Мы никогда не умрем (СИ) - Баюн София. Страница 64

«Издеваемся, значит, да?» — проворчал Мартин, даже не поворачиваясь к проему.

Когда-то они уже прочитали «Странную историю», на все лады пошутив над сюжетом после того, как Мартин, скептически разглядывая иллюстрацию, на которой был изображен перекошенный от злобы коротышка, забивающий тростью человека, произнес: «Судя по всему это — я».

Вик честно пытался изображать требуемые от него «ледяные улыбки» и «жестокого подонка», но получалось не очень. Одно дело — угрожать кому-то, когда и правда приходится вытаскивать всю черноту из души, словно поднимая шерсть на загривке и совсем другое — раз за разом это проигрывать.

Но он мужественно терпел. И дело было даже не в том, что учителя перестали замечать, даже если он пропускал школу неделями. Учеба устраивала его куда больше, чем кривляния в студии, к тому же Мартин заинтересовался химией и даже делал определенные успехи. Вика и одноклассников он развлекал простыми фокусами, вроде высокой колбы, в которой оживали разноцветные узоры, затухающие за несколько минут, а дома, уже безо всяких колб он исписывал тетради длинными формулами и схемами. Пытался что-то объяснять Вику, но он не понял даже, чему нужно так радоваться, но радовался восторгу Мартина. В общем, в учебе Вик находил много приятного, гораздо больше, чем в «высоком искусстве». Но и тут его мнение никого не интересовало.

— Лапушка Китти, давай-ка танец еще раз, и постарайся не врезаться в Тору, вы должны как бы отталкиваться друг от друга!..

Вик проводил времени в зале, кажется, больше, чем в библиотеке, в классе и дома. Риша так глубоко увязла в этой пьесе, что ее совершенно перестало интересовать все остальное. Может быть, Вик бы даже оставил ее там одну, и смог бы не ревновать к новому увлечению, но его участие требовалось постоянно. Поэтому в перерывах между репетициями своих сцен он сидел в углу на свернутом в рулон ковре и решал две пары домашних работ — свои и подруги, чтобы ее родители не запретили ей ходить в студию. На обедах у Риши Вик вдохновенно врал, как они гуляют в лесу, учат уроки и занимаются прочими милыми вещами, которыми, по мнению родителей полагается заниматься в их возрасте.

Персонаж Вика предпочитал строгий стиль, поэтому костюм был для него привычен — белая рубашка с нашитыми острыми манжетами и высоким воротником, старомодный черный жилет, красный шейный платок и черные брюки. У Риши было два платья — простое серое и призрачное белое. Когда Вик увидел итоговый вариант костюма призрака, он долго не мог отделаться от тревожного, липкого чувства. Ему хотелось сорвать с нее это платье, сжечь его и больше никогда не вспоминать то, какой она предстала перед ним в тот миг — в грязно-белом кружеве, с окровавленными бинтами на запястьях.

— И если ты Бог, то я не хочу быть святой! Из всех дорог моя — идти с тобой! — протягивала к нему руки Риша.

Играть у нее, что было особенно противно, правда получалось хорошо. Звенящее в голосе отчаяние каждый раз заставляло его меняться в лице и начинать сцену заново.

Жертва. Образ, прилипший к Рише намертво, уже никуда не исчезал, когда она выходила из зала. Отчаяние, с которым она отыгрывала свою роль поселило в ее глазах дымку тоскливой обреченности. Вик смотрел на нее и все больше и больше злился, словно что-то важное, теплое и дорогое его сердцу утекало сквозь пальцы.

К тому же ему было страшно. Риша казалась ему очень красивой, теперь он мог это с уверенностью сказать. Он любил ее огромные, голубые глаза, тихий голос, слабую улыбку и теплые, ласковые пальцы. Она казалась ему похожей на котенка, выброшенного под дождь. Вик не мог отделаться от этого сравнения уже много лет. И этот котенок пушистым клубком пригрелся в его руках, чудесным образом согрев и ладони, и сердце. Но он с детства знал, что ее хрупкая беззащитность привлекает не только его.

Его страхам было суждено сбыться зимой, незадолго до Нового года.

…

Вик рассчитывал больше никогда не оказаться в кабинете директора, особенно по такому поводу. Но он стоял, холодно улыбаясь, и не опускал глаза под тяжелым взглядом Якова Федоровича. В гробовой тишине было слышно, как редкие тяжелые капли срывались с разбитого носа, оставляя пятна на темно-зеленом ковре, на который он в этот раз встал из принципа. Полотенце со льдом он держал зажатым в руке.

«Хочешь я договорюсь?..» — осторожно предложил Мартин.

«Нет».

— Герой, — наконец нарушил молчание Яков Федорович. — Боец. Гордость, мать твою, школы.

Вик молчал, следя глазами за тем, как директор ходит, заложив руки за спину, от одного конца стола к другому. Отвечать от не собирался.

— А ну прекрати ухмыляться! — внезапно рявкнул Яков Федорович.

Вик, не меняя выражения лица, указательным пальцем провел по губам, начертив собственной кровью улыбку на белом, словно загримированном лице.

— Вот так значит. Знал бы — я бы тебя сразу в пятый класс определил, уже бы избавились от такого подарка. Скажи на милость, что ты устроил во дворе?

— Вас расстраивает вмятина в заборе? Я ее починю, — хрипло ответил он.

— Тебе нравится прикидываться дураком?

— А вам нравится задавать мне вопросы, на которые нам обоим точно известен ответ?

— Ты сломал человеку нос.

— Я сломал человеку нос, — легко согласился Вик.

— И ты этим гордишься?

— Я этим не горжусь. Я бы может гордился, если бы это была драка с целью самоутвердиться. Или если бы у меня был выбор, ввязываться в нее или нет.

— А мы, значит, благородные, рыцари без страха и упрека? — как-то устало спросил его мужчина.

— Мы? Забавно. Да, Мы благородные, — усмехнулся Вик.

— Послушай, с этой девочкой постоянные конфликты. Я понятия не имею, что вы там друг с другом делаете, но по версии твоего… менее удачливого соперника он неоднократно, как и его друзья имел с ней какие-то связи и в этот раз все происходило…

…Риша стояла в углу, сжавшись у него за спиной в комок. Она вцепилась в его рубашку, словно пытаясь удержать. Он не чувствовал ее рук. Не видел лица стоявшего перед ним человека. Он видел пуговицу, лежащую в пыли, ярко-синюю пуговицу, такую же, как десяток других на ее платье… Пуговицы не хватало на разорванном вороте.

— Я очень надеюсь, что то, что он сказал вам о неоднократных связях — пустая бравада. То, что вы, взрослый человек, — последние слова он выплюнул с таким презрением, что, казалось, ими можно прожечь дырку в полу, — повторяете сплетни за своими учениками, тем более о несовершеннолетней девочке, делает вас соучастником всего, что происходит здесь с вашего, выходит, ведома.

— Итак, ты и правда избил человека… за оторванную с платья пуговицу? Ты не думал, что это могло быть случайностью? И что ничего такого, о чем ты подумал там не происходило?

— А вы живете в Мире-Где-Все-Правильно, а? — почти с жалостью спросил его Вик. — Если бы я не попадал в такие конфликты раз в две недели вот уже как минимум год, я бы может и подумал, что это случайность.

— Но раньше ты никого не калечил, — все с той же усталостью отметил директор.

— Раньше никто своими грязными руками к ней не притрагивался, — в тон ему ответил Вик, все-таки прижимая к лицу полотенце. — Кстати, если это хоть что-то меняет, свой нос я тоже не ощущаю целым.

— Это все бы меняло, если бы не четыре пальца на левой руке этого мальчика. Не знаю, что ты там заставлял его говорить, меня больше интересуют переломы. У нас давно не было таких… драк. И я бы очень хотел, чтобы не было и впредь. Скажи мне, какие отношения у тебя с отцом?

— Мой отец — очень занятой, но властный и деспотичный человек. Он не сможет прийти к вам на беседу, но даже если вы напишете ему письмо, боюсь, это закончится для меня крайне…плачевно, — серьезно ответил Вик.

— Вот как?

— Именно. Впервые он меня избил, когда мне было шесть лет. Знаете, я это, наверное, заслужил. И в каком-то роде я ему благодарен за это. У нас дома почти армейский порядок. Будьте уверены, что он этого так не оставит, впрочем, я готов понести полную ответственность за свой поступок.