Когда боги спят - Алексеев Сергей Трофимович. Страница 64
Показалось, стартер завизжал на всю улицу, двигатель едва проворачивался, но надежда была, чувствовалось ускорение вращения. Зубатый подождал, давая восстановиться аккумулятору, после чего снова повернул ключ. Мотор начал уже схватывать и наверняка бы запустился, однако дверь распахнулась, и на крыльце оказался Василий Федорович:
– Алексеич? Ты куда? Мы тебя потеряли!
Он сбежал с крыльца и открыл дверцу машины.
– Я здесь...
– Ну что? Встретил?
– Только Ивана Михайловича.
– Неужели и на этот раз не пришел? – искренне изумился Василий Федорович.
– Ни по митинской, ни по макарьинской. Может, здесь еще какая дорога есть?
– Нет больше дорог...
– Напутал что-то твой Женьшень.
– Не может такого быть! Ни разу не случалось, чтобы обманула! Ты где встречал-то?
– На реке, по дороге ходил, по снегу...
– А что там Ванька делал?
– С озера шел, лыжу сломал. А потом плакал. Забыли про него, никто не хватился. Даже зять-рыбнадзор.
Василию Федоровичу это уже было не интересно.
– Он и спугнул старца! Ванька, он везде залезет!
– Неужели святые кого-нибудь боятся? – серьезно спросил Зубатый.
– И то правда... А зачем машину заводишь? Куда собрался?
– Никуда, прогреть хотел...
– Слушай, Алексеич. – Он вдруг стал виниться. – Все ведь из-за меня да из-за моего Женьшеня. Сбили с панталыку. Ты уж меня прости и на Степаниду не сердись. Видела она, видела – идет Святой!
– Да ладно...
– Мы тебе Новый год испортили, и у Зубатых «девок» все насмарку пошло. Поругались они с матерью! Неслыханное дело. Получается, из-за нас с тобой. На тебя-то ничего, а нам с Женьшенем попало. Я уж и так, и эдак каялся... И ты сейчас поди к Ленке, принеси извинения. Она часа два где-то ходила, тебя искала. Вот мать и поднялась...
– Искала?
– Ну!.. Пришла, всех откостерила и легла. А старшая Ромку взяла и к нам. Ромка на печи спит, а они с Женьшенем сидят в горнице, колдуют.
У Зубатых «девок» оказалось не заперто, но в сенях темно, и повсюду поленницы дров. На ощупь он пробрался к двери, потянул за ручку, выпутался из одеяла, которым был завешан проем, и сразу ощутил тепло. Постоял у порога, присматриваясь: в просторной и украшенной ветками и игрушками комнате, в свете елочных гирлянд стоял накрытый и почти не тронутый новогодний стол, нераспечатанная бутылка шампанского, неразрезанный торт – следы так и не состоявшегося праздника. Он присел возле голландки и открыл дверцу – дрова догорали, полтопки нажженного угля излучали свет и жар, однако, настывший, он не мог согреться, и когда лицо и руки уже палило, по спине пробегала дрожь. Он расстегнул куртку и, раскинув полы, встал к огню. Скоро запахло раскаленной тканью, но тепло дальше не проникало. Потом он снял ее, подстелил и повернулся спиной, как возле костра. И не увидел, как из спальни вышла Елена, – почувствовал, кто-то смотрит. Он глянул через плечо и сказал то, о чем думал:
– Я испортил вам праздник...
– С Новым годом. – Она встала сначала на колени, а потом села рядом, на куртку.
– С Новым...
– Мне кажется, это не последний праздник.
– В общем, я тоже так подумал.
– Да и этот еще не кончился...
– Тогда принесу шампанское?
– И закройте дверь на крючок...
Утро выдалось тихое, новогоднее, на улице немного потеплело, и пошел снег, на который так приятно смотреть из постели сквозь полузамороженное окно. Нужно было встать и подбросить в печку дров, пока еще тлели угли, но так не хотелось выбираться из-под одеяла, и он оттягивал минуты, ощущая у плеча теплое дыхание.
Первый раз постучали около одиннадцати, и он машинально сел, намереваясь встать, одеться и открыть, но Елена сонно прошептала:
– Не надо... Это мама... Она все поймет.
Еще около часа он лежал, глядя в окно, и в голове не было ни одной беспокойной мысли. Потом залаяли собаки, причем все разом, будто по зверю работали, но и это не могло встревожить его в то утро. И вдруг снова постучали – чужой, осторожной рукой, отчего Елена вздрогнула и приподняла голову. Зубатый встал, не спеша оделся, подбросил дров в печь и снова услышал стук. На кухне, откуда было видно крыльцо, окно напрочь затянулось изморозью, так что пришлось протаивать глазок. У входной двери стоял Василий Федорович.
– Что там стряслось? – спросил Зубатый через дверь.
– Выйди сюда, Алексеич.
Он набросил куртку и вышел на крыльцо: шел снег и одновременно светило солнце, делая весь мир пенистым и искристым, как новогоднее шампанское.
– Тут две женщины приехали, на машине, – полушепотом сообщил Василий Федорович. – Одна говорит, твоя супруга.
– Что?..
– В шубке такой красивой. А вторая молодая, говорит, сноха... Ну и что им сказать?
– Начинается новый год... Ни раньше, ни позже.
Искристый мир вокруг лопнул, как мыльный пузырь, остался только снег, опадающий на землю из чистого неба.
– А если отправить их? Они сейчас возле меня, в машине своей сидят... Сказать, ты уехал? Но твоя «Нива» во дворе, видели...
– Ничего не говори, я сейчас приду.
– Алексеич, конечно, смотри сам. Но, может, не надо?
– Надо.
Василий Федорович покряхтел, подергал плечами и удалился.
При любых обстоятельствах Зубатый не смог бы ничего сказать Елене и испортить ей это утро. Лишь наклонился, поцеловал и обронил на ходу, что скоро вернется.
Она что-то почувствовала.
– Я сейчас встану...
Деревня отдыхала после ночного гулянья, и лишь кое-где топились печи, пахло снегом и дымком. На полпути ему попались старшая Елена с Ромкой, возвращались домой.
– С Новым годом, – вместо приветствия сказал Зубатый.
Она прошла мимо с гордо поднятым подбородком, но Ромка вывернул голову и помахал рукой. Деревня еще спала, но уже все знала...
Машина бесприданницы стояла к нему носом, поэтому его увидели издалека и ждали. Когда оставалось десять шагов, дверца открылась, и появилась Катя.
– С Новым годом, дорогой муженек! – сказала она, застегивая шубку. – Хотелось встретить его всей семьей, но не удалось. Мы с Лизой проехали полторы тысячи километров и застряли недалеко отсюда! Просидели всю ночь в лесу!
Эта веселое и радостное начало значило лишь то, что у Кати большие проблемы и приехала она за помощью. Бесприданница из машины не показывалась.
– Зачем ты приехала? Мы же с тобой разошлись.
– Ну и что? Почему мы должны остаться врагами?
– Что у тебя случилось? Выселяют из дома?
– Кто нас выселит? Мы сейчас судимся с администрацией, Ал. Михайлов помог нанять московского адвоката. А он уверен, дело выиграем.
– Тебе нужен развод? – догадался Зубатый.
– Я не хочу с тобой разводиться! – засмеялась Катя, вводя его в заблуждение. – Так и будем разговаривать на улице? Мы замерзли! Пришлось экономить бензин, и в машине всю ночь было холодно. Мы третьи сутки без домашнего тепла, а Лизе это вредно.
Бесприданница, как в спектакле, на условленной реплике вышла из машины – несчастная, замерзшая, брови домиком, и сладенько, нараспев:
– Здравствуйте, Анатолий Алексеевич. С Новым годом.
Зубатый открыл калитку:
– Входите...
В натопленной избе они сразу прилипли к печи, видно, и в самом деле перемерзли за ночь. Василий Федорович накинул полушубок, сказал с порога:
– Чаем напои! И водочки добавь. Вон как трясет...
В этом доме без устали принимали всех, кормили, поили, обихаживали, лечили душевные язвы, но не имели представления об актерском искусстве, которое, как сорняк, прорастает в жизнь и собственно ею становится. Едва хозяин скрылся за дверью, женщины тут же отошли от печки, скинули шубки и сели к столу – будто и не тряслись полминуты назад.
– В самом деле, Толя, где чай с водочкой? – засмеялась Катя.
– Может быть, ты все-таки скажешь, зачем приехала?
Он давно привык к ее постоянной игре, и если на сцене существовал еще текст, всегда с разным содержанием, то в семейной жизни слова и краски были однообразными, и с первой же реплики можно было угадать, с какой драматургией станут развиваться события. Но странное дело, этот нехитрый набор всегда точно срабатывал, действительно вызывая искренние чувства. Наверное, здесь и крылся секрет театрального искусства...