И солнце взойдет (СИ) - О'. Страница 127

— Возможно, космосу плевать на потерю одного-единственного человека, но мир не состоит лишь из глобального. Есть ведь и личное. И для кого-то эта смерть — конец. Больше не будет мечтаний, любви, целой реальности! И мы не можем относиться к нашему делу так, будто это конвейер бездушных случаев.

— В тебе пока бурлит беспричинный энтузиазм. — Энтони снисходительно улыбнулся, а Рене вдруг захотелось швырнуть в него намертво вбитым в камень пушечным ядром. — Пустой оптимизм. Возможно, на нем ты протянешь чуть дольше, чем несколько лет, но взрослеть тебе все же придется…

— Хватит! — вдруг выкрикнула она. И — чудо! — Энтони резко замолчал. — Хватит думать, будто я малолетняя дура. Хватит меня поучать! Только и слышу: взрослей, ребенок, наивность. Хватит! Ты же ничего не знаешь! Ничего совершенно, чтобы раздавать советы, какие мне принимать решения, что считать и чем руководствоваться. Я понимаю, вам весело. О, вот она — милая маленькая девочка — над ней ведь можно так хорошо посмеяться. Восторженная глупышка, у которой в голове лишь романтика да альтруизм. Чем не прекрасный объект для шуток и наставительных разговоров. Но все немного иначе. Я не просто…

— Серьезно? — вдруг прервал ее Тони. — Вот как ты обо мне думаешь?

— А ты только что дал мне повод думать иначе? — хохотнула Рене. — Ты слишком азартный игрок, и твои ставки ради удовлетворения собственного тщеславия, боюсь, неприемлемы для меня. Да, мне двадцать четыре, и опыта едва ли хватит на страницу больничного резюме…

— Достаточно, можешь не продолжать.

— Знаешь, почему я решила стать врачом? — Она резко повернулась и уставилась в лицо замершего поодаль Энтони. — В четырнадцать лет я была балериной. Глупой танцовщицей, что крутила свои фуэте да приседала плие. Не самая легкая, но прекрасная жизнь, где каждое лето перед глазами синело море, под ногами простиралась любимая сцена, и в ушах играла лучшая музыка. А потом моей подруге вспороли живот. Просто так! Прямо у меня на глазах. И я ничего не могла сделать. Представляешь? Ничего! Дочь хирургов, внучка главы «Красного креста» не знала даже, как остановить долбаное кровотечение!

— Ты была ребенком, — неожиданно проговорил Энтони. Надо же, она и не заметила, как он подошел.

— Я была гневливой, чванливой и вечно всем недовольной!

— Типичный подросток…

— Который мог бы знать немного больше!

Рене еще сильнее стиснула каменный парапет, чувствуя, как ее бьет озноб. От холода или от злости? А может, от воспоминаний? Черт возьми, вовсе не так она хотела рассказать эту историю. Не ради попытки отстоять свои убеждения, но как шанс довериться и получить то же в ответ. А вышло все почему-то иначе. Повисла неуютная тишина, которую нарушали лишь грохот ранних фейерверков да свист ветра меж бойниц. Наконец за спиной Рене раздался скрип снега, а в следующий момент Энтони встал рядом и облокотился на соседний кирпичный выступ.

— Ты их убила, верно? — спросил он. Рене дернулась, когда клокотавшую весь разговор злость мгновенно смыло приступом паники.

— Что? Откуда?!

Эту часть прошлого не знал никто! Даже дедушка не смог добиться окончательной правды, ведь Рене постоянно увиливала от ответа. Но прямо сейчас стоявший рядом мужчина одним лишь предположением нанес последние линии — легко и играючи, как скатанный в его ладонях снежок, что улетел куда-то в сторону причала.

— Нож, — просто ответил Ланг. — Ты пыталась ударить им Дэмерона точно так же, как описал судмедэксперт. Я, конечно, не специалист во французском, но латынь, слава всему, всегда остается латынью.

Со всей силы зажмурившись, Рене резко оттолкнулась от каменной стены и быстро зашагала обратно. Господи, как бы она хотела снова сбежать от всего этого!

— Эй! — Энтони нагнал ее за два шага и попробовал взять за руку, чтобы она не поскользнулась, но Рене вырвалась.

— Если ты знал причины, то почему до сих пор считаешь, будто я восторженная первокурсница из медицинского колледжа? — зло спросила она. Рождественские украшения больше не радовали. Наоборот, отчаянно хотелось спрятаться в самые темные щели и не видеть всего этого праздника.

— Я прочитал о случившемся, но там отчего-то никто не написал, что это значило именно для тебя. — Сарказм Тони отдавал едкой горечью, а внутри Рене будто сдулось что-то неведомое. Разумеется, газеты в Женеве свято чтили личную жизнь. — Они… что-то сделали вам?

— Не мне. Виктории. Мучили, насиловали, избивали и снимали это на пленку, чтобы получить выкуп. Не за нее. Вик была никому не нужна! Только за меня. Поэтому я их убила. Всех. Даже того мертвого исколотила ножом… На всякий случай. — Наверно ее слова звучали ужасно, совершенно отталкивающе. От девочки в дурацких платьях не ждешь подобной жестокости, но Энтони, кажется, не нашел в том чего-то неправильного. Надо же. Рене пнула какой-то куст и шмыгнула носом. От быстрой ходьбы теперь стало жарко, но даже вдали от реки холодный ветер впивался в мокрое тело под курткой. Втянув морозный воздух, она вдруг зачем-то сказала: — Не переживай, девственности я лишилась стандартным способом, где в комплекте шло три коктейля, старшекурсник и неловкость наутро. Как у всех. Меня никто не насиловал.

Она ядовито усмехнулась, но вышагивающий рядом Энтони оставался серьезен.

— Если бы. Сколько тебе было?

— Мне было, и этого достаточно, — оборвала его Рене, не поддержав очередной намек на возраст. — Что-то еще? Или мы закончим на этом вечер допросов?

Видимо, Энтони все же решил прекратить неудобный всем разговор, потому что остальной путь они проделали молча. И только уже под конец Рене вдруг осознала, куда несли ее ноги — квартира наверняка распереживавшейся Энн мерцала пестрой иллюминацией на весь переулок. Несколько шагов, и все. Они пришли.

— Когда теперь возобновятся слушания? — спросила Рене. Замерев около припорошенной снегом лестницы, она один за другим нервно обрывала листья обвивавшего перила остролиста.

— Послезавтра, — немедленно откликнулся Тони, который наверняка замерз от такой внезапной прогулки. Рене саму била упрямая дрожь, а еще она была полностью вымотана.

— И чем все закончится?

— Я заплачу восхитительный штраф, а к тебе приставят надсмотрщика. Следить, как бы никто из нас опять не начудил, потому что следующий раз может стать для тебя последним.

— Ясно, — коротко откликнулась она, немного помедлила, а потом быстро кивнула и поспешила вверх по скользкой лестнице.

— Рене, — напряженный голос Энтони застал ее на верхней ступеньке, и она обернулась. — Ты ведь знаешь, ее было уже не спасти. Что бы ты ни делала, как бы быстро ни бежала из того подвала за помощью.

— Да… — прошептала она, в очередной раз ошеломленная. Святые угодники, Ланг действительно читал. В тот же день, как оказался связан с ненужной ему девчонкой, или после ночи в запертой раздевалке — неважно. Энтони хотел знать и потому нашел даже то, что она хотела бы навсегда скрыть.

— Сейчас ты живешь мыслью сделать смерть твоей подруги ненапрасной. Стремишься спасти каждого встречного, хотя знаешь — это ее не вернет. Но что будет, когда ты наконец смиришься? Любое топливо веры однажды заканчивается. И как жить тогда? В безысходности шагнёшь из окна или прыгнешь под поезд? — Энтони на мгновение прервался, а потом подошел ближе и заглянул растерянной Рене в глаза. — Я не считаю тебя ребенком. Ни до и уж точно ни после того, как поцеловал. Мало того, мне хотелось бы оставить тебя такой, со всеми твоими небесными целями и сверкающими убеждениями, но так нельзя. Когда придет осознание, тебе понадобится хорошая причина, чтобы снова взять в руки скальпель.

— Ты ошибаешься, — наигранно холодно сказала Рене, но руки выдали ее с головой. Они впились в дверную ручку с такой паникой, что та испуганно скрипнула. — Я не собираюсь спасать всех во имя Виктории. Единственное, чего я хочу, — остаться хорошим человеком. Не обычным, не знаменательным, не известным. Просто хорошим. Однако мне действительно нужна причина, чтобы однажды не потеряться среди своих мертвецов. Я думала, ты сможешь ею стать. Но теперь не уверена. Я вообще не понимаю, что происходит вокруг. Господи, Тони! Я даже не знаю, кто ты такой!