И солнце взойдет (СИ) - О'. Страница 128

— Не знаешь? — тихо спросил Ланг после недолгой паузы, и почему-то в его голосе Рене померещилась обида. — Три месяца бок о бок, а ты так и не знаешь?

— Твоих загадок хватит на целую пирамиду! Один обман. Черт возьми, даже Филдс сказал мне больше правды, чем ты за все эти недели. Я понятия не имею, что ты такое, Энтони Ланг. И уже не уверена, что хочу знать, — зло повторила Рене, а он вдруг усмехнулся и отступил.

— Я это я, Рене, — сказал Тони, и от его тона внутри словно что-то оборвалось. Слишком тихими были слова. Слишком много смысла он в них вложил. — Я не мое имя, не мои родители и не мое прошлое. И мне очень жаль, если ты этого так и не поняла.

Бросив последнюю фразу, он почему-то виновато улыбнулся, мазнул взглядом по мерцавшим огнями окнам и зашагал прочь. Ну а Рене еще долго растерянно стояла на пороге, прежде чем нырнула в сухое тепло старого подъезда. Дурацкий получился разговор, не стоило и начинать.

Энн встретила ожидаемым криком. Она безостановочно носилась по комнатам, кидалась вещами и причитала до тех пор, пока все же не выдохлась. Замерев, наконец, около не спешившей снимать верхнюю одежду подруги, медсестра уперлась рукой в дверной косяк и строго спросила:

— Ну?

— Я возвращаюсь в Монреаль, — коротко ответила Рене. — Зашла попрощаться.

— Что? — На лице Энн было написано искреннее непонимание. — Какой Монреаль? Какое, мать твою, попрощаться? Мы же договаривались! Собирались встретить Рождество вместе на площади. Да и куда ты попрешься на ночь глядя? Половина девятого вечера. Рене, ты сдурела? Опять поднялась температура?

— Возможно. — Она облизала пересохшие губы. — Но мне надо домой.

— Зачем? Откуда такая срочность? — воскликнула Энн, а потом вдруг осеклась и усмехнулась. — Это из-за него? Дело в мужчине, с которым ты торчала у входа?

— Нет.

— Значит, да, — отрезала подруга и вздохнула. — Что произошло?

— Ничего. — Рене снова накинула капюшон и взялась за дверную ручку. Вслед полетел стон и раздосадованный смешок.

— Что ему сказать, если придет?

— Он не придет.

— Уверена? — Медсестра бросила хмурый взгляд в сторону окон и вздохнула. — Туфельку хоть оставь, Золушка!

Но Рене лишь прикрыла за собой дверь.

Разумеется, никакой обуви или иных хрустальных элементов разбрасывать за собой она не собиралась. Наоборот, Рене бежала к зданию вокзала так быстро, что легкие едва не сгорели. Право слово, будет рождественским чудом, если в конце этих праздников она не подхватит банальную пневмонию. И все же Рене успела. Заскочив в едва не закрывшиеся перед носом двери последнего поезда до Монреаля, она прошла внутрь вагона и наконец-то смогла подключить умерший еще днем телефон к здешней розетке. Тот почти мгновенно взорвался десятком пропущенных вызовов от взволнованной Энн, а потом коротко прожужжал двумя новым сообщениями.

«Он пришел…»

И

«Жди, принцесса, мохнатый башмачок из бобра мчится к тебе!»

Глава 35

Когда Рене зашла в квартиру, над Монреалем вовсю разносились переливы колокольного звона. Они возвещали о празднике рождения Спасителя человечества, и было немного иронично, что другой борец за людские жизни прямо сейчас находился на грани того, как бы не сдохнуть. Рене было плохо. Настолько, что перед глазами все плыло, словно летнее марево. Тело трясло, зубы стучали, а от напряжения то и дело накатывала дурнота. С трудом скинув обувь случайно вместе с носками, Рене прямо в мокрой от снега куртке и босиком прошла в темную гостиную и легла на диван. Ноги сами подтянулись к груди, оголенные ступни поджались, хотя тепла собственного тела теоретически должно было быть предостаточно — ледяным пальцам кожа на лбу показалась почти раскаленной. Впрочем, чтобы узнать это, Рене понадобились все оставшиеся силы, ибо руки не слушались. Голова не понимала, что делал организм, к тому же, туловище мелко дрожало и периодически непроизвольно скручивалось от ломоты в суставах.

Если честно, Рене понятия не имела, как смогла добраться до дома. Она помнила полутемный вагон, столь восхитительно холодное стекло, к которому прижималась горячей щекой, мелькавшие фонари и редкую тряску. Ее укачивало под ровное движение поезда, отчего сознание то и дело проваливалось в зыбкий сон. Воспаленные глаза закрывались сами, и тогда Рене вновь видела заснеженные улицы, черное дуло винтовки и матовый блеск алюминиевых банок, что с грохотом падали вниз. А потом все начиналось по новой: духота, расплывающийся по телу жар и истерически заходившееся сердце. Последние жаропонижающие были выпиты ещё на вокзале, но, кажется, и не думали помогать. Поэтому в тишине темной гостиной ей то и дело мерещился голос Энтони, который эхом бросал короткую фразу:

— Я — это я.

И действительно… Он. Всегда только он. Без привязки к именам, регалиям и прочим условностям. Энтони или Колин? Серьезно, а есть какая-то разница? Вот лично для неё, Рене Роше, что значило конкретное имя? Ничего. Господи, да она же понятия не имела, кто такой Энтони Ланг, пока не столкнулась с ним лично! А значит, доктор Хакс прав. Рене вдруг поняла это настолько отчетливо, что нервно дернулась на неудобном старом диване и едва не свалилась. Идиотка! Что же, вряд ли у кого-нибудь получилось бы обидеть Тони сильнее. Но все же она смогла, когда молча позволила ему уйти, не попытавшись ни остановить, ни извиниться. Глупая малолетняя гордыня победила разум. О, как хотелось перескочить всю эту пропасть взросления, медленного осознания и ошибок. Перемахнуть одним грациозным grand pas de chat и приземлиться уже умудренной, спокойной и рассудительной. Но жизнь — не балет. Здесь у каждого есть та дорога, которую придется пройти до конца. Полная терновых кустов да булыжников тропка…

Рене всхлипнула, плотнее завернулась в толстую куртку и зажмурилась. В черноте рождественской ночи желтый свет фонаря из единственного большого окна этой комнаты больно бил по сухим из-за температуры глазам. Боже… Столько неверных поступков за один день: слушания, Тони и Энн. Ей было дано так много возможностей доказать свою взрослость, но вместо этого Рене совершала ошибку за ошибкой, так что одиночество на окраине Монреаля стало вполне закономерным итогом. Достойное наказание, ничего не сказать. Только вот в груди, где часто бухало сердце, всё равно просыпалось горькое чувство жалости к самой себе. Оно было приправлено слабостью, болью и злостью, отчего на глаза навернулись непрошеные слезы. Горячие и настолько соленые, что, кажется, разъедали обветренную кожу. Надо было встать и выпить, наконец, какие-нибудь таблетки. Переодеться, натянуть носки и домашний свитер, но вместо этого Рене еще больше сжималась в комок, пока редкие всхлипывания окончательно не переросли в плач. Унизительно. И очень глупо. Она потерла ледяные ступни и попробовала раздраженно оттолкнуться от продавленного дивана, но резко стало нехорошо, а потом под куртку забрался прохладный воздух.

Ее затрясло так сильно, что шарившие в поисках бегунка на молнии пальцы не слушались. Они бесцельно скребли по шуршавшей под ними ткани, и потому тихо открывшееся на втором этаже окно осталось незамеченным. Только когда деревянная рама стукнулась об упор, а по босым ногам скользнул морозный сквозняк, Рене испуганно замерла. Она застыла в неудобной позе, пока в полной тишине ошарашенно шарила взглядом по темной комнате, где вместо привычных вещей и мебели ей мгновенно померещились затаившиеся чужие тени. Но ничего не происходило — словно больному мозгу это все показалось. Однако в открытое окно на самом деле медленно летел снег. Рене сглотнула. Она понятия не имела, что нужно делать, а потому с каким-то фатальным ощущением безысходности молча ждала продолжения.

Тревожное ожидание длилось добрых десять секунд. Наконец, пластиковыми полосами тихо хрустнуло жалюзи, и вдруг в образовавшийся проем ловко скользнула черная тень. Она изогнулась невероятной дугой, прежде чем бесшумно приземлилась на потрепанный плетеный ковер и успела подхватить уже летевшую с подоконника возмущенную герберу. Раздалась приглушенная ругань и бережный стук горшка. Затем вновь тишина. В отсутствии света рассыпанный по полу снег потусторонне мерцал и переливался на грубом плетении, словно к Рене пожаловал гость из самой Преисподней. А тот тем временем угольным пятном выделялся на фоне бледно-серой стены. Ну точно настоящий черт. Судорожно сглотнув, Рене попыталась сообразить: заорать или же будет мудрее подождать, пока домушник осознает — здесь нечего брать, но мозг заклинило. Он не мог ни открыть рот, ни перестать лить слезы. Хорошо хоть дыхание перехватило от ворвавшегося с улицы холода, и дурные всхлипы потонули где-то в животе. Однако тут раздался новый шорох, и все в том же окне показался второй. Напарник? О господи! Рене было дернулась, но тут…