Мы никогда не умрем (СИ) - Баюн София. Страница 62

— У тебя дом ледяной! Ты что, не следишь за котлом?! Вик, произошла трагедия?! Я проспала конец света?!

— Нет, но…

Он стоял, шатаясь, и смотрел, как Риша копается в его шкафу.

— Надевай, — сунула она ему в руки самый толстый из найденных свитеров. — Ты что, холода не чувствуешь?!

— Нет…

— Оно и видно.

— Подожди… подожди меня на кухне, ладно? Я сейчас.

Он стоял посреди комнаты, шатаясь, с удивлением глядя на окружающие его предметы. Он не узнавал свой шкаф, стол, кровать и стены. Не узнавал шторы на окнах. Собственные руки. Отражение в незнакомом ему зеркале тоже было незнакомо.

«Слушай, Вик, я, конечно, не настаиваю, но…»

— Да, я сейчас.

Зашел в ванную и долго, остервенело отмывался ледяной водой. Надел чистую рубашку и свитер.

«Простынешь…»

— Плевать. Мартин, прости меня.

«За что?»

— Я специально. Я специально тебе не отвечал. Не знаю зачем.

Мартин молча смотрел на него из проема. Вик стоял у зеркала, и чувствовал, как по его лицу стекает ледяная вода, срываясь по капле с волос.

«Тебе… нравилось?» — голос Мартина был непривычно холодным.

— Нет. Я вообще ничего не чувствовал. Я и сейчас не до конца чувствую. Но знаю, что поступил подло. Мартин, не бросай меня, умоляю…

Мартин молчал. Вик видел его в отражении — застывшее лицо, неожиданно колючий внимательный взгляд.

— Прости меня… Пожалуйста… Мне нужна помощь.

«Я помогу, — наконец ответил он. — Мы справимся. Ты справишься. У тебя нет выбора», — усмехнулся Мартин, закрыв глаза.

А когда открыл — взгляд стал прежним.

Вик вздохнул и вытер волосы полотенцем. Капли больше не стекали по лицу.

Он поверил Мартину. Он всегда верил.

Потом он спустился в котельную. Переход на газовое отопление сделал его отца еще более невнимательным к быту, зато в доме теперь почти всегда было тепло. Вику осталось только отрегулировать настройки — баллон был в порядке.

После этого он поднялся на кухню. Риша успела убрать со стола, открыть окна, выгнав в осеннюю сырость затхлый воздух и запах спирта из забытого отцом стакана, а затем закрыть их, не позволив сырости проникнуть в дом. И, кажется, она что-то готовила.

— Я налила тебе чай… весь тот кошмар, что был в холодильнике, я выбросила… Надеюсь, это были не твои питомцы, ради которых ты нас оставил, — неловко улыбнулась она.

— Спасибо, — рассеянно сказал он, сжимая пальцы вокруг горячего керамического бока чашки.

— Вик, что с тобой случилось? Ты болен? — спросила она, садясь рядом и касаясь его запястья кончиками пальцев.

— Да, можно и так сказать, — усмехнулся он. — Прости, я вообще-то просто страшный эгоист и истерик.

— Неправда. Ты самый сдержанный и мудрый человек из всех, кого я знаю. Просто у нас всех сейчас не лучшее время, — неловко улыбнулась она, с непривычным стеснением сжимая его пальцы.

— А когда настанет лучшее?..

— Когда мы повзрослеем, — серьезно ответила она, забирая у него руку.

Она подошла к плите, вытащила оттуда форму и накрыла ее полотенцем. Приоткрыла кастрюлю на плите.

— Я не знала, что у вас есть, взяла с собой кое-что… Я тебе мед оставила и…и…

Риша вдруг будто испугалась. Того, что стоит на его кухне, самовольно пробравшись в дом. Того, что приготовила еду, не спросив разрешения, и что влезла ему в душу, когда ее никто не просил. Растерявшись, она замолчала, опустила руки и с какой-то беспомощной надеждой заглянула ему в глаза.

На кухне пахло свежим хлебом. В этом было что-то странное, почти неправильное. На этой кухне, наверное, вовсе так никогда не пахло. Мартин готовил, но он никогда ничего не пек, и вообще неважно обращался с тестом. Может когда-то его мать…

Вик не помнил. Она встал из-за стола, подошел к Рише вплотную. Приподнял ее лицо, коснувшись указательным пальцем ее подбородка. И несколько бесконечных секунд смотрел ей в глаза. Она замерла, словно в этот момент ждала от него чего-то плохого.

Он положил руки ей на плечи и обнял, прижав к себе.

Риша бормотала что-то успокаивающее, гладя его по волосам и по спине.

— Все будет хорошо…

— Не бросай меня, я схожу с ума, — прошептал он.

Свет лампы и запах хлеба гнали страхи в ночь, словно диких зверей. Мартин стоял между ним и безумием, сам им и являясь. И еще эта девушка, живая, до которой можно дотронуться. Настоящая. С волосами, пахнущими дождем.

— Не брошу.

А призраки отступали. Меланхолия, все страхи, вся беспомощность — ничего не имело значения. Риша, совсем маленькая, тихая и беззащитная, полная страхов и стеснительности девушка, пришла к нему сегодня, чтобы теплыми пальцами вытащить из сердца темноту.

И пока они были вместе, темнота больше ему не угрожала.

Он знал это. Откуда-то он точно это знал.

Действие 5

Золотая вспышка

Смеется хаос, зовет безокий:

Умрешь в оковах — порви, порви!

З. Гиппиус

Когда листья уже облетели, но снег еще не выпал, и ветер выл в обнаженных черных полях, Мари впервые повезла учеников в город, в Театр Современной Драмы, где им предстояло выступать. Здание из черного стекла угрюмо нависло над дорогой, все в масляных пятнах осеннего солнца. В тот день шла «Чайка», и на афишах в углу белела пометка «18+». Когда Рита спросила, пустят ли их в зал, Мари пожала плечами и сказала что-то вроде «Да и насрать, котяточки».

Ни Вику, ни Мартину спектакль не понравился. Вика раздражал академический надрыв и театральная тема, которой ему хватало и без «Чайки», а Мартина — то, как Риша и Мари следили за молоденькой черноволосой Ниной. Риша смотрела с нарастающей тревогой, под конец — почти с ужасом, а когда Нина прошептала Треплеву «Меня надо убить» — тихо всхлипнула и закрыла лицо рукавами. Мари же смотрела на сцену с такой ненавистью, что Мартин сначала решил, что роль Нины должна была достаться ей, к тому же она неслышно повторяла все ее реплики. Но чем тяжелее становился ее взгляд и ехиднее — улыбка, тем больше он убеждался, что Мари вообще не видит девушку, которая играет Нину. Не знает, как ее зовут и не сможет описать ее лицо. Мари смотрит историю, верит ей — и улыбается. Это было гораздо хуже.

После Театра Современной Драмы они почему-то отправились не на вокзал, а на другой конец города. Мари уверенно вела их серыми дворами. Она шла, словно ведомая каким-то наитием, не обходя лужи и газоны. Под конец черные полы ее пальто были густо забрызганы грязью, но казалось, что она этого вовсе не заметила. Наконец они остановились у черной двери, облепленной обрывками афиш. Мари долго стучала в дверь, звонила кому-то, курила и звонила снова, а Вик, чувствуя себя идиотом стоял, обнимая Ришу в неловкой попытке согреть, сам мерз и думал, что ни за что не свяжет жизнь с искусством. Когда у Мари кончились сигареты, она жестом попросила Риту поделиться и продолжила ласково мурлыча в трубку грязные ругательства требовать, чтобы ее с учениками пропустили на спектакль.

Наконец, дверь открылась. Вик ожидал увидеть что угодно — притон, бордель, перформанс с трупами животных. Риша даже закрыла глаза, спускаясь по частым каменным ступеням, и не открывала, пока они не вошли в зал.

Ни притона, ни трупов животных в зале не было — небольшое помещение, целиком затянутое черной тканью освещали белые точечные светильники по периметру потолка. На полу сидели люди — человек двадцать, все трезвые и прилично одетые. Ни сцены, ни оборудования. Мари жестом показала им молча сесть у стены и молчать. Сам села в центре зала и замерла, словно собиралась молиться.