Между Сциллой и Харибдой (СИ) - Зеленин Сергей. Страница 146
– Кузнецов, твою мать, – раздалось из-за спины знакомым басом комбата, – ты куда свои орудия поставил?
Действительно, как только более-менее рассвело, вчерашний красный курсант понял свою оплошность: прямо перед его двумя трёхдюймовыми пушками находился невысокий пригорочек – мешающий вести огонь прямой наводкой.
– Таащ комбат, – попытался он оправдаться, – темно было – не разглядел.
– Так, не самому рыть окоп надо было – для этого у тебя бойцы есть, а совершить обход диспозиции!
– Расчёты неполные, товарищ комбат, – вытирая горячий пот с лица, норовящий попасть в глаза, – да и времени уже не было.
Комбат огляделся по сторонам и:
– Немедленно переустановить орудия ближе к взводу Давлатяна!
– Не успеем окопаться, товарищ комбат.
Со злостью оглядев его с ног до головы:
– После боя под трибунал пойдёшь! А сейчас немедленно перекатить одно орудие в расположении комвзвода Давлатяна.
– Слушаюсь, таащ…!
Матерясь, комбат убежал дальше.
Кузнецов подошёл к командиру орудия Уханову – бывалому бойцу из балтийских моряков:
– Слышал?
– Как не слышать, комвзвод.
Уханов артиллерист был опытный, но крайне недисциплинированный. Кузнецов с ним вдоволь намучался: тот совершал все мыслимые и немыслимые дисциплинарные проступки, а отдуваться приходилось ему. Но, что поделаешь – личный знакомый командира полка Деева, начинавший воевать с ним ещё в Германскую. По слухам, тот его уже несколько раз поднимал вплоть до командира батареи и каждый раз Уханов вновь оказывался в «нижних чинах», говоря по-старорежимному.
– Приступить к выполнению приказа командира батареи!
Тот, усевшись на невысокий валик за щитом орудия и, вытащив кисет:
– И не подумаю.
Рука сама потянулась к кобуре с «наганом», но прежде Кузнецов спросил:
– Почему?
Не торопясь сворачивая самокрутку, тот ответил:
– На прямой наводке нас раскатают в блин после первого же выстрела…
– ТРУС!!!
Ярость застила глаза и выхватив револьвер, Кузнецов наставил его на своего подчинённого.
Тот, посмотрев с прищуром, мол – «кишка у тебя тонка», также не спеша прикурив от самодельной зажигалки, с достоинством ответил:
– Никак нет, товарищ… Я не трус.
Подошёл командир второго орудия Чубариков, с которым Кузнецов учился в реальном училище и, с которым же они добровольцами вступили и закончили «Курсы красных командиров». Вообще-то, это ему все прочили должность командира артвзвода – но в штабе, видать про «пророчество» не знали и сделали по-своему.
Странно, но Володька как-то нашёл общий язык с его командиром орудия. Вот и сейчас он буквально двумя словами погасил конфликт:
– Нашли время собачиться! Давай, раз комбату это так надо – я своё орудие откачу к Давлатяну. Оно и как раз поближе к нему будет.
Подумав и несколько остыв, Кузнецов согласно кивнул:
– Действуй! Уханов, не хочешь сам воевать – дай ему своих людей, чтоб побыстрей перетащили орудие и окопались.
– А кто хочет воевать? Только какой-нибудь…
Впрочем, Уханов не уточнил – какой именно «какой-нибудь».
Когда остались вдвоём, Уханов смотря на удаляющееся орудие – толкаемое двумя матерящимися расчётами, вполголоса сказал:
– Зря ты так.
– Обоснуй?
– Отсюда нам ловчее было бы танки крушить. Он же, танка – СЛЕПОШАРЫЙ!!! Нас не видит, выползает на этот пригорок – вообще пулемёты и пушки вверх. Тут и бей его в брюхо – где броня тоньше. А если обходить будет, борт подставляя – тоже хорошо получится.
Кузнецов был поражён:
– Откуда ты всё это знаешь?
– А ты повоюй с моё, командир – ещё не то узнаешь.
Потушив самокрутку и бережно высыпав остатки табака в кисет, он раздосадовано вздохнул:
- Будь у нас здесь вся батарея, мы бы этих танков накрошили – вагон и маленькую тележку.
Кузнецов хотел было побежать и вернуть орудие Чубарикова, но тут прибежал связист Святов с размотанной катушкой и сунул ему в руку телефонную трубку, из которой знакомым голосом спросили:
– Кузнецов! Ты выполнил мой приказ?
– Так точно, товарищ комбат!
– Тобой уже из штаба дивизии интересовались: мол что за му…
Минут пять выслушивая про себя не самое лицеприятное, молодой командир взвода краснел и бледнел. Наконец, он услышал:
– …После боя – если жив останешься, сниму тебя со взводных и отправлю в бригаду, в резерв.
«Но, хоть не в трибунал, – с некоторым облегчением подумал Кузнецов, отдав трубку связисту, – и на том спасибо».
…Не успел вернуться к орудию расчёт Уханова, как там – среди зарева на востоке, что-то засверкало розово и густо, какая-то туча в небе.
Балтиец тут же снял видавшую виды бескозырку с выцветшим названием корабля и убрав её в вещевой мешок, нахлобучил стальной шлем Андриана:
– В сухопутье, да ещё и в окопной войне – первейшее дело, коль собственная голова дорога. Конечно, «прямую» винтовочную пули не сдержит… А вот после рикошета – запросто!
Куззнецов, был просто заворожен этим неторопливым, обстоятельным разъяснением:
– Да ещё вот сверху то летят шрапнели да осколки – уже на излёте… Да и камнем или комом земли – подкинутым к верху взрывом, бывает так приложит по кумпалу – мозги в разные стороны. А этот шелом – спасёт твой «котелок» и всё что варится в нём!
«Откуда он всё это знает?».
Как бы прочитав мысли, Уханов ответил:
– Я эту науку ещё в «Ревельском морском батальоне смерти [56]» постиг.
Судя по отметинам на «Андриане», шлем уже не раз спасал хозяину голову и её содержимое.
Кузнецов стоял слева от орудия, в отдельном ровике, вместе с Ухановым и недавно подошедшим пожилым ездовым орудия Чибисовым. Они ощущали ногами дрожание земли, осыпались твердые комья с бруствера от слитного гула взрывов артиллерийских снарядов, сотрясающего воздух. Совсем близко видел Кузнецов разверстые ужасом черные, как влажный графит, глаза Чибисова на поднятом к небу треугольном лице с придавленным, ошеломленным выражением, видел рядом задранный подбородок и, светлые, в движении, упорно, зло считающие глаза Уханова. Все тело туго сжималось, подбиралось, точно в тяжком сне, когда не можешь сдвинуться с места, а тебя настигает неотвратимое, огромное.
– Ты что, папаша, дрожишь как лист осиновый? Страшнее смерти ничего не будет. Дрожи не дрожи – не поможет…
– Да разве не сознаю я…, - сделал судорожную попытку улыбнуться Чибисов и показал на горло, – да вот… Само собой лезет… Кабы мог я… Не могу совладать, горло давит…
– А ты думай о том, что ни хрена не будет. А если и будет – то ничего не будет. Даже боли, – сказал Уханов и, уже не глядя на небо, достал кисет, – насыпай. Успокаивает. Сам успокоюсь. Давай и ты, командир. Легче станет.
– Не хочу, – Кузнецов отстранил кисет, – котелок бы воды… Пить хочу.
Тот, понимающе:
– Бывает. Когда страшно всегда так – или пить или…
– …Облегчиться хочется, – закончил за него Чибисов.
– Ложи-ись!
Кузнецов не услышал в настигающем визге приближающегося снаряда голос, скорее почувствовал его. Ровик был слишком мал для троих. Он упал на Чибисова, Уханов, упав на него, загородив небо.
И тотчас их накрыло черным ураганом, ударило жаром сверху. Ровик тряхнуло, подкинуло, сдвинуло в сторону, почудилось, он вставал на дыбы. Тяжесть тела Уханова сбросило с Кузнецова и рядом оказалось серое, землистое, до отдельных волосков видимое, с застывшими глазами лицо Чибисова… Его, вроде отставшая от серой кожи щетина на щеках, его хрипящий рот: