Двадцать четыре секунды до последнего выстрела (СИ) - Коновалова Екатерина Сергеевна. Страница 82

«Убей его для меня, дорогой, — шепнул Джим. — Убей его, Святой Себастиан». Это было больнее, чем удары. Чёртов Джим выворачивал его мозги наизнанку, кромсал их в лоскуты, и в сравнении с этим пинки шпаны были комариными укусами.

Кто-то трогал его. Переворачивал. Щупал. Не было сил шевелиться.

Осколок распорол живот, и Себ зашёлся в беззвучном крике боли. Он орал бы во всё горло, но почему-то не работали связки. 

Глаза обожгло вспышкой. 

«Не вздумай загнуться, старик», — велел Йен. Себ попытался вдохнуть, но только наглотался пепла. Сплюнул чёрную слюну и жестом показал Йену, куда ему надо убираться. 

«Не переживай, — пробормотал Йен бодро, хотя его взгляд у него был панический, — зато ты очень быстро доберёшься до больницы. Может, целый вертолёт пришлют для твоей тощей задницы». Себу было страшно и смешно. Он понимал, что сдохнет, но рядом был Йен, чёрт его дери. С дурацкими обрывками самых несмешных в мире анекдотов. Так что не страшно. Он судорожно сжал его руку — широкую, с мозолями, закашлялся. Йен улыбнулся. 

Себ не видел его.

Вообще ничего не видел.

Становилось холодно. 

Почему холодно? В Ираке было жарко. Только он не в Ираке, а в Британии. В Лондоне. Валяется где-то на улице.

 — Йен… — прохрипел он.

Мёртв уже как шесть лет.

Осколок?

Вытащен из живота семь с половиной лет назад, шрам давно не болит и даже не зудит. Зато вся спина отбита. А дышать тяжело, потому что он разбил нос о тротуарную плитку. И потому что лежит лицом вниз.

Он пошевелился.

Вроде бы всё двигалось. Руки-ноги целы, разве что правое запястье ноет и плечи тянет. Спина, похоже, превратилась в один синяк. Голова дурная.

С трудом, кряхтя, как старик, Себ приподнялся и сел, прислонившись спиной к стене. Вытер рукавом нос: кровь уже не лилась и начала подсыхать. Ощупал хрящ: вроде не перелом, хотя опухоль может и позднее появиться.

Мир не шатался. Немного посидев и переведя дух, Себ сумел встать на ноги. Помотал головой: она хоть и гудела, вроде бы начала соображать.

Что ж, он ввязался в тупую уличную драку и самым идиотским образом её проиграл. Достойное завершение этой ночи.

Бросил взгляд на часы — вернее, на то место, где они должны были быть. Сняли.

Телефона в кармане тоже не обнаружилось. И пачки наличных. И главное… У Себа заболело в груди, когда он понял, что при нём нет разрисованного фотоальбома — подарка Сьюзен на Рождество.

Он лежал вместе с деньгами, в одном внутреннем кармане, его, видно, прихватили на всякий случай, может, даже не заглянули внутрь сразу.

Себ застонал вслух, стискивая зубы. И вдруг заметил посреди улицы кожаную обложку.

Парни забрали фотоальбом — но он им оказался не нужен. Себ осторожно поднял его, отряхнул, открыл на первой странице — и торопливо закрыл. Смотреть на Сьюзен, даже сфотографированную, он сейчас не мог.

Фотоальбом вернулся в карман, и остальные потери показались ерундой. Телефон? Часы? Не жалко.

Себу казалось, что его прожевали и выплюнули. И дело было не в синяках, не в разбитом лице и не в ссадинах на костяшках пальцев.

Драка, какой бы позорной она ни была, сделала своё дело. Он, кажется, снова мог соображать. Реальность больше не путалась.

От этого становилось ещё паршивее. Стоило мозгу начать работать, как воспоминания о вечере и ночи вернулись. Только теперь не было благословенного адреналина, который давал такое восхитительное забытье. Не было и ярости.

Он застрелил безоружного человека с расстояния в три метра метра, потому что Джиму захотелось поиграть.

Что било больнее: воспоминание об убийстве или выходка Джима? Себ не настолько погряз в самообмане, чтобы сомневаться в ответе.

Он точно знал, что имеет дело с психом. Каждую минуту, каждой фразой и каждым жестом Джим подтверждал это. Но ведь Себу это нравилось. 

Задания, странные разговоры, в которых он не понимал и половины, какое-то…

Он приложил серьёзное усилие, чтобы заставить себя в этом признаться: было какое-то особое чувство избранности. Гордость от того, что такой сумасшедший и непонятный Джим считает его достойным доверия. 

Себ привалился всё к той же стене, прокручивая в голове разговоры с Джимом, при этом понимая, что этим нарочно ковыряет рану. Как было бы офигенно круто сказать, что он не ожидал ничего подобного, не знал, во что ввязывается.

Куда там.

Знал. Боялся его нездоровых фантазий, ненавидел его приступы — но оставался рядом. Почему, спрашивается?

Он закашлялся — лёгкие пережимало от этого вопроса. Потому что прав был Йен, он придурок, и всё. Ему нравились эти бесконечные русские гонки, которые устраивал ему Джим. Только оказалось, что рельсы обрываются в конце. 

Клуб напротив уже закрылся. Улица была совершенно пустой.

Себ отошёл от спасительной стены, наплевав на боль в мышцах, и побрёл вперёд, ища название улицы и номер района.

Только после трёх поворотов ему повезло отыскать нужную табличку и сообразить, что он забрёл на северо-восток, далеко за пределы кольцевой линии.

Уже рассвело, когда Себ нашёл нужное направление и поплёлся к дому. У него не было денег на такси или на метро. А даже если бы были — он не захотел бы оказаться среди людей. Возле чужой запаркованной машины он остановился, заглянул в боковое зеркало и стер с лица кровь, чтобы не привлекать внимания.

Идти было нетрудно, просто усталость накатывала волнами.

Редкие прохожие, которые начали появляться на дорогах, поглядывали на него неодобрительно. Он был в грязи, куртка на плече порвалась. В какой-то момент он понял, что силы иссякли, и присел на автобусной остановке, на узкой неудобной лавочке. Молодая женщина в строгом костюме тут же встала и отошла: ей было неуютно находиться рядом.

Себ решил, что прикроет глаза на пару минут, но когда открыл их, женщины уже не было, а на проезжей части за спиной прибавилось машин.

Седая сухощавая дама в парадной шляпке подошла к Себу и окликнула его. Он вяло сфокусировал на ней взгляд.

 — Вам нехорошо, сэр? — произнесла она заботливо. — Что с вами?

Это участие чужого человека тронуло. Себ улыбнулся, покачал головой и ответил, с трудом ворочая языком:

  — Спасибо, мэм, всё в порядке.

 — Может, позвонить вашим близким?

От ответил отказом, дама вздохнула — и с явным сомнением пошла к своему автобусу, то и дело оглядываясь.

Себ встал, кивнул ей на прощанье — и понял, что может идти дальше. Он уже примерно помнил места и не терялся в направлении: просто переставлял ноги, нарочно сделав крюк минут на двадцать, чтобы обойти стороной Сити. Бизнес-центры угнетали даже на расстоянии.

Мысли отключились, слава богу. Врубился автопилот, который отвечал за то, чтобы шаги были ровными, чтобы тело не шаталось, а глаза успевали смотреть по сторонам на переходе.

Городские часы показали десять, когда Себ очнулся и понял, что уже прошёл мимо Вестминстера. До дома оставалось совсем немного, и от осознания этого даже шаг ускорился.

Он повернул на свою Слоун-стрит, прошёл немного — и замер в пятидесяти метрах от входной двери. На ступеньках стояла Джоан.

В первую минуту Себ почувствовал странный порыв куда-то сбежать, но подавил его. Ещё раз потёр лицо рукавом и приблизился. Джоан обернулась и охнула. Быстро соскочила на тротуар, замерла возле Себа и (изумительная женщина!) не задала ни единого дурацкого вопроса, только уточнила:

 — Ключи при себе?

Себ машинально сунул руку в карман штанов и с удивлением нащупал брелок. Видимо, парням хватило часов и содержимого куртки. Он достал ключи и протянул Джоан.

Она открыла замок, распахнула дверь и посторонилась, пропуская его внутрь. До кровати Себ не дошёл — стёк по стене в коридоре. Джоан включила свет, наклонилась, коснулась пальцем его щеки и спросила:

 — Аптечка?

 — Кухня. Слева. Шкаф.

И даже эти слова выговорить было подвигом.

Джоан вернулась почти сразу с аптечным ящиком и стаканом воды. Пил Себ жадно. Стакана явно было мало, но на то, чтобы попросить ещё, сил тоже не было. Он вообще не хотел шевелиться. Да и не мог.