеяльник… Закусывает губу, сдерживая и стон, и страх, когда мужские губы ласкают нежную голую кожу, когда она становится влажной из-за движений языком, когда зубы прицельно сжимают, удерживают, отпускают…
Ей снова стыдно. Ей дико страшно. Она борется — и с первым, и со вторым. Но слишком много думает, поэтому проигрывает. И с этим нужно что-то делать…
Корней оторвался от груди, взялся за девичью кисть, пришлось приложить усилия, чтобы Аня оставила в покое постельное белье, позволила прижать пальцы к его грудной клетке.
Мужчина смотрел в ее глаза и по-прежнему читал в них страх. Но Аня, как всегда, не сопротивлялась. Послушно держала ладонь. Покорно смотрела в глаза. Моргала с перерывами.
— Слышишь?
Удивилась вопросу. Девичье дыхание сбилось, она будто прислушалась… Кивнула неуверенно…
— Это из-за тебя так бьется. Понимаешь?
Наверняка не ожидала, наверняка ее сердце ответило на вопрос сбившимся ритмом, но это именно то, что ей нужно было. Потому что наконец-то потянулась сама.
К губам, оставила в покое пододеяльник, прошлась одной рукой от груди до шеи, второй по упертой в матрас руке до нее же…
Снова позволила Корнею подтянуть себя чуть ниже, чтобы было удобней, позволила оставить совершенно голой, в нужный момент приподнимая бедра.
Продолжая поцелуй, сама потянулась к ремню… Долго боролась, покраснела, когда Корней увернулся от ее губ, уткнулся в шею, пощекотал ее улыбкой…
— Там проще все… — накрыл ее борющиеся пальцы своими, помог, посмотрел в глаза, уловил в Аниных намек на ответную благодарную улыбку.
Она по-прежнему дрожала. Несомненно, боялась, но действовала…
И успокаивала его. Секунда за секундой. Возвращала мир на собственную ось. Где нет дурных мыслей. Где они вдвоем под пеленой ее сраных чудес. Где им хорошо…
Где ее дрожь — не только от страха, но и от возбуждения, когда Корней ведет языком от уха до шеи, когда прикусывает кожу на ключице, когда спускается поцелуями ниже… Ласкает грудь, сжимает ягодицы, смотрит в глаза, видит стыд и удовольствие…
Тянется ниже, но чувствует, как Анины руки обхватывают его лицо, довольно требовательно просят вернуться…
И сам-то понимает — следует проигнорировать, но она сегодня главная, поэтому…
Проходит секунда… И он снова дышит ей в губы. Не задает вопрос, а просто долго смотрит в глаза. А она старается мотнуть головой, не в состоянии шепнуть: «не надо».
— Почему? — Корней спрашивает, Аня краснеет. На секунду скользит взглядом от его лица в потолок… Потом опять в глаза.