Ведун (СИ) - Сухов Александр Евгеньевич. Страница 5

— Я бы не отказался пожевать чего-нибудь более существенного.

— Нельзя тебе пока что «более существенного», — улыбнулась старушка, отчего перестала походить на Бабу-ягу, скорее на добрую и заботливую бабушку, хлопочущую над больным внуком, — кишки скрутит в узелок, так и помереть в корчах недолго. Упаси Христос! — Хозяйка повернула лицо к незамеченной мной ранее иконе в красном углу горницы и перекрестилась по-старообрядчески двуперстием.

«А может я все-таки на Земле оказался, — в голове появилась весьма обнадеживающая мысль, — занесло с Того Света прямиком в мой родной мир. А вдруг, Земля и вовсе единственная во Вселенной планета, населенная разумными существами? Ну попал к старообрядцам в Сибирь или на Дальний Восток. Так отсюда и до цивилизованных мест добраться вполне можно. А там… Есть у меня несколько вкладов на предъявителя, как-нибудь доберусь до них. Сложно в моем детском состоянии, но вполне осуществимо. Дальше… дальше буду думать».

— Бабушка, простите, что не поинтересовался вашим именем и отчеством. Не до этого как-то было.

Хозяйка весело покосилась на меня.

— Ну кто бы сумлевался, значица, точно из господ, аль интеллихентов будешь. А кличут меня Василисой Егоровной из рода, основанного Третьяком, значит Третьяковы мы. Кто поменьше — бабушкой Василисой именуют, а все прочие — просто Егоровной. Знахарка я местная, из людей по возможности всякие хвори изгоняю где травкой, где наговором старинным, где посредством резекции, но завсегда с молитвой, ибо без воли Господа нашего Иисуса Христа никакая болячка не заживет.

— Так я на Земле, в Российской Федерации?! — возбужденно воскликнул я.

— Странны речи ведешь, мальчик, хоть молвишь по-русски. На Земле, конечно, а где же нам еще быть, разумеется в Рассее-матушке, тока у нас никакая не хведерация а царство-государство, анперия называется. Бо-ольшущая, сказывают. От германских и польских земель до восточного окияна, и от полнощных морей до южных окраин на многие тыщи верст раскинулась. И языков всяких-разных у нас великое изобилие.

— А год, год нонече какой? — Не заметил, как начал заимствовать у Егоровны специфические речевые обороты. Нонече, давеча, анперия…

— Дык одна тыща восемьсот пятьдесят третий от Рождества Спасителя нашего Иисуса Христа.

Так, ситуевина, можно сказать, хреновая. Середина позапрошлого века со всеми неприятными моментами, свойственными тому времени. Вроде бы крепостничество еще не отменено, трудовой народ страдает под лютым ярмом помещиков-самодуров.

— Василиса Егоровна, а до столицы далеко отсюда?

— Тебе до какой? Владимира али Суздаля? Хотя и туда, и сюда на паровозе чуть более суток добираться. Калуцкие мы, под боярином Андроновым проживаем.

— Калужские, — на автомате поправил старушку.

— Ну да, правильно калужские, но тут народ бает по-своему, хоть ты ему кол на голове теши.

— А Москва, как же?

— Хе, Москва… Это ты про городище малое, что в сотне верст отседова? Таки чисто дярёвня глухая, там болотня сплошная, топи непролазные. Грят, нечисти всякой по лесам в тех местах видимо-невидимо. А народишку не бог весть сколько. Хотя клюква оттудова, да всяка друга лесная ягода оченно даже хороши… — неожиданно старушка оборвала свой треп и, вперив в меня взгляд своих водянистых глаз, спросила: — А чой-то ты про Москву спросил, аль припомнил чего?

— Не, бабушка, вообще ничего не помню, даже как меня зовут, — в расстроенных чувствах пролепетал я.

Господи, куда же это меня занесло? Москва — «дярёвня», столицы две — Владимир и Суздаль, царь-анпиратор, боярин какой-то Андронов калуцких земель владыка. Ёптыть! Как бы разобраться во всем этом и не вызвать ненужных подозрений. Впрочем, я пацан несмышленый, еще недавно валялся в горячке, к тому же, память отшибло. Интересно, сколько мне лет и каким образом оказался темной ночью один в лесу неподалеку от жилища местной знахарки? Вопросы, вопросы, а в голове уже круговерть и туман от переизбытка впечатлений.

Егоровна внимательно посмотрела на меня, затем споро метнулась к столу, на котором стоял знакомый чугунок. Быстро зачерпнула из него деревянным ковшом и поднесла к моему рту.

— На-ка выпей, милок. А потом поспишь. Глядь, что-нибудь прояснится в твоей головенке.

Сделал как сказала добрая женщина. И через минуту веки сами по себе смежились, и мое сознание в очередной раз провалилось в беспросветный мрак, полностью лишенный какой бы то ни было информационной составляющей.

[1] В.С. Высоцкий.

[2] Борис Гребенщиков.

Глава 2

Глазки закрывай, до семи считай

До семи считай,

А когда проснешься,

Вокруг увидишь рай!

Детские игры 2

Мерный стук колес на рельсовых стыках. Вагон успокаивающе покачивает из стороны в сторону. Открываю глаза. Купе неярко освещено светом керосиновой лампы-ночника. Хотел повернуться на бок и продолжить досматривать какой-то прерванный ужасно интересный сон, сюжет которого уже успел вылететь из головы. Однако понимаю, что мне со всей срочностью необходимо посетить туалет, иначе мой мочевой пузырь грозит лопнуть как перезревший арбуз.

Осторожно, чтобы не разбудить маму и сестричку спускаюсь со второго яруса. Ноги впихиваю в мягкие домашние тапочки. Стараясь не шуметь, быстро надеваю свой вельветовый костюмчик и выхожу в длинный коридор пассажирского вагона второго класса. Здесь значительно светлее — по стенам всё те же керосиновые лампы, только фитили не прикручены по ночному времени как в купе. Далее иду в самый конец вагона. Славно, заветное помещение не занято. Тут вполне себе чисто. Быстро делаю свои дела, споласкиваю руки, отряхиваю их, поскольку общим полотенцем пользоваться брезгую. Возвращаюсь в коридор. Не доходя нескольких метров до дверей своего купе, слышу приглушенный детский визг и какой-то негромкий шум. Мне вдруг стало необъяснимо жутко. Захотелось бежать отсюда куда глаза глядят. Однако, преодолев робость, все-таки заглянул в приоткрытую дверь.

В неверном свете ночника вижу страшную картину. Двое каких-то мужчин. Кажется, они из соседнего купе. Точно, видел раньше этих двух усачей с военной выправкой. Один склонился над матерью, что там делает, мне не видно. Только её дергающиеся ноги под одеялом. Второй навалился на сестрицу, одной рукой зажал ей рот, другой обхватил тонкую шею и душит. Девочка уже не пытается вырваться из лап злодея, похоже, бандит своей цели добился.

«Кажется, маму тоже душат», — дошло до моего сознания.

Тут первый сместился так, что мне стало видно лицо матери с выпученными от боли глазами и руку душегуба на её шее. Мать меня также увидела и негромко, но вполне различимо прохрипела:

— Андрюша беги, мальчик. Зови лю…

На какой-то краткий миг всё у меня внутри будто оборвалось. Я замер соляным столпом будто жена Лота при бегстве из Содома. Лишь громкий шепот, обращенный к подельнику, того, кто душил маму: — Дан, займись щенком! — вывели меня из состояния ступора.

Горло перехватило спазмом, будто один из душегубов крепко стиснул мою шею своими огромными лапищами, по этой причине я не смог заорать на весь вагон, всего лишь выдал сдавленный хрип. Однако, это не помешало мне, что было мочи, рвануть в сторону тамбура. Будто какая-то невидимая сильная рука толкала меня в спину. А сзади вслед за мной из купе выскочил тот самый Дан — душитель моей сестрицы. Самого мужчину я не видел, ощущал его присутствие по колебаниям теней, отбрасываемых керосиновыми лампами и легким шагам за спиной.

Так или иначе, имеющаяся в моем распоряжении фора позволила мне первому ступить на основательно заплеванный и покрытый окурками металлический рифленый пол тамбура. Интуиция ли, провидение ли, короче, какое-то шестое чувство заставило меня кинуться к одной из дверей и дернуть ручку на себя. Удивительно, но обычно запертая на ключ дверь, на этот раз распахнулась без каких-либо усилий. Похоже, бандиты после удачной операции планировали покинуть вагон именно этим путем. Снаружи непроглядный мрак, ледяной ветер забрасывает внутрь вагона колючие снежинки и безжалостно вытягивает скудные остатки тепла из тамбура. Колебался недолго. Появление преследователя, заслонившего своим телом свет из коридора, стимулировало к отчаянному прыжку навстречу ветру и ночной темноте.