Млечный путь - Меретуков Вионор. Страница 19

Впрочем, не могу не отметить, что какая-никакая совесть у большинства сотрудников все-таки была. Мои коллеги бесчинствуют без удовольствия. Но несколько лет назад Пищик привел в редакцию (в буквальном смысле привел — за руку) выпускницу журфака, которая взялась за работу, что называется, засучив рукава. Девица, звали ее Эсмеральда, в отличие от остальных, стала бесчинствовать с удовольствием. Стол главного редактора к концу месяца оказался завален «проектами». Он терпел, потому что у девицы был широкая задница и покладистый характер. Оба Ефима и Бутыльская изнывали от ненависти. Несколько раз назревал бунт. Но главный стоял крепко. И только когда Эсмеральда написала слово «Россия» со строчной буквы и с одним «с», он опять взял ее за руку и отвел этажом ниже, в рекламное агентство «Унион», которое возглавлял смуглолицый джентльмен с кавалерийскими усами.

…Я сидел в своем мягком редакторском кресле с подушечкой под задницей и, не скрывая презрения, рассматривал мятую физиономию Дергачевского.

— Мне очень жаль, — наконец произнес я, — но у нас с вами с самого начала сложились неравноправные финансовые отношения, — я показал Дергачевскому заранее подготовленные бумаги, которые урезали его долю вполовину.

Квазибеллетрист был так плох, что подписал бы не только этот людоедский контракт, но и свой смертный приговор.

Как ни странно, Дергачевский ушел от меня, сияя от счастья. А я привычно погрузился в размышления.

На маршала адский напиток, частично состоявший из галлюциногенной гадости, судя по всему, не подействовал. В чем тут дело? Может, военизированный желудок маршала оказался луженее желудка штафирки Пищика и яд «сработает» позже?

Мне вдруг стало стыдно. Не дай бог, если со стариканом стрясется беда.

К счастью, не прошло и часа, как он позвонил. Я облегченно вздохнул. Голос полководца звучал бодро. Даже слишком бодро. И так громко, что я вынужден был держать трубку на отлете. Кроме того, говорил он с невероятной быстротой, словно за ним кто-то гнался.

— Посещение редакции произвело на меня неизгладимое впечатление! — пролаял он. — У меня так поднялось настроение, что я никак не могу успокоиться! Все время тянет куда-то! И легкость! Легкость не только в мыслях, но и во всем теле! Хочется летать, летать!

Этот окаянный «Колпак свободы» в сочетании с «Серебряными иглами», видимо, по-разному действует на людей, подумал я. Мне повезло, что у маршала такое крепкое здоровье. Не то на моей дырявой совести была бы смерть невинного человека.

— Так вы решились? — прокричал он.

— Решился.

— Надо бы как-то поделикатней с Эрой! — продолжать он громко тараторить. — А то еще обидится! Знаю я эту старушенцию! Это она с виду такая суровая, грубая, а душа у нее нежнее чайной розы.

После разговора с маршалом я подошел к Бутыльской. Чайная роза понимающе хмыкнула и уступила полководца. Петька, дергая лицом, стоял в стороне.

— У тебя появился шанс, — сказал я ему. Петька напрягся.

— С этой минуты, — торжественно объявил я ему, — с этой минуты ты становишься официальным куратором гениального русского прозаика Леона Дергачевского. Надеюсь, ты рад?

Петька грустно улыбнулся.

Теперь я был начальником, и Петька согласился. А что еще ему оставалось делать? Тем более что проект Дергачевского всегда давал хорошие «удои».

Глава 8

Я рассказал своему наставнику о маршале.

— Он предложил тебе с ним поработать? Какое неслыханное везение! — возликовал он.

— Ничего не понимаю…

— Потом узнаешь.

Незадолго до Нового года Корытников мне позвонил. С утра мне нездоровилось, и я валялся в постели с градусником под мышкой.

— Я не в форме. Приболел. Голова раскалывается, — подбавив голосу трагичности, сказал я.

— Дело не терпит отлагательств. Срочно, архиважно…

Похоже, Корытников не шутил. Пришлось согласиться. Кстати, градусник показал нормальную температуру.

У входа в метро сидит нищенка, безногая баба неопределенного возраста. У нее глаза мадонны: «…ее глаза, как два сапфира, в них неба синь отражена…» Я знаю, деньги у нее отбирают цыгане, но я все равно ей подаю. Так легче скользить по жизни. Не задумываясь и отметая в сторону досужие размышления о превратностях жизни. Сегодня я задумался. И прошел мимо. Мне надоело кормить негодяев.

С Корытниковым мы встретились в кафе на Кутузовском проспекте, неподалеку от «кошачьего» театра. Сели у окна. Корытников заказал себе рюмку коньяка, мне — чай с медом и лимоном.

Павел Петрович не стал тянуть кота за хвост.

— В перспективе маршал станет объектом номер один, — выпалил он.

От неожиданности я открыл рот. А Корытников тем временем деловито и твердо принялся развивать свою мысль:

— Его надо… того, истребить.

— Кого? Маршала? — я едва не поперхнулся. — Убить старого человека, героя войны, гордость нации?! Ты с ума сошел!

— Герой погибает в бою. Так повелось с давних пор, и этого никто не отменял. А коли ты не погиб в бою, какой же ты, к черту, герой?! — громче, чем следовало, сказал он. Он огляделся и понизил голос: — И вообще, столетнему маразматику пора и честь знать: пожил и хватит, дай пожить другим. Старики совсем совесть потеряли: живут столетиями, как черепахи. А в тебе, братец, взыграла совесть! А ведь ты божился, что успешно с ней сладил!

— Но он же герой!

— А ты, оказывается, не выдерживаешь проверки на прочность! Конечно, прохвоста убить легче, чем порядочного человека: фальшивомонетчик рядом с орденоносным и краснознаменным маршалом выглядит ничтожеством. Но в том-то все и дело, что никакой он не порядочный человек…

— Он Берлин брал! — продолжал я кипятиться, хотя знать не знал, брал он Берлин или нет. — Ага, понял, ты мстишь маршалу за то, что он прокатил тебя на защите!

— Не все так просто, милый мой, — Корытников перешел на шепот. — Что греха таить, есть тут и личный мотив. Мне никогда не забыть, как этот гад целился в меня. Но все же главное не в этом. Наверно, ты знаешь, что нашим военнослужащим было официально разрешено вывозить из поверженной Германии автомобили, картины, хрусталь, дорогие сервизы, рояли, велосипеды, мотоциклы, одежду, баяны, гитары, аккордеоны и прочее трофейное барахло меньшей ценности.

Понятное дело, генералам перепадали машины и картины, а солдатам — губные гармошки, штампованные часы да костяные зубочистки. Так вот, мосье Богданов, хотя и был в то грозовое время лишь младшим офицером, состоял порученцем при командующем одной из танковых армий. Ясное дело, он не терялся. По достоверным сведениям, он транспортным самолетом вывез из Магдебурга целый бюргерский дом.

— Как это?..

— А так. Солдаты на месте разобрали дом по кирпичику. В буквальном смысле! Пронумеровали каждый кирпич и погрузили в самолет. А под Москвой, в Усове, собрали. Так многие делали. Там целый поселок из саксонского керамического кирпича. Этот кирпич с годами только прочней становится, а стоимость домов растет не по дням, а по часам. Его дача в Усове стоит сейчас не меньше колокольни Ивана Великого. Теперь — о самом главном. По тем же достоверным сведениям, маршал является обладателем бесценного сокровища — живописного полотна, принадлежащего кисти самого Франсиско Сурбарана.

— Сурбарана? Которого называли испанским Караваджо?

Павел Петрович кивнул.

— Того самого. История запутанная. Полотно исчезло в апреле сорок пятого. И с тех пор о нем ни слуху ни духу. До войны картина была гордостью Дрезденского музея. Называется она, кажется, «Коленопреклоненный Святой Бонифаций перед папским престолом» или что-то в этом роде. Картина официально считается утраченной. Числится только в старых списках.

Я смотрел на своего наставника и размышлял. В памяти сама собой всплыла история о лондонском ограблении. Перед глазами замелькали адмиральские мундиры, серебро аксельбантов и голубая эмаль рыцарских орденов, золоченые рукоятки кортиков, сверкающие всеми цветами радуги драгоценности, 200 миллионов фунтов стерлингов…